Часть третья
Forsan et haec olim meminisse iuvabit.
Может быть, будет нам впредь об этом сладостно вспомнить.[20]
Вергилий. Энеида. Книга 1
1
В среду зарядил дождь. Лондонское ненастье, промозглое и серое, обнажало бесстрастный лик старинного города: бледные фигуры под черными зонтами, неистребимый запах сырой одежды, мерный стук ночных струй в оконное стекло.
В Корнуолле дождь был другим: он, как запомнилось Страйку, будто хлыстом стегал окна спальни для гостей в уютном доме тети Джоан и дяди Теда, где среди ароматов сдобы и цветов Страйк прожил несколько месяцев, пока ходил в сельскую школу в Сент-Мозе. Эти воспоминания всплывали у него в голове перед каждой встречей с Люси.
Днем в пятницу дождевые капли все так же неудержимо плясали на подоконниках; за столом в приемной Робин аккуратно упаковывала новенького игрушечного десантника (подарок для Джека), а Страйк, расположившись в противоположном конце стола, выписывал ей чек в размере недельного оклада, без учета комиссии «Временных решений». Робин собиралась на третье за эту неделю собеседование по поводу «настоящей» работы и в своем черном костюме, с низким узлом блестящих золотистых волос на затылке приобрела элегантный, собранный вид.
— Держите, — одновременно произнесли оба, когда Робин подтолкнула к нему идеальный пакет с рисунком из космических корабликов, а Страйк протянул ей чек.
— Здорово получилось, — признал Страйк, — я бы так не сумел.
— Надеюсь, ему понравится, — ответила она, убирая чек в сумочку.
— Я тоже. Удачи на собеседовании. Место хорошее?
— В принципе неплохое. Отдел кадров медиаконсалтинговой фирмы в Уэст-Энде, — без особого энтузиазма сказала Робин. — Желаю вам хорошо повеселиться. До понедельника.
Из-за добровольно принятого решения курить только на улице Страйку пришлось выйти на затяжной дождь. Едва умещаясь под козырьком входной двери на Денмарк-стрит, он говорил себе, что надо, вообще-то, завязывать и браться за восстановление нормальной формы, утраченной вместе с платежеспособностью и домашним уютом. Его раздумья прервал телефонный звонок.
— Могу тебе сообщить: наводка сработала, — торжествующе объявил Эрик Уордл; в трубке фоном слышался рокот автомобильного двигателя и гвалт мужских голосов.
— Быстро вы, — отметил Страйк.
— А как же! Мы тут не груши околачиваем.
— Значит, я получу, что хотел?
— Я потому и звоню. Сегодня уже поздно — в понедельник пришлю с курьером.
— По мне, чем скорей, тем лучше. Жду у себя в конторе.
Уордл нагло хохотнул:
— У тебя же почасовая оплата, верно? Потянуть время — милое дело.
— Зачем откладывать? Пришлешь сегодня вечером — будешь первым получать следующие наводки моего друга.
В повисшей тишине Страйк уловил голос одного из сослуживцев Уордла:
— …морду этого Ферни.
— Заметано, — сказал Уордл. — Отправлю попозже. Часам, наверное, к семи. Дождешься?
— Не сомневайся, — ответил Страйк.
Дело доставили через три часа, когда он, пристроив на коленях пенопластовую ванночку, ел рыбу с жареной картошкой и смотрел по переносному телевизору вечерние столичные новости. Курьер позвонил снизу, и Страйк расписался за объемистый пакет из Скотленд-Ярда. Внутри была толстая серая папка с кучей отсканированных документов. Страйк вернулся за стол Робин и начал неспешно вникать в суть.
В материалах дела имелись показания людей, видевших Лулу Лэндри в последний вечер ее жизни, отчет о пробах ДНК из ее квартиры, копии записей из журнала посещений, заполняемого охранниками дома номер восемнадцать по Кентигерн-Гарденз, данные о назначенных Луле препаратах, показанных при биполярном расстройстве, протокол результатов вскрытия, медкарта за истекший год, распечатки звонков с мобильного и городского телефонов, а также справка о содержимом принадлежавшего топ-модели ноутбука. Среди бумаг лежал DVD, надписанный рукой Уордла: «Видео с камеры: 2 бегуна».
На бэушном компьютере Страйка DVD-привод не работал с момента покупки; он сунул диск в карман пальто, висевшего у стеклянной двери, положил на стол раскрытый блокнот и продолжил изучение материалов из архивной папки с металлическими кольцами.
За окном опустилась тьма; в золотистом кружке света от настольной лампы сменялись листы уголовного дела, подтверждавшие заключение о самоубийстве. Среди этих скрупулезных показаний, поминутного хронометража, переснятых этикеток от лекарств, обнаруженных в настенном шкафчике из ванной комнаты Лулы, Страйк раскопал крупицы истины, которые почуял за лживым рассказом Тэнзи Бестиги.
Вскрытие показало, что смерть Лулы наступила вследствие удара о проезжую часть и что непосредственной причиной смерти стали перелом шейных позвонков и внутреннее кровотечение. На руках выше локтевых сгибов имелись немногочисленные гематомы. При падении на ней была лишь одна туфля. Фотоматериалы подтверждали высказанное на сайте LulaMyInspirationForeva наблюдение о том, что Лэндри, вернувшись из ночного клуба, переоделась. Вместо платья, в котором, судя по фотографиям, Лула вошла в дом, на трупе оказались брюки и топ с блестками.
Страйк обратился к переменчивым показаниям Тэнзи Бестиги: вначале она сказала полицейским, что просто пошла из спальни в ванную; потом добавила, что открыла окно в гостиной. Фредди, по ее словам, все это время спал в своей постели. На плоском мраморном бортике ванны полиция нашла полдорожки кокаина, а в шкафчике над раковиной — спрятанный в коробку с тампонами пластиковый пакетик с тем же содержимым.
Из показаний Фредди следовало, что он спал, когда разбилась Лула, и проснулся от криков жены, после чего поспешил в гостиную, где мимо него пронеслась Тэнзи в одном нижнем белье. Букет роз в хрустальной вазе, которую разбил неуклюжий полицейский, должен был, по признанию Фредди, выразить его дружеское расположение к Диби Макку; да, он был бы рад завязать знакомство с рэпером; да, ему, конечно, приходило в голову, что Макк мог бы стать украшением его нового триллера. Да, он согласен, что разрушение цветочной композиции вызвало у него неадекватную реакцию, но он был в шоке от смерти Лулы. Вначале он поверил жене, когда та заявила, что слышала наверху скандал, но впоследствии вынужден был согласиться с точкой зрения полицейских: показания Тэнзи свидетельствуют о злоупотреблении кокаином. Ее пагубная привычка наложила серьезный отпечаток на их семейную жизнь; он признался, что знал о регулярном употреблении ею этого наркотика, но не предполагал, что в ту ночь у нее дома имелась заначка.
Далее Бестиги показал, что они с Лэндри не были вхожи друг к другу в дом и что их одновременная поездка на выходные к Дикки Карбери (о чем полиция, вероятно, услышала позже, так как Фредди допросили повторно) практически не способствовала их знакомству. «Она общалась с более молодыми гостями, а я почти все время держался рядом с Дикки — он мой ровесник». К показаниям Фредди было не подкопаться.
Дочитав полицейский отчет о том, что происходило в квартире четы Бестиги, Страйк добавил несколько пунктов к своим собственным записям. Его заинтересовала половина дорожки кокаина на бортике ванны, а еще больше — те считаные секунды, когда Тэнзи видела летевшую за окном Лулу. Тут, конечно, многое зависело от планировки квартиры Бестиги (ни плана, ни схемы в деле не было), но Страйку не давало покоя одно неизменное утверждение в сбивчивых показаниях Тэнзи: она все время подчеркивала, что ее муж спал в своей постели, когда Лэндри упала с балкона. Ему вспомнилось, как Тэнзи, когда он припер ее к стенке, заслоняла лицо, делая вид, будто отбрасывает волосы. В общем и целом, независимо от выводов полиции, Страйк заключил, что точное местонахождение супругов Бестиги в момент падения Лулы Лэндри отнюдь не установлено.
Он продолжил методичное изучение материалов дела. Показания Эвана Даффилда в основном совпадали с опосредованным рассказом Уордла. Актер признал, что пытался удержать свою девушку в клубе «Узи» и хватал ее за руки выше локтя. Она вырвалась и убежала; вскоре он последовал за ней. В одной его фразе, облеченной в сухие слова дознавателя, упоминалась маска волка: «Я обычно надеваю маску в форме волчьей головы, когда хочу укрыться от папарацци». Показания Даффилда вкратце подтвердил шофер, который вез его из «Узи»: они заехали на Кентигерн-Гарденз, а потом на Д’Арбле-стрит, где водитель высадил пассажира и уехал. Уордл упоминал личную неприязнь шофера к Даффилду, но голые факты, которые полицейские внесли в протокол, этого не отражали.
Показания Даффилда подтвердили и двое других свидетелей: женщина, которая видела, как он поднимался по лестнице в квартиру своего наркоторговца, и сам наркоторговец, Уиклифф. Страйк вспомнил, как Уордл говорил, что Уиклифф мог и соврать, чтобы прикрыть Даффилда. А соседку снизу легко могли подкупить. Все остальные, кто якобы видел Даффилда на лондонских улицах, с уверенностью могли сказать лишь одно: им встретился человек в маске волка.
Закурив, Страйк еще раз перечитал показания Даффилда. У парня был крутой нрав — он даже сам признал, что хотел насильно удержать Лулу в клубе. Синяки у нее выше локтей почти наверняка оставил он. Но если он действительно ширнулся на пару с Уиклиффом, то, как прекрасно понимал Страйк, его шансы просочиться в дом восемнадцать по Кентигерн-Гарденз или взвинтить себя до состояния убийственной ярости были ничтожно малы. Страйк знал, как ведут себя героинщики: в последнем сквоте, где жила его мать, он насмотрелся таких предостаточно. Это зелье делало своих рабов покладистыми и вялыми, не похожими ни на горластых, буйных алкоголиков, ни на дерганых параноиков-кокаинистов. И в армии, и на гражданке Страйк повидал самые разные типы зависимости. У него вызывали омерзение СМИ, которые превозносили наркомана Даффилда. Героин не имел ничего общего с гламуром. Мать Страйка умерла на грязном матрасе, брошенном в угол, и целых шесть часов никому не приходило в голову, что она мертва.
Страйк встал из-за стола, подошел к темному, залитому дождем окну и с усилием поднял раму; в баре «12 тактов» громче обычного ухала бас-гитара. Не выпуская изо рта сигарету, он стоял и смотрел на Черинг-Кросс-роуд, сверкающую фарами и лужами, на припозднившихся гуляк, которые нетвердой походкой брели по Денмарк-стрит, еле удерживая зонты, и хохотали так, что перекрывали шум транспорта. Когда же, подумал Страйк, у него появится возможность в пятницу вечером пропустить пинту-другую с приятелями? Эта возможность осталась в другой вселенной, в той жизни, что уже позади. Он застрял в каком-то странном чистилище, где общался с одной лишь Робин; так не могло продолжаться до бесконечности, но он пока не был готов к нормальной, человеческой жизни. Он потерял и армию, и Шарлотту, и полноги; прежде чем открыться для удивления и жалости посторонних, ему нужно было притерпеться к тому человеку, в которого он превратился. Окурок ярко-оранжевой точкой полетел в темноту и погас в водосточном желобе; со стуком опустив раму, Страйк вернулся к письменному столу и решительно придвинул к себе папку.
В показаниях Деррика Уилсона он не нашел для себя ничего нового. Киран Коловас-Джонс в деле не фигурировал, а упомянутый им голубой листок — тем более. Дальше Страйк не без интереса обратился к показаниям двух девушек, с которыми Лула провела остаток дня. Это были Сиара Портер и Брайони Рэдфорд.
Визажистке запомнилось, что Лула вела себя жизнерадостно и радовалась скорому приезду Диби Макка. Портер, в свою очередь, утверждала, что Лэндри была «сама не своя», «в дурном настроении, в тревоге» и отказывалась назвать причину. В показаниях Портер была интригующая деталь, которую никто, кроме нее, не упоминал. Топ-модель утверждала, будто бы Лула в тот день заявила о своем намерении «все оставить брату». В каком контексте это прозвучало — неизвестно; при этом оставалось впечатление, что Лула явно пребывала в мрачности.
Страйк удивился, что его клиент не упомянул о намерении сестры оставить ему «все». Понятно, что Бристоу и без того имел в своем распоряжении доверительный фонд. Вероятно, перспектива разжиться дополнительной суммой, пусть даже весьма солидной, не поражала Бристоу, как поразила бы Страйка, не получившего в наследство ни гроша.
Зевнув, Страйк закурил следующую сигарету, чтобы не уснуть, и приступил к показаниям матери Лулы. По словам самой леди Иветты Бристоу, после операции она испытывала сонливость и недомогание, тогда как дочь, приехавшая навестить ее в то утро, была «всем довольна»; если что-то ее и тревожило, то лишь самочувствие и состояние здоровья матери. Вероятно, из-за суконного стиля полицейского протокола у Страйка возникло впечатление, что леди Бристоу решительно отказывалась признавать официальную версию. Она, единственная из всех, высказалась в том смысле, что смерть Лулы была результатом несчастного случая, что ее дочь просто поскользнулась на балконе, — в ту ночь был гололед.
Страйк по диагонали пробежал глазами показания Бристоу, полностью совпадавшие с его рассказом, и перешел к свидетельству Тони Лэндри — дядюшки Джона и Лулы. Тот навещал леди Иветту Бристоу одновременно с Лулой и утверждал, что племянница выглядела «как всегда». Проведав сестру, Лэндри поехал в Оксфорд, где принял участие в конференции по международному семейному праву и заночевал в отеле «Мальмезон». Рассказав о своих перемещениях, он добавил какие-то невнятные комментарии о телефонных звонках. Для прояснения этого вопроса Страйк обратился к аннотированной копии распечатки телефонных вызовов.
В последнюю неделю жизни Лула крайне мало пользовалась домашним телефоном, а накануне смерти — ни разу. Зато с мобильного она в свой последний день сделала по меньшей мере шестьдесят шесть звонков. Первый — в 9:15, Эвану Даффилду, второй — в 9:35, Сиаре Портер. Дальше — перерыв на несколько часов, а затем, в 13:21, она стала лихорадочно названивать, практически поочередно, по двум номерам. Один принадлежал Даффилду, второй, как следовало из нацарапанных рядом пометок, — Тони Лэндри. Снова и снова набирала их номера. Время от времени делала перерывы минут на двадцать, а потом опять — вероятно, нажимала кнопку повтора. Этот лихорадочный дозвон, как заключил Страйк, начался после ее приезда домой в компании с Брайони Рэдфорд и Сиарой Портер, хотя ни одна из двух подруг не упоминала многократные телефонные звонки.
Страйк вернулся к показаниям Тони Лэндри, но они не проливали света на причины такой настойчивости Лулы. Во время конференции, сказал Лэндри, он поставил мобильный на беззвучный режим и лишь позднее узнал, что ему неоднократно звонила племянница. По какому поводу — он не имел ни малейшего представления и перезванивать не стал, объяснив это тем, что она, по его расчетам (как оказалось, точным), к тому времени уехала в какой-нибудь ночной клуб.
Страйка одолевала зевота; ему хотелось кофе, да лень было возиться. Он уже клевал носом, и только привычка доводить начатое до конца вынудила его приступить к просмотру выписки из журнала посещений дома номер восемнадцать за тот день, когда погибла Лула. Тщательное изучение росписей и инициалов показало, что Уилсон отнюдь не так ревностно выполняет свои обязанности, как, вероятно, полагали его работодатели. Он сам рассказывал Страйку, что уход и возвращение жильцов в журнале не отмечались, поэтому сведений о Лэндри и чете Бестиги там не было. Первая запись, сделанная рукой Уилсона, сообщала, что в 9:10 приходил почтальон, потом, в 9:22, была доставка из цветочного магазина и, наконец, в 9:50 прибыл для проверки сигнализации техник из охранной фирмы «Секьюрибелл». Время его ухода отмечено не было.
В целом (как и сказал Уилсон) тот день выдался спокойным. В 12:50 в дом вошла Сиара Портер, в 13:20 — Брайони Рэдфорд. Уход Рэдфорд в 16:40 подтверждался ее собственноручной подписью; Уилсон зафиксировал также приезд официантов с закусками в квартиру Бестиги (19:00), уход Сиары вместе с Лулой (19:15) и отбытие официантов (21:15).
Страйка раздосадовало, что полицейские отксерили только одну страницу: он надеялся порыться в записях и найти фамилию неуловимой Рошели.
Когда он дошел до описания содержимого ноутбука Лэндри, время уже близилось к полуночи. Судя по всему, полиция искала — и, как выяснилось, безуспешно — главным образом электронные письма с указаниями на суицидальные настроения или намерения. Страйк бегло просмотрел отправленные и входящие сообщения за последние две недели жизни Лэндри.
Как ни странно, бесчисленные фотографии, демонстрировавшие таинственную внешность топ-модели, до сих пор не помогали, а только мешали Страйку поверить, что Лэндри когда-то существовала в реальности. У нее были довольно стандартные черты, обобщенные, абстрактные, но при этом лицо поражало уникальной красотой.
Однако сейчас, в конторе, эти сухие черные значки на бумаге, полуграмотные тексты с непонятными посторонним шутками и прозвищами вызвали перед ним призрак погибшей девушки. За ее сообщениями Страйку открылось нечто такое, чего не показывали сотни фотографий: он скорее нутром, чем умом осознал, что тогда, на заснеженной лондонской улице, разбилась насмерть реальная девушка из плоти и крови, которая жила, смеялась, плакала. Перелистывая страницы дела, он рассчитывал найти хотя бы ускользающую тень убийцы, но вместо этого видел только призрак самой Лулы, глядевший на него — как порой бывает с жертвами насильственных преступлений — сквозь обломки прерванной жизни.
Теперь он понял, почему Джон Бристоу так решительно утверждал, что его сестра не помышляла о смерти. Девушка, напечатавшая те слова, была сердечной, общительной, порывистой, деловитой — и сама этому радовалась; она с энтузиазмом относилась к своей работе и предвкушала, как уже сказал Бристоу, поездку в Марокко.
Большинство отправленных сообщений было адресовано модельеру Ги Сомэ. В них не обнаружилось ничего интересного, разве что доверительно-шутливый тон, и только в одном письме упоминалась самая странная подружка Лулы:
Джиджи, умоляю сооруди что-нибудь для Рошели, у нее скоро д. р. Ну пожааааалуйста! Я оплачу. Что-нибудь миленькое (не вредничай). К 21 февр, ладно? Спасибо-спасибочко. Люблю. Кукушка.
Страйк вспомнил: на сайте LulaMyInspirationForeva говорилось, что Лула любила Ги Сомэ, «как брата». Его показания были самыми скупыми. Неделю провел в Японии, домой вернулся в ночь смерти Лулы. Страйк знал: от дома Сомэ рукой подать до Кентигерн-Гарденз, но полиция, как ни странно, поверила, что дома он сразу лег спать. Страйк уже отметил для себя тот факт, что человек, выходящий на Кентигерн-Гарденз со стороны Чарльз-стрит, не попадает в объектив: установленная на Олдербрук-роуд камера была развернута в другую сторону.
В конце концов Страйк закрыл папку. С трудом перейдя к себе в кабинет, он разделся, отстегнул протез и расставил койку, думая лишь о том, что чертовски устал. Заснул он почти сразу — под шум транспорта, стук дождя и бессмертное дыхание города.
2
Перед домом Люси, в Бромли, стояла кадка с большой магнолией. К концу весны газон вокруг нее будто покрывался мятыми салфетками; но сейчас, в апреле, дерево было окутано пенно-белым облаком восковых, похожих на кокосовую стружку лепестков. Страйк приезжал сюда лишь пару раз: Люси у себя дома вечно дергалась, и он предпочитал встречаться с ней в других местах, лишь бы рядом не отсвечивал ее муж, к которому он относился с прохладцей.
Легкий ветерок поигрывал надутыми гелием воздушными шарами, украшавшими калитку. Сжимая под мышкой упакованный Робин подарок, Страйк шагал по круто уходящей вниз дорожке к дому и убеждал себя, что это ненадолго.
— А Шарлотта где? — напористо спросила низенькая, светловолосая, круглолицая Люси, едва открыв дверь.
В коридоре у нее за спиной тоже красовалась гирлянда золотистых шаров, на этот раз в форме цифры 7. Из-за дома, нарушая пригородную тишину, раздавались вопли, которые в равной степени могли означать и восторг, и адские муки.
— Ей пришлось на выходные вернуться в Эйр, — солгал Страйк.
Forsan et haec olim meminisse iuvabit.
Может быть, будет нам впредь об этом сладостно вспомнить.[20]
Вергилий. Энеида. Книга 1
1
В среду зарядил дождь. Лондонское ненастье, промозглое и серое, обнажало бесстрастный лик старинного города: бледные фигуры под черными зонтами, неистребимый запах сырой одежды, мерный стук ночных струй в оконное стекло.
В Корнуолле дождь был другим: он, как запомнилось Страйку, будто хлыстом стегал окна спальни для гостей в уютном доме тети Джоан и дяди Теда, где среди ароматов сдобы и цветов Страйк прожил несколько месяцев, пока ходил в сельскую школу в Сент-Мозе. Эти воспоминания всплывали у него в голове перед каждой встречей с Люси.
Днем в пятницу дождевые капли все так же неудержимо плясали на подоконниках; за столом в приемной Робин аккуратно упаковывала новенького игрушечного десантника (подарок для Джека), а Страйк, расположившись в противоположном конце стола, выписывал ей чек в размере недельного оклада, без учета комиссии «Временных решений». Робин собиралась на третье за эту неделю собеседование по поводу «настоящей» работы и в своем черном костюме, с низким узлом блестящих золотистых волос на затылке приобрела элегантный, собранный вид.
— Держите, — одновременно произнесли оба, когда Робин подтолкнула к нему идеальный пакет с рисунком из космических корабликов, а Страйк протянул ей чек.
— Здорово получилось, — признал Страйк, — я бы так не сумел.
— Надеюсь, ему понравится, — ответила она, убирая чек в сумочку.
— Я тоже. Удачи на собеседовании. Место хорошее?
— В принципе неплохое. Отдел кадров медиаконсалтинговой фирмы в Уэст-Энде, — без особого энтузиазма сказала Робин. — Желаю вам хорошо повеселиться. До понедельника.
Из-за добровольно принятого решения курить только на улице Страйку пришлось выйти на затяжной дождь. Едва умещаясь под козырьком входной двери на Денмарк-стрит, он говорил себе, что надо, вообще-то, завязывать и браться за восстановление нормальной формы, утраченной вместе с платежеспособностью и домашним уютом. Его раздумья прервал телефонный звонок.
— Могу тебе сообщить: наводка сработала, — торжествующе объявил Эрик Уордл; в трубке фоном слышался рокот автомобильного двигателя и гвалт мужских голосов.
— Быстро вы, — отметил Страйк.
— А как же! Мы тут не груши околачиваем.
— Значит, я получу, что хотел?
— Я потому и звоню. Сегодня уже поздно — в понедельник пришлю с курьером.
— По мне, чем скорей, тем лучше. Жду у себя в конторе.
Уордл нагло хохотнул:
— У тебя же почасовая оплата, верно? Потянуть время — милое дело.
— Зачем откладывать? Пришлешь сегодня вечером — будешь первым получать следующие наводки моего друга.
В повисшей тишине Страйк уловил голос одного из сослуживцев Уордла:
— …морду этого Ферни.
— Заметано, — сказал Уордл. — Отправлю попозже. Часам, наверное, к семи. Дождешься?
— Не сомневайся, — ответил Страйк.
Дело доставили через три часа, когда он, пристроив на коленях пенопластовую ванночку, ел рыбу с жареной картошкой и смотрел по переносному телевизору вечерние столичные новости. Курьер позвонил снизу, и Страйк расписался за объемистый пакет из Скотленд-Ярда. Внутри была толстая серая папка с кучей отсканированных документов. Страйк вернулся за стол Робин и начал неспешно вникать в суть.
В материалах дела имелись показания людей, видевших Лулу Лэндри в последний вечер ее жизни, отчет о пробах ДНК из ее квартиры, копии записей из журнала посещений, заполняемого охранниками дома номер восемнадцать по Кентигерн-Гарденз, данные о назначенных Луле препаратах, показанных при биполярном расстройстве, протокол результатов вскрытия, медкарта за истекший год, распечатки звонков с мобильного и городского телефонов, а также справка о содержимом принадлежавшего топ-модели ноутбука. Среди бумаг лежал DVD, надписанный рукой Уордла: «Видео с камеры: 2 бегуна».
На бэушном компьютере Страйка DVD-привод не работал с момента покупки; он сунул диск в карман пальто, висевшего у стеклянной двери, положил на стол раскрытый блокнот и продолжил изучение материалов из архивной папки с металлическими кольцами.
За окном опустилась тьма; в золотистом кружке света от настольной лампы сменялись листы уголовного дела, подтверждавшие заключение о самоубийстве. Среди этих скрупулезных показаний, поминутного хронометража, переснятых этикеток от лекарств, обнаруженных в настенном шкафчике из ванной комнаты Лулы, Страйк раскопал крупицы истины, которые почуял за лживым рассказом Тэнзи Бестиги.
Вскрытие показало, что смерть Лулы наступила вследствие удара о проезжую часть и что непосредственной причиной смерти стали перелом шейных позвонков и внутреннее кровотечение. На руках выше локтевых сгибов имелись немногочисленные гематомы. При падении на ней была лишь одна туфля. Фотоматериалы подтверждали высказанное на сайте LulaMyInspirationForeva наблюдение о том, что Лэндри, вернувшись из ночного клуба, переоделась. Вместо платья, в котором, судя по фотографиям, Лула вошла в дом, на трупе оказались брюки и топ с блестками.
Страйк обратился к переменчивым показаниям Тэнзи Бестиги: вначале она сказала полицейским, что просто пошла из спальни в ванную; потом добавила, что открыла окно в гостиной. Фредди, по ее словам, все это время спал в своей постели. На плоском мраморном бортике ванны полиция нашла полдорожки кокаина, а в шкафчике над раковиной — спрятанный в коробку с тампонами пластиковый пакетик с тем же содержимым.
Из показаний Фредди следовало, что он спал, когда разбилась Лула, и проснулся от криков жены, после чего поспешил в гостиную, где мимо него пронеслась Тэнзи в одном нижнем белье. Букет роз в хрустальной вазе, которую разбил неуклюжий полицейский, должен был, по признанию Фредди, выразить его дружеское расположение к Диби Макку; да, он был бы рад завязать знакомство с рэпером; да, ему, конечно, приходило в голову, что Макк мог бы стать украшением его нового триллера. Да, он согласен, что разрушение цветочной композиции вызвало у него неадекватную реакцию, но он был в шоке от смерти Лулы. Вначале он поверил жене, когда та заявила, что слышала наверху скандал, но впоследствии вынужден был согласиться с точкой зрения полицейских: показания Тэнзи свидетельствуют о злоупотреблении кокаином. Ее пагубная привычка наложила серьезный отпечаток на их семейную жизнь; он признался, что знал о регулярном употреблении ею этого наркотика, но не предполагал, что в ту ночь у нее дома имелась заначка.
Далее Бестиги показал, что они с Лэндри не были вхожи друг к другу в дом и что их одновременная поездка на выходные к Дикки Карбери (о чем полиция, вероятно, услышала позже, так как Фредди допросили повторно) практически не способствовала их знакомству. «Она общалась с более молодыми гостями, а я почти все время держался рядом с Дикки — он мой ровесник». К показаниям Фредди было не подкопаться.
Дочитав полицейский отчет о том, что происходило в квартире четы Бестиги, Страйк добавил несколько пунктов к своим собственным записям. Его заинтересовала половина дорожки кокаина на бортике ванны, а еще больше — те считаные секунды, когда Тэнзи видела летевшую за окном Лулу. Тут, конечно, многое зависело от планировки квартиры Бестиги (ни плана, ни схемы в деле не было), но Страйку не давало покоя одно неизменное утверждение в сбивчивых показаниях Тэнзи: она все время подчеркивала, что ее муж спал в своей постели, когда Лэндри упала с балкона. Ему вспомнилось, как Тэнзи, когда он припер ее к стенке, заслоняла лицо, делая вид, будто отбрасывает волосы. В общем и целом, независимо от выводов полиции, Страйк заключил, что точное местонахождение супругов Бестиги в момент падения Лулы Лэндри отнюдь не установлено.
Он продолжил методичное изучение материалов дела. Показания Эвана Даффилда в основном совпадали с опосредованным рассказом Уордла. Актер признал, что пытался удержать свою девушку в клубе «Узи» и хватал ее за руки выше локтя. Она вырвалась и убежала; вскоре он последовал за ней. В одной его фразе, облеченной в сухие слова дознавателя, упоминалась маска волка: «Я обычно надеваю маску в форме волчьей головы, когда хочу укрыться от папарацци». Показания Даффилда вкратце подтвердил шофер, который вез его из «Узи»: они заехали на Кентигерн-Гарденз, а потом на Д’Арбле-стрит, где водитель высадил пассажира и уехал. Уордл упоминал личную неприязнь шофера к Даффилду, но голые факты, которые полицейские внесли в протокол, этого не отражали.
Показания Даффилда подтвердили и двое других свидетелей: женщина, которая видела, как он поднимался по лестнице в квартиру своего наркоторговца, и сам наркоторговец, Уиклифф. Страйк вспомнил, как Уордл говорил, что Уиклифф мог и соврать, чтобы прикрыть Даффилда. А соседку снизу легко могли подкупить. Все остальные, кто якобы видел Даффилда на лондонских улицах, с уверенностью могли сказать лишь одно: им встретился человек в маске волка.
Закурив, Страйк еще раз перечитал показания Даффилда. У парня был крутой нрав — он даже сам признал, что хотел насильно удержать Лулу в клубе. Синяки у нее выше локтей почти наверняка оставил он. Но если он действительно ширнулся на пару с Уиклиффом, то, как прекрасно понимал Страйк, его шансы просочиться в дом восемнадцать по Кентигерн-Гарденз или взвинтить себя до состояния убийственной ярости были ничтожно малы. Страйк знал, как ведут себя героинщики: в последнем сквоте, где жила его мать, он насмотрелся таких предостаточно. Это зелье делало своих рабов покладистыми и вялыми, не похожими ни на горластых, буйных алкоголиков, ни на дерганых параноиков-кокаинистов. И в армии, и на гражданке Страйк повидал самые разные типы зависимости. У него вызывали омерзение СМИ, которые превозносили наркомана Даффилда. Героин не имел ничего общего с гламуром. Мать Страйка умерла на грязном матрасе, брошенном в угол, и целых шесть часов никому не приходило в голову, что она мертва.
Страйк встал из-за стола, подошел к темному, залитому дождем окну и с усилием поднял раму; в баре «12 тактов» громче обычного ухала бас-гитара. Не выпуская изо рта сигарету, он стоял и смотрел на Черинг-Кросс-роуд, сверкающую фарами и лужами, на припозднившихся гуляк, которые нетвердой походкой брели по Денмарк-стрит, еле удерживая зонты, и хохотали так, что перекрывали шум транспорта. Когда же, подумал Страйк, у него появится возможность в пятницу вечером пропустить пинту-другую с приятелями? Эта возможность осталась в другой вселенной, в той жизни, что уже позади. Он застрял в каком-то странном чистилище, где общался с одной лишь Робин; так не могло продолжаться до бесконечности, но он пока не был готов к нормальной, человеческой жизни. Он потерял и армию, и Шарлотту, и полноги; прежде чем открыться для удивления и жалости посторонних, ему нужно было притерпеться к тому человеку, в которого он превратился. Окурок ярко-оранжевой точкой полетел в темноту и погас в водосточном желобе; со стуком опустив раму, Страйк вернулся к письменному столу и решительно придвинул к себе папку.
В показаниях Деррика Уилсона он не нашел для себя ничего нового. Киран Коловас-Джонс в деле не фигурировал, а упомянутый им голубой листок — тем более. Дальше Страйк не без интереса обратился к показаниям двух девушек, с которыми Лула провела остаток дня. Это были Сиара Портер и Брайони Рэдфорд.
Визажистке запомнилось, что Лула вела себя жизнерадостно и радовалась скорому приезду Диби Макка. Портер, в свою очередь, утверждала, что Лэндри была «сама не своя», «в дурном настроении, в тревоге» и отказывалась назвать причину. В показаниях Портер была интригующая деталь, которую никто, кроме нее, не упоминал. Топ-модель утверждала, будто бы Лула в тот день заявила о своем намерении «все оставить брату». В каком контексте это прозвучало — неизвестно; при этом оставалось впечатление, что Лула явно пребывала в мрачности.
Страйк удивился, что его клиент не упомянул о намерении сестры оставить ему «все». Понятно, что Бристоу и без того имел в своем распоряжении доверительный фонд. Вероятно, перспектива разжиться дополнительной суммой, пусть даже весьма солидной, не поражала Бристоу, как поразила бы Страйка, не получившего в наследство ни гроша.
Зевнув, Страйк закурил следующую сигарету, чтобы не уснуть, и приступил к показаниям матери Лулы. По словам самой леди Иветты Бристоу, после операции она испытывала сонливость и недомогание, тогда как дочь, приехавшая навестить ее в то утро, была «всем довольна»; если что-то ее и тревожило, то лишь самочувствие и состояние здоровья матери. Вероятно, из-за суконного стиля полицейского протокола у Страйка возникло впечатление, что леди Бристоу решительно отказывалась признавать официальную версию. Она, единственная из всех, высказалась в том смысле, что смерть Лулы была результатом несчастного случая, что ее дочь просто поскользнулась на балконе, — в ту ночь был гололед.
Страйк по диагонали пробежал глазами показания Бристоу, полностью совпадавшие с его рассказом, и перешел к свидетельству Тони Лэндри — дядюшки Джона и Лулы. Тот навещал леди Иветту Бристоу одновременно с Лулой и утверждал, что племянница выглядела «как всегда». Проведав сестру, Лэндри поехал в Оксфорд, где принял участие в конференции по международному семейному праву и заночевал в отеле «Мальмезон». Рассказав о своих перемещениях, он добавил какие-то невнятные комментарии о телефонных звонках. Для прояснения этого вопроса Страйк обратился к аннотированной копии распечатки телефонных вызовов.
В последнюю неделю жизни Лула крайне мало пользовалась домашним телефоном, а накануне смерти — ни разу. Зато с мобильного она в свой последний день сделала по меньшей мере шестьдесят шесть звонков. Первый — в 9:15, Эвану Даффилду, второй — в 9:35, Сиаре Портер. Дальше — перерыв на несколько часов, а затем, в 13:21, она стала лихорадочно названивать, практически поочередно, по двум номерам. Один принадлежал Даффилду, второй, как следовало из нацарапанных рядом пометок, — Тони Лэндри. Снова и снова набирала их номера. Время от времени делала перерывы минут на двадцать, а потом опять — вероятно, нажимала кнопку повтора. Этот лихорадочный дозвон, как заключил Страйк, начался после ее приезда домой в компании с Брайони Рэдфорд и Сиарой Портер, хотя ни одна из двух подруг не упоминала многократные телефонные звонки.
Страйк вернулся к показаниям Тони Лэндри, но они не проливали света на причины такой настойчивости Лулы. Во время конференции, сказал Лэндри, он поставил мобильный на беззвучный режим и лишь позднее узнал, что ему неоднократно звонила племянница. По какому поводу — он не имел ни малейшего представления и перезванивать не стал, объяснив это тем, что она, по его расчетам (как оказалось, точным), к тому времени уехала в какой-нибудь ночной клуб.
Страйка одолевала зевота; ему хотелось кофе, да лень было возиться. Он уже клевал носом, и только привычка доводить начатое до конца вынудила его приступить к просмотру выписки из журнала посещений дома номер восемнадцать за тот день, когда погибла Лула. Тщательное изучение росписей и инициалов показало, что Уилсон отнюдь не так ревностно выполняет свои обязанности, как, вероятно, полагали его работодатели. Он сам рассказывал Страйку, что уход и возвращение жильцов в журнале не отмечались, поэтому сведений о Лэндри и чете Бестиги там не было. Первая запись, сделанная рукой Уилсона, сообщала, что в 9:10 приходил почтальон, потом, в 9:22, была доставка из цветочного магазина и, наконец, в 9:50 прибыл для проверки сигнализации техник из охранной фирмы «Секьюрибелл». Время его ухода отмечено не было.
В целом (как и сказал Уилсон) тот день выдался спокойным. В 12:50 в дом вошла Сиара Портер, в 13:20 — Брайони Рэдфорд. Уход Рэдфорд в 16:40 подтверждался ее собственноручной подписью; Уилсон зафиксировал также приезд официантов с закусками в квартиру Бестиги (19:00), уход Сиары вместе с Лулой (19:15) и отбытие официантов (21:15).
Страйка раздосадовало, что полицейские отксерили только одну страницу: он надеялся порыться в записях и найти фамилию неуловимой Рошели.
Когда он дошел до описания содержимого ноутбука Лэндри, время уже близилось к полуночи. Судя по всему, полиция искала — и, как выяснилось, безуспешно — главным образом электронные письма с указаниями на суицидальные настроения или намерения. Страйк бегло просмотрел отправленные и входящие сообщения за последние две недели жизни Лэндри.
Как ни странно, бесчисленные фотографии, демонстрировавшие таинственную внешность топ-модели, до сих пор не помогали, а только мешали Страйку поверить, что Лэндри когда-то существовала в реальности. У нее были довольно стандартные черты, обобщенные, абстрактные, но при этом лицо поражало уникальной красотой.
Однако сейчас, в конторе, эти сухие черные значки на бумаге, полуграмотные тексты с непонятными посторонним шутками и прозвищами вызвали перед ним призрак погибшей девушки. За ее сообщениями Страйку открылось нечто такое, чего не показывали сотни фотографий: он скорее нутром, чем умом осознал, что тогда, на заснеженной лондонской улице, разбилась насмерть реальная девушка из плоти и крови, которая жила, смеялась, плакала. Перелистывая страницы дела, он рассчитывал найти хотя бы ускользающую тень убийцы, но вместо этого видел только призрак самой Лулы, глядевший на него — как порой бывает с жертвами насильственных преступлений — сквозь обломки прерванной жизни.
Теперь он понял, почему Джон Бристоу так решительно утверждал, что его сестра не помышляла о смерти. Девушка, напечатавшая те слова, была сердечной, общительной, порывистой, деловитой — и сама этому радовалась; она с энтузиазмом относилась к своей работе и предвкушала, как уже сказал Бристоу, поездку в Марокко.
Большинство отправленных сообщений было адресовано модельеру Ги Сомэ. В них не обнаружилось ничего интересного, разве что доверительно-шутливый тон, и только в одном письме упоминалась самая странная подружка Лулы:
Джиджи, умоляю сооруди что-нибудь для Рошели, у нее скоро д. р. Ну пожааааалуйста! Я оплачу. Что-нибудь миленькое (не вредничай). К 21 февр, ладно? Спасибо-спасибочко. Люблю. Кукушка.
Страйк вспомнил: на сайте LulaMyInspirationForeva говорилось, что Лула любила Ги Сомэ, «как брата». Его показания были самыми скупыми. Неделю провел в Японии, домой вернулся в ночь смерти Лулы. Страйк знал: от дома Сомэ рукой подать до Кентигерн-Гарденз, но полиция, как ни странно, поверила, что дома он сразу лег спать. Страйк уже отметил для себя тот факт, что человек, выходящий на Кентигерн-Гарденз со стороны Чарльз-стрит, не попадает в объектив: установленная на Олдербрук-роуд камера была развернута в другую сторону.
В конце концов Страйк закрыл папку. С трудом перейдя к себе в кабинет, он разделся, отстегнул протез и расставил койку, думая лишь о том, что чертовски устал. Заснул он почти сразу — под шум транспорта, стук дождя и бессмертное дыхание города.
2
Перед домом Люси, в Бромли, стояла кадка с большой магнолией. К концу весны газон вокруг нее будто покрывался мятыми салфетками; но сейчас, в апреле, дерево было окутано пенно-белым облаком восковых, похожих на кокосовую стружку лепестков. Страйк приезжал сюда лишь пару раз: Люси у себя дома вечно дергалась, и он предпочитал встречаться с ней в других местах, лишь бы рядом не отсвечивал ее муж, к которому он относился с прохладцей.
Легкий ветерок поигрывал надутыми гелием воздушными шарами, украшавшими калитку. Сжимая под мышкой упакованный Робин подарок, Страйк шагал по круто уходящей вниз дорожке к дому и убеждал себя, что это ненадолго.
— А Шарлотта где? — напористо спросила низенькая, светловолосая, круглолицая Люси, едва открыв дверь.
В коридоре у нее за спиной тоже красовалась гирлянда золотистых шаров, на этот раз в форме цифры 7. Из-за дома, нарушая пригородную тишину, раздавались вопли, которые в равной степени могли означать и восторг, и адские муки.
— Ей пришлось на выходные вернуться в Эйр, — солгал Страйк.