1–2 сентября 1972 года


Вышло так, да не так. Во-первых, разместили нас, шесть десятков первокурсников Черноземского медицинского института имени Николая Ниловича Бурденко (отныне и до кончины мы должны писать полностью имя и отчество великого хирурга, стоявшего у истоков нашей альмы матер) не в самих Кротовых двориках, а в военном лагере в версте от них (раз уж я в деревне, пусть будут вёрсты). Всё лето колхозу помогали военнослужащие энской, как принято писать, части, а сейчас передислоцировались, оставив нашему институту немного («трошки», как сказал бригадир) имущества под полную нашу ответственность. Палатки барачного типа, полевую кухню и кое-какие мелочи. Каждая мелочь, однако, была занесена в амбарную книгу, выписку из которой вручили под роспись в присутствии двух свидетелей начальнику нашего предприятия, ассистенту кафедры пропедевтики внутренних болезней товарищу Землицину Константину Петровичу. Константин Петрович в восторг не пришел, но поделать ничего не мог: своих бараков, кухонь и мелочей у нас не было, а что армия своё добро бережёт, чего ж удивительного.

Второе — убирать мы будем не сахарную свеклу, а картофель обыкновенный. Потому что за свеклу платят лучше, и колхозники уберут её сами. А за картофель платят хуже, потому его, картофель, всегда оставляют студентам. Не переживайте, сказал нам бригадир Пахомов, местный малый начальник, которому вверили первый поток первого курса Черноземского медицинского института имени Николая Ниловича Бурденко. Какая вам разница, вы всё равно ни копейки не получите, ещё и должны останетесь, но долг вам простят. И с картошкой вы точно будете сыты, а вот сахарная свекла на большого любителя.

Кроватей и даже раскладушек не предусматривалось. Нары, и радуйтесь. Нары, то есть, приспособление для сна в виде настила из досок на некотором возвышении от пола (сантиметров тридцать) голые. Матрасами, тем более, бельём не обеспечивались.

— Зачем вам матрасы? — удивлялся бригадир. — Вы же комсомольцы! Вы за день так уработаетесь, что на гвоздях спать сможете, а тут смотрите — доски, да ещё струганные. Ну, если неженки, могу старых мешков дать, для мягкости. Только они малость грязные, но если отстирать…

Посмотрели на мешки. Чтобы отстирать, река нужна, а не колодец. И пуд хозяйственного мыла. Или три.

— Эти мешки мы у вас не возьмем, — сказал ассистент.

— Ну, как хотите, была бы честь предложена, — ответил бригадир.

Электричество? Ну, откуда в поле электричество? У армии дизель был, но кто оставит студентам дизель, у студентов, поди, и дизелистов-то нет.

Нам предложили по солнцу вставать и по солнцу ложиться. Керосиновые лампы — ни-ни, пожар наделаете, эти палатки как порох, да и сами погорите. Ну, отдыхайте. Завтра получите вёдра, лопаты — и в бой. Комбайн? Картофелеуборочный? Вы и есть этот комбайн. Других не видели. Нет, трактор плугом подпашет, будет куда легче, чем просто лопатой.

И бригадир с ассистентом отошли в сторонку, пошептаться о своем, начальственном.

В общем, обстановка была партизанская или около того. Вода из колодца, сортиры, слава советской армии, почти чистые, а дамский, построенный на скорую руку, совсем чистый. Полевая кухня в рабочем состоянии, жаль, дров крот наплакал. Но можно сходить за валежником, лес в трёх верстах.

Правда, у партизан, как показывают в кино, была радиостанция, а у нас всей связи — телефон в правлении колхоза на центральной усадьбе, что в пяти верстах, но телефон этот не для студентов, а для нашего руководителя, ассистента Землицина. То есть ему звонить разрешат, остальным — нет.

Пошли расселяться, пока солнце не село. У многих были электрические фонарики, да вот хоть и у меня, но батареек новых в Кротовых двориках не найти.

— Девки водят хороводы, а я сижу в кресле на террасе собственной усадьбы, пью молоко и читаю Канта, — сказал сокурсник.

— Из дворян? — спросил я.

— До семнадцатого — барон Шифферс, теперь просто Яша Шифферс, Но в бою, труде и на отдыхе предпочитаю коротко — барон.

Я представился.

— Со школы?

— Со школы.

— Молодец, брат Чижик. Ничего, что я сразу на «ты»? Мы на одном потоке. Однокурсники. Ну, а на брудершафт ещё выпьем. Не здесь, так в городе.

— А можно и здесь, — вмешался третий, Николай Васин. — У меня с собой есть.

— Поди, самогон? — сказал барон.

— Домашний!

— И тебе его домашние вот так дали?

— Ну, не дали, — смутился Васин, — сам сообразил. Вдруг простуда какая, или травма? В войну исключительно самогоном лечились, дед фельдшер, рассказывал. Лекарств-то в деревне никаких.

— Вот на случай простуды и прибереги. Во-первых, за нами следят, и чуть что — отчислят. У них план — за колхоз двух человек с курса отчислить, это точно. Строгость — мать порядка. Во-вторых, мы ж теперь студенты, братство, передовая часть передового общества, нам на нарах пить не с руки. В-третьих, с нами дамы.

— Где?

— Везде. В данном случае, в сорока шагах к юго-западу. А у нас даже крымской шипучки нет.

— Какой шипучки?

— Советского шампанского, Абрау-Дюрсо.

— А ты что, французское только пьешь?

— Я, брат, никакого не пью. Нас у матери четверо, отец ещё в шестьдесят пятом умер. Каждую копейку считаем, и говорю не для красоты слова — каждую. Так что не до шампанского. Вот вернемся в город, устроюсь на «Скорую»…

— Кем устроишься? — спрашивал дотошный Васин.

— Водителем. Я в армии не груши околачивал, могу с закрытыми глазами что «газик» прооперировать, что «волгу». Разобрать, что нужно — поменять, и собрать снова, но уже лучше прежнего будет.


— А ну покажи ладони! — сказал Васин.

Барон показал.

— Годятся, — он поставил рядом свои. — Чувствуется брат-пролетарий, — и он посмотрел на меня.

— Я не рабочий, отнюдь. И не крестьянин. Хотел бы стать рабочим — пошёл бы на завод. Крестьянином — в совхоз какой-нибудь, их много, совхозов-то. А раз поступил в мединститут, значит, буду пролетарием умственного труда. Интеллигенцией то есть.

— Интеллигенция — не пролетарий. Пролетарии у нас гегемон, а интеллигенция — просто прокладка, — Васину, видно, хотелось поговорить. Может, просто, а может, со значением.

— Прокладка между прошлым и будущим, — согласился я. — Ты, товарищ Васин, ведь тоже в прокладки идешь, от корней отрываешься. Почему не хочешь в колхозники или рабочие?

— Ну, не всё ж белоручкам докторами становиться. Я вот выучусь на хирурга и вернусь в родную Жуковку людей лечить, там как раз новую больницу начали строить. Ты ведь в Жуковку не поедешь?

— Это как сложится. Может, и поеду. Партия прикажет, комсомол ответит «есть!»

— Хоть и поедешь, так через три года уедешь. У нас в Жуковке приезжие не приживаются.

— Что так?

— Асфальтов у нас мало. Ну совсем нет. Опять же на двор ходить непривычны.

— Ну так и асфальт, и водопровод с канализацией дело наживное. Наживёте, люди к вам и потянутся.

— Ага. Вот сейчас прямо начну наживать.

— Охота вам попусту спорить, — сказал барон. — Ещё наспоримся. Шесть лет впереди.

— Да это не спор. Просто обмен мнениями, — ответил Васин.

Тут стали подходит и остальные. Устраиваться, знакомиться и коллективно ужинать. Хлеб, сало, домашние котлеты — всё на общий стол. Стол у нас был мировой, фанерный щит «Служу Отечеству» с румяным солдатиком в парадной форме. От военных остался. Мы его приспособили кое-как.

Сытому и спится слаще. Даже на голых нарах.

Утром с непривычки чувствовал себя странно. Тело ломило. И опять снились кошмары. Они мне часто снятся.

Завтрак, теперь уже общеотрядный, подкрашеный кипяток, ломоть серого хлеба и кубик маргарина.

— Ничего, обед будет с картошкой, — подбадривали мы себя. — Трудности закаляют.

На день-другой домашних запасов хватит. А сколько в поле картошки — увидим.

Поле оказалось неблизко. Четыре версты. В один конец.

Подъехал тракторист на «беларуси» с прицепом. Вот в этот прицеп и залезли те, кто посмелее. Человек двадцать. Стоя. А остальные пешком. Трактор доедет до поля, высадит, вернется за идущими, заберет следующую партию. А потом и третью.

Я в прицеп не полез. Подошел к Землицину.

— В таких тележках возить людей нельзя.

— Сейчас уборочная.

— И что?

— Время дорого. А такси для вас нет.

Трактор уехал, мы пошли. Минут через двадцать вернулся. Залезла вторая партия. Опять без меня.

— Не поеду и тебе не советую, — сказал я Ольге.

— Ну, неудобно же. Все едут.

— Не поеду, — уперся я.

— Смотрите, Чижик, вы противопоставляете себя товарищам, — громко, чтобы слышали все, заявил ассистент. — Им придется вашу норму выполнять, покуда вы прогуливаться будете.

Я ничего не ответил. Но в тележку не полез. Барон и Васин посмотрели не то, чтобы осуждающе, но близко.

Я не поддался.

Так и шёл один. Недолго, трактор отъехал шагов на двести, затем вильнул, попал колесом в придорожную яму, а за ним вильнул и прицеп.

Вильнул, накренился и опрокинулся.

Когда я подбежал, большинство уже стояло вокруг трактора. Только Ольга лежала, стараясь не стонать. Перелом голени. Это я и без учёбы видел, и все видели — перелом-то открытый.