«ОСВОБОДИСЬ. ОСВОБОДИСЬ. ОСВОБОДИСЬ…»
Гладстон посмотрела на свою ногу, и в ней вскипела ужасная ярость. Паранг лежал в ее руке, длинный, заточенный, сверкающий в ярком свете, прекрасный. Это было не оружие. Это был инструмент. Инструмент освобождения.
«ОСВОБОДИСЬ. ОСВОБОДИСЬ. ОСВОБОДИСЬ…»
Она поднесла клинок к коже голени. Ощутила его прохладу. Его подавляющую мощь. Она подняла его и осторожно провела по тому месту, где чужеродная нога прикрепилась к ее телу. Затем повторила это движение, слегка вдавливая лезвие в кожу. Появилась тонкая красная линия, и Гладстон ощутила невыразимое облегчение. Было совсем не больно. Зато чувство свободы было огромным, подавляющим. И Гладстон поняла: вот оно, решение. Это новое восприятие ею ноги упрощало дальнейшее. Лучше всего быстро избавиться от паразита. Она взяла себя в руки. Она знала, что сможет это сделать. В критические моменты она всегда действовала решительно.
Глубоко вдохнув, Гладстон подняла паранг над головой. Почувствовала, как мышцы ее руки напряглись, сжимая рукоять. Она может избавиться от этого. Все дело в решительности и владении собой. Все зависит от умения сохранять контроль…
Она сделала еще один протяжный дрожащий вдох. А потом, когда со всей силой обрушила лезвие вниз, перед ее мысленным взором промелькнул образ: прекрасная белая лошадь, вернувшая прежнее здоровье и резвость, бежит по цветущему саду, гордая и свободная, а затем внезапно спотыкается, ее хрупкие передние ноги переламываются, как тонкие палочки, животное кричит от боли и падает в облако темной, миазматической пыли.
64
Пендергаст, связанный и обездвиженный, смотрел на Памелу Гладстон через смотровое окно. Он видел, как она отпрянула от каталки и бросилась к стене. Интерком усиливал звук ее прерывистого, испуганного дыхания.
«Нет!»
Он услышал, как она неожиданно вскрикнула полным страдания и безысходности голосом.
«Нет, нет, нет!..»
Пендергаст мог бы легко отключиться от этого, использовать свой арсенал медитативных практик, чтобы уйти от реальности настоящего момента. Но он не позволил себе сделать это; он не позволил себе бегства.
Он смотрел, как Гладстон направилась к другой стене лаборатории, как она обыскивала медицинские шкафчики, видимо в поисках какого-нибудь инструмента или импровизированного оружия. Ничего не найдя, она отступила в свой угол. Пендергаст обратил внимание, что она стала прихрамывать.
Он не позволял себе бегства, потому что чувствовал ужасный груз ответственности за то, что с ней происходит. Он вовлек Гладстон и Лэма в свое расследование. Разумеется, он не знал истинной природы заговора, который они раскрывают, как не знал и степени грозящей им опасности. Но в последние дни, когда ему становилось все ясней и ясней, что во внутреннем круге коммандера есть «крот», он не принял надлежащих мер предосторожности. После смерти Куорлза он подготовил безопасное место и сделал кое-что приватно, чтобы защитить Констанс, но он не понимал, что ему противостоит такой мощный, имеющий разветвленную сеть сторонников враг.
В помещении для наблюдений раздался крик: «Пендергаст!» Это голос Гладстон взывал к нему, усиленный системой громкой связи. Пендергаст содрогнулся.
Следивший за ним генерал удовлетворенно кивнул. Алвес-Ветторетто оставалась такой же неподвижной и молчаливой, как и прежде.
«Нет!» — раздался из динамика еще один крик.
Генерал бросил взгляд на часы:
— Час двенадцать минут. Она держится дольше, чем кто-либо из последней группы испытуемых. Нужно будет поговорить об этом с доктором. Предполагалось, что процесс пройдет быстрее. Вероятно, ее осведомленность о том, что должно произойти, послужила тормозом. Если так, то нам придется найти какой-нибудь компенсатор.
Гладстон больше не кричала. Из динамика время от времени доносились вздохи, словно она предпринимала какие-то неимоверные усилия. Пендергаст напряженно смотрел, как она поднимает паранг. Его манил уход во «дворец памяти», где он мог оказаться в считаные мгновения с помощью медитативной практики «стонг па нийд»[79]. Но он противился этому, заставляя себя смотреть.
Это заняло меньше времени, чем он предполагал. После первоначального пробного надреза паранг обрушился вниз с огромной целеустремленностью и точностью. Первый звук, какой издала Гладстон, был высоким и напевным, чуть ли не торжествующим. Несмотря на силу удара, его оказалось недостаточно, чтобы отсечь ногу. Но в последовавших дополнительных ударах по кости решимость, которую Гладстон демонстрировала вначале, стала таять. Однако она довела дело до конца, издавая крики ярости, и в конечном счете паранг со звенящим звуком ударился о плиточный пол, а нижняя часть ноги отсоединилась от верхней.
Генерал подался вперед и нажал кнопку. Крики снизу тут же прекратились. Он нажал еще одну кнопку:
— Доктор? Ее можно увезти.
Пендергаст взглянул на своих соседей. Алвес-Ветторетто как будто приросла к месту, широко раскрыв глаза и прижав руку ко рту. А генерал Смит смотрел прямо на Пендергаста, и на его лице было написано что-то вроде ободрения. Появились санитары, уложили Гладстон на каталку, пристегнули и поспешили через заднюю дверь.
Последний санитар подобрал отрубленную ногу и положил в мешок для медицинских отходов.
Лаборатория опустела.
— Дадим им несколько минут на уборку, — сказал генерал. — А после этого сможем продолжить. Нам не придется долго ждать.
65
Санитары быстро вернулись со швабрами, скребками и дезинфектантами и очистили пол от брызг и лужиц крови с пугающей эффективностью. Доктор наблюдал за их действиями, сложив руки на груди. Они подняли с пола паранг, обтерли, продезинфицировали спиртом, положили на каталку и накрыли белой простыней. Затем доктор подал знак санитару, тот вышел из лаборатории и несколько секунд спустя открыл дверь помещения для наблюдений.
— Доктор хочет получить следующего испытуемого для второго этапа экспериментов, — доложил он.
Не обращая на него внимания, генерал обратился к Пендергасту:
— Не хотите высказать свои соображения?
Пендергаст не ответил.
— Я полагаю, вас сейчас мучает вопрос, сможете ли вы противостоять непреодолимому действию препарата. Гладстон довольно успешно сопротивлялась до самого конца. Получится ли у вас лучше? Признаюсь, я и сам заинтригован. Эксперимент будет весьма любопытный.
Молчание.
— Вам совсем нечего сказать?
Пендергаст впился взглядом в генерала:
— Мы с вами оба прекрасно знаем, что это фарс в чистом виде. Вы собираетесь испытать на мне препарат независимо от того, что я сделаю или скажу.
— Что заставляет вас думать так?
— Выражение энтузиазма на лице доброго доктора. И конечно, тот простой факт, что вы не можете выпустить меня отсюда живым.
— К сожалению, ваше последнее утверждение верно. Что же касается доктора, то энтузиазм, который вы заметили, — это желание поскорее вернуться ко второму этапу экспериментов, прерванных вашим появлением. Но я уверен, он не будет возражать против еще одной задержки, когда я объясню ему, что испытуемого лучше вас он нигде не найдет. Видите ли, я прочел ваше личное дело и знаю о ваших подвигах в армии. Проверка препарата на человеке с воистину железной волей, человеке, который знает о последствиях, о том, к чему ему нужно быть готовым, — сможете ли вы сопротивляться? Если нет, то мы можем быть уверены, что препарат идеален. — Генерал обратился к солдатам: — Отвезите его в лабораторию.
Один из солдат покатил кресло, другой открыл дверь в коридор, а потом в лабораторию. Минуту спустя Пендергаст оказался в центре помещения, над сливным отверстием. Доктор держал в руке телефонную трубку, провод которой уходил в стену, — видимо, он разговаривал с генералом. Наконец доктор повесил трубку, взял ножницы и срезал правый рукав с пиджака Пендергаста. Он не стал протирать руку спиртом, а сразу ввел иглу и, когда появилась кровь, зафиксировал катетер лентой.
— Пузырек с Х12К, пожалуйста, — сказал он санитару.
— Доктор, — заметил санитар, — просто чтобы вы знали: это последний пузырек из пробной новой партии.
— И что?
— Он предназначался для субъекта семьсот четырнадцать, который стоит следующим в списке и сейчас ждет в подготовительной.
— Этот более важен, — резко ответил доктор. — Дайте мне пузырек, а семьсот четырнадцатого отправьте назад в камеру.
— Да, доктор.
Санитар открыл настольный холодильник, достал пузырек и протянул доктору вместе с только что распечатанным шприцем.
Доктор ввел иглу в крышечку пузырька, набрал в шприц точно отмеренное количество препарата, потом поднял шприц иглой вверх и нажал на поршень до появления капли на кончике иглы. Предвкушая дальнейшее, он поднял глаза к одностороннему зеркалу.
— Пендергаст, — раздался из динамика голос генерала. — У вас есть последняя возможность сказать что-нибудь.
Наступило долгое молчание, прерванное генералом:
— Делайте инъекцию.
66
Более часа назад Колдмуна привели сюда из тюремного блока с повязкой на глазах, скованного наручниками с одним из двух охранников. На Колдмуне был грязный больничный халат Луиса с нанесенным на груди по трафарету номером «714». После долгого пути по коридорам с него сняли повязку, и он увидел, что находится в тесной комнатке, видимо примыкающей к какому-то другому помещению, со стенами из бежевых шлакобетонных блоков, с двумя прикрученными к полу скамейками и запертым медицинским шкафчиком. Колдмун сидел на скамье рядом с охранником, к которому был пристегнут. Второй охранник сидел напротив с винтовкой М16 на коленях. У обоих охранников был скучающий вид людей, привычных к этой рутине. Колдмун, пока его вели, старательно притворялся испуганным, вяло шаркал ногами, выводя из себя охранников, которые то и дело подталкивали его сзади.
Шли минуты, и Колдмун удивлялся тому, как тихо в этой комнате. В противоположной стене была большая прочная дверь, которая, по-видимому, вела в лабораторию, где проводились эксперименты над обитателями тюрьмы. Он понятия не имел, что это за эксперименты, но предполагал, что они заканчиваются ужасом самоампутации. Если это комната ожидания, то звукоизоляция здесь более чем уместна, ведь процесс за тяжелой дверью должен проходить довольно шумно.
Минуты продолжали идти, а Колдмун обдумывал свой следующий шаг. Конечно, он мог просто ждать, когда наступит его очередь. Заключенный сказал ему, что пауза между вызовами — за неимением другого слова — составляет девяносто минут, и, насколько мог судить Колдмун, девяносто минут уже почти прошло. В конце концов он решил, что самое лучшее — это взять инициативу в свои руки и начать действовать, когда у него уже есть представление об обстановке, а его противники менее всего готовы к такому развитию событий. Охранник, сидевший рядом с ним, пребывал в полусонном состоянии, другой тоже начинал клевать носом.
У него не будет возможности лучше, а может, и вообще никакой другой возможности.
Делая вид, что он тоже устал, Колдмун наклонился вперед, положил руки на колени и опустил голову на грудь. Он тихо, смиренно зевнул. Медленно завел одну руку под больничный халат, нащупал рукоять «браунинга», пристегнутого к верхней части голени. Осторожно и бесшумно достал пистолет из кобуры. А потом плавным, неспешным движением поднял его и выстрелил в упор в охранника, сидевшего рядом. Звук выстрела в тесном помещении прозвучал оглушающе, осколки шлакобетона вперемешку с кровью разлетелись по комнате. Другой охранник дернул головой и тут же получил пулю в лицо, ударился головой о стену, а потом свалился на пол.
Колдмун понимал, что, несмотря на звукоизоляцию, грохот выстрелов наверняка будет услышан. У него у самого в ушах стоял звон. Он отложил пистолет в сторону, свободной рукой схватил винтовку убитого охранника, пригнулся и навел оружие на звуконепроницаемую дверь.
Почти сразу дверь распахнулась, и Колдмун выпустил очередь, уничтожив охранника в форме, прибежавшего на выстрелы Прижав винтовку к телу локтем правой руки и по-прежнему держа дверь под прицелом, он забрал ключ у мертвого охранника и отстегнул наручники. После этого он подошел к двери, выждал секунду и ударом ноги распахнул ее до упора.
Он оказался в большой, ослепительно освещенной лаборатории. Там, к его удивлению, сидел Пендергаст, пристегнутый и привязанный к креслу-каталке, а рядом с ним стояла стойка для внутривенных вливаний. Два санитара и доктор в смятении и ужасе пятились от него, из руки доктора на пол упал шприц. Два солдата, надзирающие за процедурой, начали поворачиваться к Колдмуну. Он уложил их обоих одной очередью.
— За зеркалом! — показал кивком Пендергаст. — Убей всех, кроме женщины!
Посмотрев в указанном направлении, Колдмун сразу же понял, что перед ним одностороннее обзорное окно, навел на него ствол и двухсекундной очередью обрушил его. Стекло разлетелось мощным снопом осколков, рухнули рамы, и он увидел офицера в полевой форме, который с трудом поднимался со своего места, и женщину рядом с ним. Третья очередь прошила туловище генерала от паха до горла, и тело вывалилось через разбитое окно в лабораторию, издав звук, какой издает сырое мясо, упавшее на пол. Женщина в панике бросилась прочь. Колдмун повел стволом М16 в поисках доктора и двух санитаров, но они уже сбежали через одну из дверей лаборатории.
В комнате завыли сирены.
Гладстон посмотрела на свою ногу, и в ней вскипела ужасная ярость. Паранг лежал в ее руке, длинный, заточенный, сверкающий в ярком свете, прекрасный. Это было не оружие. Это был инструмент. Инструмент освобождения.
«ОСВОБОДИСЬ. ОСВОБОДИСЬ. ОСВОБОДИСЬ…»
Она поднесла клинок к коже голени. Ощутила его прохладу. Его подавляющую мощь. Она подняла его и осторожно провела по тому месту, где чужеродная нога прикрепилась к ее телу. Затем повторила это движение, слегка вдавливая лезвие в кожу. Появилась тонкая красная линия, и Гладстон ощутила невыразимое облегчение. Было совсем не больно. Зато чувство свободы было огромным, подавляющим. И Гладстон поняла: вот оно, решение. Это новое восприятие ею ноги упрощало дальнейшее. Лучше всего быстро избавиться от паразита. Она взяла себя в руки. Она знала, что сможет это сделать. В критические моменты она всегда действовала решительно.
Глубоко вдохнув, Гладстон подняла паранг над головой. Почувствовала, как мышцы ее руки напряглись, сжимая рукоять. Она может избавиться от этого. Все дело в решительности и владении собой. Все зависит от умения сохранять контроль…
Она сделала еще один протяжный дрожащий вдох. А потом, когда со всей силой обрушила лезвие вниз, перед ее мысленным взором промелькнул образ: прекрасная белая лошадь, вернувшая прежнее здоровье и резвость, бежит по цветущему саду, гордая и свободная, а затем внезапно спотыкается, ее хрупкие передние ноги переламываются, как тонкие палочки, животное кричит от боли и падает в облако темной, миазматической пыли.
64
Пендергаст, связанный и обездвиженный, смотрел на Памелу Гладстон через смотровое окно. Он видел, как она отпрянула от каталки и бросилась к стене. Интерком усиливал звук ее прерывистого, испуганного дыхания.
«Нет!»
Он услышал, как она неожиданно вскрикнула полным страдания и безысходности голосом.
«Нет, нет, нет!..»
Пендергаст мог бы легко отключиться от этого, использовать свой арсенал медитативных практик, чтобы уйти от реальности настоящего момента. Но он не позволил себе сделать это; он не позволил себе бегства.
Он смотрел, как Гладстон направилась к другой стене лаборатории, как она обыскивала медицинские шкафчики, видимо в поисках какого-нибудь инструмента или импровизированного оружия. Ничего не найдя, она отступила в свой угол. Пендергаст обратил внимание, что она стала прихрамывать.
Он не позволял себе бегства, потому что чувствовал ужасный груз ответственности за то, что с ней происходит. Он вовлек Гладстон и Лэма в свое расследование. Разумеется, он не знал истинной природы заговора, который они раскрывают, как не знал и степени грозящей им опасности. Но в последние дни, когда ему становилось все ясней и ясней, что во внутреннем круге коммандера есть «крот», он не принял надлежащих мер предосторожности. После смерти Куорлза он подготовил безопасное место и сделал кое-что приватно, чтобы защитить Констанс, но он не понимал, что ему противостоит такой мощный, имеющий разветвленную сеть сторонников враг.
В помещении для наблюдений раздался крик: «Пендергаст!» Это голос Гладстон взывал к нему, усиленный системой громкой связи. Пендергаст содрогнулся.
Следивший за ним генерал удовлетворенно кивнул. Алвес-Ветторетто оставалась такой же неподвижной и молчаливой, как и прежде.
«Нет!» — раздался из динамика еще один крик.
Генерал бросил взгляд на часы:
— Час двенадцать минут. Она держится дольше, чем кто-либо из последней группы испытуемых. Нужно будет поговорить об этом с доктором. Предполагалось, что процесс пройдет быстрее. Вероятно, ее осведомленность о том, что должно произойти, послужила тормозом. Если так, то нам придется найти какой-нибудь компенсатор.
Гладстон больше не кричала. Из динамика время от времени доносились вздохи, словно она предпринимала какие-то неимоверные усилия. Пендергаст напряженно смотрел, как она поднимает паранг. Его манил уход во «дворец памяти», где он мог оказаться в считаные мгновения с помощью медитативной практики «стонг па нийд»[79]. Но он противился этому, заставляя себя смотреть.
Это заняло меньше времени, чем он предполагал. После первоначального пробного надреза паранг обрушился вниз с огромной целеустремленностью и точностью. Первый звук, какой издала Гладстон, был высоким и напевным, чуть ли не торжествующим. Несмотря на силу удара, его оказалось недостаточно, чтобы отсечь ногу. Но в последовавших дополнительных ударах по кости решимость, которую Гладстон демонстрировала вначале, стала таять. Однако она довела дело до конца, издавая крики ярости, и в конечном счете паранг со звенящим звуком ударился о плиточный пол, а нижняя часть ноги отсоединилась от верхней.
Генерал подался вперед и нажал кнопку. Крики снизу тут же прекратились. Он нажал еще одну кнопку:
— Доктор? Ее можно увезти.
Пендергаст взглянул на своих соседей. Алвес-Ветторетто как будто приросла к месту, широко раскрыв глаза и прижав руку ко рту. А генерал Смит смотрел прямо на Пендергаста, и на его лице было написано что-то вроде ободрения. Появились санитары, уложили Гладстон на каталку, пристегнули и поспешили через заднюю дверь.
Последний санитар подобрал отрубленную ногу и положил в мешок для медицинских отходов.
Лаборатория опустела.
— Дадим им несколько минут на уборку, — сказал генерал. — А после этого сможем продолжить. Нам не придется долго ждать.
65
Санитары быстро вернулись со швабрами, скребками и дезинфектантами и очистили пол от брызг и лужиц крови с пугающей эффективностью. Доктор наблюдал за их действиями, сложив руки на груди. Они подняли с пола паранг, обтерли, продезинфицировали спиртом, положили на каталку и накрыли белой простыней. Затем доктор подал знак санитару, тот вышел из лаборатории и несколько секунд спустя открыл дверь помещения для наблюдений.
— Доктор хочет получить следующего испытуемого для второго этапа экспериментов, — доложил он.
Не обращая на него внимания, генерал обратился к Пендергасту:
— Не хотите высказать свои соображения?
Пендергаст не ответил.
— Я полагаю, вас сейчас мучает вопрос, сможете ли вы противостоять непреодолимому действию препарата. Гладстон довольно успешно сопротивлялась до самого конца. Получится ли у вас лучше? Признаюсь, я и сам заинтригован. Эксперимент будет весьма любопытный.
Молчание.
— Вам совсем нечего сказать?
Пендергаст впился взглядом в генерала:
— Мы с вами оба прекрасно знаем, что это фарс в чистом виде. Вы собираетесь испытать на мне препарат независимо от того, что я сделаю или скажу.
— Что заставляет вас думать так?
— Выражение энтузиазма на лице доброго доктора. И конечно, тот простой факт, что вы не можете выпустить меня отсюда живым.
— К сожалению, ваше последнее утверждение верно. Что же касается доктора, то энтузиазм, который вы заметили, — это желание поскорее вернуться ко второму этапу экспериментов, прерванных вашим появлением. Но я уверен, он не будет возражать против еще одной задержки, когда я объясню ему, что испытуемого лучше вас он нигде не найдет. Видите ли, я прочел ваше личное дело и знаю о ваших подвигах в армии. Проверка препарата на человеке с воистину железной волей, человеке, который знает о последствиях, о том, к чему ему нужно быть готовым, — сможете ли вы сопротивляться? Если нет, то мы можем быть уверены, что препарат идеален. — Генерал обратился к солдатам: — Отвезите его в лабораторию.
Один из солдат покатил кресло, другой открыл дверь в коридор, а потом в лабораторию. Минуту спустя Пендергаст оказался в центре помещения, над сливным отверстием. Доктор держал в руке телефонную трубку, провод которой уходил в стену, — видимо, он разговаривал с генералом. Наконец доктор повесил трубку, взял ножницы и срезал правый рукав с пиджака Пендергаста. Он не стал протирать руку спиртом, а сразу ввел иглу и, когда появилась кровь, зафиксировал катетер лентой.
— Пузырек с Х12К, пожалуйста, — сказал он санитару.
— Доктор, — заметил санитар, — просто чтобы вы знали: это последний пузырек из пробной новой партии.
— И что?
— Он предназначался для субъекта семьсот четырнадцать, который стоит следующим в списке и сейчас ждет в подготовительной.
— Этот более важен, — резко ответил доктор. — Дайте мне пузырек, а семьсот четырнадцатого отправьте назад в камеру.
— Да, доктор.
Санитар открыл настольный холодильник, достал пузырек и протянул доктору вместе с только что распечатанным шприцем.
Доктор ввел иглу в крышечку пузырька, набрал в шприц точно отмеренное количество препарата, потом поднял шприц иглой вверх и нажал на поршень до появления капли на кончике иглы. Предвкушая дальнейшее, он поднял глаза к одностороннему зеркалу.
— Пендергаст, — раздался из динамика голос генерала. — У вас есть последняя возможность сказать что-нибудь.
Наступило долгое молчание, прерванное генералом:
— Делайте инъекцию.
66
Более часа назад Колдмуна привели сюда из тюремного блока с повязкой на глазах, скованного наручниками с одним из двух охранников. На Колдмуне был грязный больничный халат Луиса с нанесенным на груди по трафарету номером «714». После долгого пути по коридорам с него сняли повязку, и он увидел, что находится в тесной комнатке, видимо примыкающей к какому-то другому помещению, со стенами из бежевых шлакобетонных блоков, с двумя прикрученными к полу скамейками и запертым медицинским шкафчиком. Колдмун сидел на скамье рядом с охранником, к которому был пристегнут. Второй охранник сидел напротив с винтовкой М16 на коленях. У обоих охранников был скучающий вид людей, привычных к этой рутине. Колдмун, пока его вели, старательно притворялся испуганным, вяло шаркал ногами, выводя из себя охранников, которые то и дело подталкивали его сзади.
Шли минуты, и Колдмун удивлялся тому, как тихо в этой комнате. В противоположной стене была большая прочная дверь, которая, по-видимому, вела в лабораторию, где проводились эксперименты над обитателями тюрьмы. Он понятия не имел, что это за эксперименты, но предполагал, что они заканчиваются ужасом самоампутации. Если это комната ожидания, то звукоизоляция здесь более чем уместна, ведь процесс за тяжелой дверью должен проходить довольно шумно.
Минуты продолжали идти, а Колдмун обдумывал свой следующий шаг. Конечно, он мог просто ждать, когда наступит его очередь. Заключенный сказал ему, что пауза между вызовами — за неимением другого слова — составляет девяносто минут, и, насколько мог судить Колдмун, девяносто минут уже почти прошло. В конце концов он решил, что самое лучшее — это взять инициативу в свои руки и начать действовать, когда у него уже есть представление об обстановке, а его противники менее всего готовы к такому развитию событий. Охранник, сидевший рядом с ним, пребывал в полусонном состоянии, другой тоже начинал клевать носом.
У него не будет возможности лучше, а может, и вообще никакой другой возможности.
Делая вид, что он тоже устал, Колдмун наклонился вперед, положил руки на колени и опустил голову на грудь. Он тихо, смиренно зевнул. Медленно завел одну руку под больничный халат, нащупал рукоять «браунинга», пристегнутого к верхней части голени. Осторожно и бесшумно достал пистолет из кобуры. А потом плавным, неспешным движением поднял его и выстрелил в упор в охранника, сидевшего рядом. Звук выстрела в тесном помещении прозвучал оглушающе, осколки шлакобетона вперемешку с кровью разлетелись по комнате. Другой охранник дернул головой и тут же получил пулю в лицо, ударился головой о стену, а потом свалился на пол.
Колдмун понимал, что, несмотря на звукоизоляцию, грохот выстрелов наверняка будет услышан. У него у самого в ушах стоял звон. Он отложил пистолет в сторону, свободной рукой схватил винтовку убитого охранника, пригнулся и навел оружие на звуконепроницаемую дверь.
Почти сразу дверь распахнулась, и Колдмун выпустил очередь, уничтожив охранника в форме, прибежавшего на выстрелы Прижав винтовку к телу локтем правой руки и по-прежнему держа дверь под прицелом, он забрал ключ у мертвого охранника и отстегнул наручники. После этого он подошел к двери, выждал секунду и ударом ноги распахнул ее до упора.
Он оказался в большой, ослепительно освещенной лаборатории. Там, к его удивлению, сидел Пендергаст, пристегнутый и привязанный к креслу-каталке, а рядом с ним стояла стойка для внутривенных вливаний. Два санитара и доктор в смятении и ужасе пятились от него, из руки доктора на пол упал шприц. Два солдата, надзирающие за процедурой, начали поворачиваться к Колдмуну. Он уложил их обоих одной очередью.
— За зеркалом! — показал кивком Пендергаст. — Убей всех, кроме женщины!
Посмотрев в указанном направлении, Колдмун сразу же понял, что перед ним одностороннее обзорное окно, навел на него ствол и двухсекундной очередью обрушил его. Стекло разлетелось мощным снопом осколков, рухнули рамы, и он увидел офицера в полевой форме, который с трудом поднимался со своего места, и женщину рядом с ним. Третья очередь прошила туловище генерала от паха до горла, и тело вывалилось через разбитое окно в лабораторию, издав звук, какой издает сырое мясо, упавшее на пол. Женщина в панике бросилась прочь. Колдмун повел стволом М16 в поисках доктора и двух санитаров, но они уже сбежали через одну из дверей лаборатории.
В комнате завыли сирены.