Осуществлялись эти операции в глубоком тылу японцев. Поскольку, начиная с 1941 года, всё население из 100-километровой зоны, прилегающей к границам МНР, было выселено ими в тыловые районы Внутренней Монголии.

Советские буряты-разведчики, передвигаясь на лошадях и верблюдах по песчаной и гиблой пустыне Гоби, возвращались с «языком» лишь на десятые-двадцатые сутки изнуряющего и опасного рейда.

Одна из жизненно важных проблем, возникавших в ходе подобных разведывательных переходов, была связана с нехваткой питьевой воды. Недаром название Гоби с монгольского языка переводится как «пространство, лишённое воды». Скрыться на этом слабохолмистом пустынном плато негде. Годовая амплитуда температур — более 110 градусов по Цельсию, зимние — минус 55 сменяются летними — до плюс 58 градусов.

Встречаться разведчикам в таких условиях с агентурой непросто.

Во-первых, надо найти в пустыне устойчивый ориентир для точки контакта, главным образом это были валуны — большие приметные камни.

Нередкие песчаные бури в Гоби засыпают не только дороги-направления Они передвигают барханы, изменяя окружающую местность до неузнаваемости.

Во-вторых, японцы могли обнаружить разведчика задолго до его подхода в обусловленный с негласным помощником район, и он сам мог стать «языком».

Если сотруднику резидентуры всё же удавалось выйти к месту встречи, он, прежде всего, оборудовал для себя оборонительную позицию — пулемётное гнездо. Это было тем более важно, что ожидать подхода оперативного источника приходилось порой несколько суток и даже недель.

Зачастую возникали и ожесточённые перестрелки с японскими боевыми охранениями и разъездами или войсками монгольского князя-коллаборациониста Дэ Ваня — правителя образованного здесь японской военной администрацией «союзного государства Мэнцзян».

В свою очередь разведывательные подразделения Квантунской армии неоднократно, особенно в 1941–1942 году, организовывали разведку боем. Диверсионно-разведывательное управление этой миллионной группировки забрасывало в советский тыл шпионов и диверсантов, рекрутируемых из русских белоэмигрантов, прежде всего «семёновцев», представителей малых народностей, населяющих Дальний Восток.

Общая численность диверсионных формирований могла достигать500 человек. В частности, в отряд японских диверсантов «Асано» входили150 белоэмигрантов, перед которыми ставилась задача подрыва коммуникаций в районе Амурской железной дороги.

Так что неафишируемые боевые столкновения на «японском фронте», в условиях действия советско-японского договора о взаимном нейтралитете от 13 апреля 1941 года, начались задолго до победного августа — сентября 1945 года.

Находясь в Монголии, резидент советской внешней разведки Николай Фридгут не понаслышке знал некоторые важные детали о судьбе царского золота на Дальнем Востоке. В частности, имел личные оперативные результаты по возвращению имперских ценностей в казну. Через агентуру, ещё в 1937 году, ему удалось получить сведения о трёхмиллионном тайнике царского золота, спрятанном в Казани. В том числе и по этой причине он последовательно направлял усилия подчинённых сотрудников на добывание информации о золотых активах «семёновцев». Решить эту задачу можно было лишь путём агентурного проникновения в белоэмигрантскую среду, активно сотрудничавшую с японской военной разведкой.

Но всё это было потом…

А с началом революции 1917 года буряты-казаки, так же, как и казаки-русские, хранили верность свергнутому режиму. Большинство продолжали служить в казачьих войсках атамана Семёнова. Их личная судьба во многом трагична.

Воспитанные в духе верности Российской империи, эти воины не осознавали, что гражданское противостояние имеет особую логику и нигде не прописанные правила. И порой не оставляют простым людям выбора, на чьей стороне воевать.

Вот и сотни бурят-казаков потянулись за Семёновым сначала в Монголию, затем в Маньчжурию. Некоторые сделали военную карьеру в подконтрольном Японии марионеточном государстве Маньчжоу-Го. Как, к примеру, бурятский националист Уржин Гармаев, дослужившийся до генеральского чина в японо-маньчжурской армии. Но всё же изменников, предавших трёхвековую клятву бурятского народа на верность России, среди бурят-казаков было крайне мало.

Можно не любить и даже ненавидеть действующую власть, но изменять клятве, которую один народ принёс другому, воевать против этого братства, состоять на службе в иностранной армии — это в первую очередь измена по отношению к своему собственному народу…

Сам войсковой атаман, по характеру волевой и решительный, но недостаточно разбирающийся в тонкостях и интригах политической борьбы, недолюбливал адмирала Колчака относился к нему как к «военному интеллигенту». Полагал, в частности, что в уничтожении «красной заразы» адмирал нерешителен, излишне осторожен и совершенно не понимает психологии сибирских народов и казаков.

Верховный правитель и его штаб, в свою очередь, платили взаимностью воспринимали Семёнова как малограмотного казачка-выскочку. Однако были вынуждены считаться с ним из-за популярности атамана среди забайкальских казаков, а также монгольских князей. Последние относились к войсковому атаману с особым почтением.

Он в совершенстве знал монгольский язык, в среде буддийских ламов вызывал уважение как обладатель титула Монгольского Великого князя, дававшего возможность претендовать на звание Высшего правителя Монголии.

Кроме того, идеологической платформой атамана являлись планы по созданию в Забайкалье, Монголии и в районах компактного проживания монголоязычных народов Китая некоего панмонголистского государства. Оно якобы могло стать буфером на пути распространения большевизма.

Эти намерения поддерживались японцами, но принципиально отвергались русским государственником Колчаком. Подобная самостоятельность, автономность замыслов и действий Семёнова раздражали Верховного правителя.

По донесениям военной контрразведки, атаман, испытывавший в последние дни 1919 года финансовые затруднения и не получавший денег на содержание своего войска от Омского правительства, всё больше склонялся к реализации различных авантюрных проектов по поиску дополнительных источников кредитования.

Помимо откровенных актов грабежа, в том числе в отношении грузов, направляемых Белой армии из Приморья и Маньчжурии, атаман стремился к установлению прямых «деловых» контактов с представителями японской военной миссии в надежде получить материальную помощь.





* * *


Сегодняшняя встреча с майором Куроки также преследовала эту цель.

Собеседники быстро нашли общий язык. Японцам «семёновцы» нужны были как противовес Колчаку и его ориентации на американцев, атаман, в свою очередь, рассчитывал сподвигнуть майора раскошелиться.

Общение с Куроки — пятидесятилетним, болезненного вида худощавым мужчиной, представителем школы японских разведчиков-русистов, было приятно для войскового атамана.

Майор вёл себя по отношению к Семёнову исключительно корректно, при всяком удобном случае проявляя знаки почтения и внимания. Без подарка не приезжал. Все просьбы, в том числе личного характера, выполнял быстро и пунктуально.

Куроки Синкэй — майор разведывательной службы императорской армии Японии, уроженец города Эбино префектуры Миядзаки. С 1918 года — при штабе атамана Семёнова. Умер в конце 1930-х годов. В семейном архиве майора хранится его переписка с атаманом, связанная с выводом золотых активов.



Вот и на этот раз майор привёз дорогую китайскую вазу, которая, несомненно, понравится жене атамана. Жаль только, что японец совершенно не может пить русскую водку — быстро хмелеет и после этого торопится завершить беседу. Сам же казачий генерал, при его плотной комплекции, принимал на грудь двойную дозу — и за себя, и за майора.

Дождавшись, когда Семёнов допил бутылку водки, крякнув от удовольствия и закусив малосольным огурчиком, японский разведчик перешёл к основной цели встречи с атаманом:

— Ваше превосходительство! Насколько мне известно, уважаемый адмирал Колчак ведёт переговоры с нашим японским банком «Тёсэн» о поставке оружия под залог золотом. Сумма контракта в пределах 50 миллионов иен. Золото должно поступить в японский банк в октябре-ноябре.


— Вот сволочь! — от гнева атаман поперхнулся огурцом. — Мне об этом ни слова! А я-то ломаю голову, чего это вдруг из Омска одна комиссия за другой наезжают в отделения Госбанка в Чите и Хабаровске. Значит, решили сверить золотую наличность. Но без меня вывезти золото адмиралу не удастся!

— Нам также непонятно, почему вы, уважаемый атаман, отстранены от подготовки этого контракта. Японскому военному командованию было бы желательно иметь дело с вашими людьми. Тогда и вопрос о японском кредите для казачьей армии решался бы намного легче, — намекнул Синкэй Куроки.

Всё ещё прокручивая в уме полученные от майора сведения о готовящемся без его участия «золотом контракте», раздосадованный атаман в сердцах произнёс:

— Дело имейте только со мной! Вся эта омская камарилья не стоит одной моей казачьей сотни! Если красные начнут наступление, а сведения о его подготовке у меня достоверные, Верховный правитель развалит фронт. Мужичьё настроено против Колчака. Дай бог удержать Транссибирскую магистраль и Приморье. В Забайкалье и Маньчжурии опираться можно исключительно на казачьи части.

Несколько отойдя от волнения, атаман смог сформулировать вопрос и уточнил:

— Надеюсь, генерал Оои понимает, что без казаков японское военное присутствие на Дальнем Востоке невозможно?

— Да, да. Несомненно, так. Адмирал «полярного флота» развалит Белую армию, — незамедлительно поддержал Семёнова японец. — По этой причине мы были бы заинтересованы в усилении вашего контроля над Читой и Хабаровском.

Куроки хотел сказать «над золотом», но удержался, надеясь, что атаман так его и поймёт.

Награждая адмирала титулом командующего полярным флотом, японец продемонстрировал своё знание тонкостей русского языка и жаргонных выражений, употреблявшихся в русской офицерской среде по отношению к Колчаку, — тот в молодые годы участвовал в научных экспедициях по исследованию арктических широт.

К тому же майор Куроки, как и другие японские офицеры, без всякой симпатии относился к флотоводцу, потопившему на подходах к Владивостоку не одно японское судно на русских минах в период войны 1904–1905 года.

— Однако, ваше превосходительство, желательно было бы убедиться в платёжеспособности Колчака — действительно ли у адмирала хватит золота на столь значительный залог. В штабе генерала Оои большие сомнения насчёт того, остались ли золотые резервы у Омского правительства после оплаты поставок из Америки? Да и японский банк был бы благодарен за подобную информацию, — осторожно уточнил Куроки.

— Пусть не сомневаются. Золото есть, и в большем количестве, — важно, почти с гордостью, ответил атаман. — А насчёт проверки этим займутся мои люди…

Семёнов набил табаком монгольскую трубку и закурил:

— Но на эту работу также потребуются деньги, и немалые, — откровенно усмехаясь и покручивая усы, произнёс атаман.

— Относительно оплаты прошу не беспокоиться, — торопливо заверил японский майор, и, склонив голову в длительном поклоне, преподнёс атаману конверт, держа его обеими руками.

Семёнов, не вскрывая пакет, положил его в сторону, но ближе к себе. «Приходится принимать и таким образом, пусть даже небольшие суммы, — подумал он. — Эти прижимистые самураи деньги на ветер не бросают, считают каждую копейку и каждый сэн.

Однако Куроки настоящий друг, — продолжал размышлять атаман, — предупредил о готовящейся сделке и о том, что надо быстрее взять под контроль отделения банков в Чите и Хабаровске. С ним желательно сойтись поближе, пригодится на будущее.

Японские банки самые надёжные хранилища для вложений в столь смутное время, не то, что шанхайское отделение Русско-Азиатского банка или Гонконг-Шанхайский банк, контролируемый американцами. Деньги туда вложишь, а получишь — кукиш!»

— Договорились, — подытожил свои мысли и произнёс уже вслух Семёнов. — Дорогой Куроки! Проценты делить будем вместе, не обижу. А теперь ответь-ка мне, майор, что это за моложавый капитан Хираса прибыл к тебе на подмогу, и следует ли мне вести с ним задушевные беседы?

Стараясь держаться и говорить максимально учтиво, Синкэй Куроки разъяснил:

— Я хотел бы, ваше превосходительство, в следующий мой приезд к вам представить этого офицера. Его прислали в моё распоряжение на прошлой неделе. По моей личной просьбе. Месяца через три-четыре, если позволит обстановка, планирую выехать в Японию — надо всерьёз заняться лечением пневмонии и желудка…

Майор опасливо посмотрел на очередную бутылку водки, неведомо откуда и когда появившуюся на столе атамана, и заискивающе продолжил:

— До этого времени Хираса-сан войдёт в курс дел и сможет стать вашим покорным слугой. Только для вашего сведения прошу учитывать, что капитан из знатной семьи, близкой ко Двору Его Императорского Величества и клану «Тёсю».

Покойный отец Хирасы был в приятельских отношениях с бывшим премьером, генералом Тэраути, а также с нынешним командующим Объединённым штабом генералом Гиити Танака. От многоуважаемого Танака-сан он привёз рекомендательное письмо…

— Буду рад принять капитана. У меня к вам, любезный Куроки, есть личная просьба, — атаман вытряхнул остатки табака из выкуренной трубки. — Мне неудобно просить моего друга Сирокаву-сан, владельца фирмы «Торокоси», чей офис мы с вами недавно открыли в Чите, о небольшом одолжении. Если не затруднит, но, естественно, в долг, на мой счёт, пусть Сирокава закажет в Токио несколько ящиков настоящего саке, да покрепче. На мои представительские расходы…

— Он это сделает незамедлительно. Однако вряд ли вам понравится саке — его крепость не больше крепости вина. Но заказ будет исполнен, и он доставит его вам лично.

Этот Сирокава обязан вашему превосходительству до конца своей ничтожной торгашеской жизни. Если бы не размещаемые вашими интендантами заказы на его фирме, в Чите он вряд ли нашёл бы достойных покупателей, — раскланиваясь и прощаясь, ответил Куроки.

Довольный беседой с японским майором, атаман в хорошем расположении вернулся к себе в штаб. В приёмной его навытяжку приветствовали взмокшие от горячего чая полковник Владиевский и есаул Клок.

— Николай Ильич! — обращаясь к есаулу, приказал атаман, — срочно вызовете атамана Калмыкова, а как прибудет, все вместе зайдите ко мне. Вас, полковник, попрошу уточнить, где разместился командированный в японскую миссию капитан Хираса. И с кем он встречался из наших офицеров.

Дайте команду начальнику моей контрразведки установить за ним ежедневное скрытое наблюдение, по результатам пусть доложит лично вам дня через два-три. Если будет что-либо срочное в отношении Хирасы, то незамедлительно!

Владивосток. Штаб Экспедиционного корпуса. Август 1919 года

Полковник Рокуро Идзомэ несколько раз перечитал текст депеши, которую ему предстояло подписать и отправить в Токио.

При каждом новом прочтении содержание казалось ему не совсем убедительным. В нём, по разумению полковника, отсутствовало что-то главное, без чего шифровка могла затеряться среди сообщений из других разведывательных органов. А ведь к её написанию он готовился уже несколько месяцев, дотошно выполняя указание генерал-лейтенанта Яманаси в отношении русского золота.

Полковнику хотелось, чтобы его ответ непременно передали лично генералу Гиити Танака. И последний ещё раз убедился бы в способностях Идзомэ не только как аналитика, но и как умелого организатора-практика разведывательной работы во вверенном ему органе.

Информационная часть депеши после неоднократных изменений выглядела достаточно лаконично:

«Токио, генерал-лейтенанту Яманаси (лично).

Во исполнение Вашего указания информация о наличии в распоряжении Омского правительства золотых резервов перепроверена через надёжные агентурные источники.