Вот-вот, красавицы. Будет слава, нет, не знаю, но пота мы прольем немало.

Нам вместе еще долго учиться. Шесть лет. И я постараюсь, чтобы впредь вы крепко подумали, прежде чем заявлялись на всякие певческие конкурсы.

Но один раз — ладно. Один раз можно.

Запоздно девицы ушли на дачу Стельбовых. Для поднятия духа я проводил их «Колыбельной» Моцарта. Маменька мне пела её в раннем детстве. Мне, конечно, до маменьки далеко, но подражание великим порождает иллюзию величия. Ну, если стараться.

Я постарался, подпустил сладости неимоверной, но тут она был к месту. Во всяком случае девицы обернулись и долго махали руками. Оно, конечно, может, комаров отгоняли, но какие в октябре комары?

Утром я выкатил из гаража «ЗИМ». Сам бы поехал электричкой, но втроем, да с учетом Ольгиной ноги «ЗИМ» — то что нужно. На заднем диванчике много свободнее сидеть, чем даже в «Волге». Ну, и дверь удобно раскрывается, выходом вперед. Я ее и раскрыл, садитесь, пожалуйста.

Сели, не чинились.

И только потом подумал: а, собственно, если бы не я с «ЗИМом» подкатил, как бы Ольга добиралась до института? Отец бы прислал обкомовскую «Волгу»? Нет, может, и прислал бы, но ведь не прислал! Выходит, меня измерили, исчислили и сочли пригодным. Ну-ну.

Первой парой сегодня биология. Практическое занятие. Ассистентка дала задание и ушла. Сидим, рисуем увиденное в микроскопе — демонстрационный препарат. Яйца остриц, да. Микроскопы у нас исторические, с дореволюционным стажем. Но что им сделается, им возраст не помеха.

Переговариваемся вполголоса. Больше о посвящении в студенты. Исподволь интересуются, куда это мы втроем ушли. Девочки отвечают честно — в театр. «Летучую мышь» посмотрели, потом с артистами посидели после спектакля. Да, шампанское, было. Да, конечно, Чижик развез по домам. Чижик добрый, правда, Чижик?

— Видел, вы и сегодня на шикарной тачке приехали, — сказал Игнат Шишикин.

Мы уже не первый день учимся, кое-что друг о друге знаем. Одни так просто душа нараспашку, и про дедушку с бабушкой расскажут, и о том, что из окошка видно, и о любимых фильмах-книгах-песнях. Иные молчуны. Пуд соли съедим, тогда разве…

Игнат приехал из Тбилиси. Там, в Тбилиси, говорит, поступить в медицинский возможности никакой, нечего и пытаться. Особенно Шишкину.

— Ну, приехали, — вступил в разговор я. — А что?

— Нет, ничего. У джигита должна быть машина, — сказал он чуть насмешливо.

— У джигита голова должна быть. А машина, ружье, кинжал — дело наживное, — ответил я, продолжая рисовать. Рисую я если и на первый разряд, то на слабенький, условный. Дедушка даже и не настаивал, чтобы я выбрал стезю художника. Рисуй, пиши, но для души, говорил он. Главное — видеть, а техника приложится.

А что я видел? Яйца остриц, малое увеличение. Сорокакратное.

— Значит, у тебя голова хорошая? Примерно на лимузин? — не унимался Шишикин.

— Послушай, Игнат, ты что, завидуешь? Не завидуй. Машина мне в наследство досталась, от дедушки. Считай, просто повезло. А вот ты выучишься на хирурга, да не просто хирурга, а проктолога, вернешься в Тбилиси, станешь знаменитым, оперировать будешь товаровед, завсклад, директор магазин, купишь дом, машину, и Нино еще очень пожалеет, что заглядывалась на Вахтанга, а тебя в упор не замечала — откуда взялись Нино и Вахтанг, даже и не знаю. Ляпнул и ляпнул. Сумасшедший, что с меня взять.

Но Шишикин покраснел, засопел и даже отвернулся. Ого, попал! В больное место!

Минуты две все молчали, а потом разговор возобновился, но разговор частный, каждый о своем. А не о моём.

Очевидно, что я выделяюсь. Группа у нас не простая, экспериментальная, с максимальными проходными баллами, рабфаковцев нет. И родительские доходы у всех выше среднего. Но я в колхоз не вернулся, это первое, оперу сочинил — это второе, теперь вот «ЗИМ» — совсем уж третье. Так что с того? Скромнее быть? Да я и так скромный. А стыдиться мне нечего, ни дедушкиной машины, ни своей оперы.

Но, предчувствую, некое отчуждение, некий барьер между мной и остальными будет присутствовать. Стать рубахой-парнем, своим в доску запросто не получится.

Но мне ведь и не нужно быть всеобщим братишкой. То есть совершенно. Нет, в аутсайдеры и отщепенцы я не стремлюсь. Я останусь тем, кто я есть. Вопрос только, кто я, собственно, есть.

— Как ты узнал о Шишикине? — спросила в перерыве Бочарова.

— Что узнал?

— О Нине, о проктологии.

— Элементарно, Ватсон. Он в «Медкниге» листал руководство по проктологии. Полистал, а потом купил. Три рубля выложил. Это неспроста.

— А Нина?

— В Грузии Нина, Нино, Нана, Нона — часто встречаются. Наверняка в классе были, и не одна.

— А Вахтанг?

— Так Кикабидзе же!

— Ну, допустим, допустим…





Глава 8

ДЕМОНСТРАЦИЯ






7 ноября 1972 года, вторник


— Да здравствует Ленинский комсомол — боевой помощник и надёжный резерв Коммунистической партии, передовой отряд советской молодёжи! Ура!

— Ура! — вразнобой закричали мы, потрясая портретами. И я со всеми и кричал, и тряс. Вполсилы: доверенный мне портрет товарища Капитонова Ивана Васильевича держался на реечке едва-едва, да и сама реечка была донельзя хлипкой. Это так положено. Чтобы не было соблазнов использовать портреты и транспаранты в качестве оружия. А то мало ли кому что придёт в голову, начнут лупить людей вдоль и поперек — если бы то были палки. А реечка сразу обломается, да и не больно реечкой. Ну, если в глаз не попадут.

— Юноши и девушки! Неустанно овладевайте знаниями, культурой, профессиональным мастерством! Приумножайте революционные, боевые и трудовые традиции Коммунистической партии и советского народа! Учитесь по-ленински жить, работать, бороться!

— Ура! — но как именно приумножать революционные и боевые традиции большевиков? Уйти в подполье, что ли? А зачем, если царя давно нет, и у нас народная власть?

— Да здравствует нерушимый союз рабочего класса, колхозного крестьянства и народной интеллигенции! Ура, товарищи!

— Ура… — мы прошли мимо трибуны, и наше «ура» окончательно потеряло стройность. Союз, да. Колхозное крестьянство должно быть довольно: тысячи и миллионы бесплатных тружеников — это настоящий союз, не фикция. И на будущий год будет то же самое.

— Народы арабских стран! Сплачивайте свои ряды в борьбе против израильской агрессии и диктата империализма!

Тут мы и вовсе промолчали. В нашем институте народы арабских стран пока не учились. Хотя ходили слухи, что скоро, может, года через два, через три…. Сейчас они, народы арабских стран, учились в университете и в пединституте. Университет мимо трибуны прошел задолго до нас, а пединститут — как раз вслед нам. Им и урякать.

Ещё минут пять мы шли колонной, но вот пришло время выходить из демонстрации, и мы из организованной массы на глазах превращались в толпу.

Не сразу, нет. Сначала дисциплинированно сдали портреты и транспаранты. Подходили к грузовичку и подавали их специально на то назначенным дежурным в кузов, где дежурные аккуратно складывали лики и лозунги впредь до следующей надобности. До мая. Если, конечно, не случится чрезвычайных митингов по случаю полета на Луну или гневного отпора американской агрессии по всему миру.

Но не случится. Я так думаю. Думая, я и отдал лик товарища секретаря политбюро ЦеКа, или кем там он значится, Капитонов Иван Васильевич.

— Все, Чижик, ты последний, — сказала Бочарова, ставя галочку в блокнотик. Она — ответственная за явку группы на демонстрацию. Без ответственности нельзя. Разбегутся. Многие ведь домой хотели бы съездить, те, кто из села, из другого города и даже из другой республики. Оно бы съездить и неплохо, родных повидать, другое, третье, но кто тогда на демонстрацию пойдет? А со строгостями наша группа присутствует практически полностью. Нет только Стельбовой, но у Ольги причина уважительная. Чудесный аппарат профессора Кирсанова с её ноги сняли неделю назад, всё срослось великолепно, и на концерте Ольга выступала даже без костыля, но наше выступление — несколько минут, вышли, спели, насладились аплодисментами и ушли. А демонстрация — это два часа на ногах. Ей ещё рано. Не готова к большим нагрузкам.

А, верно, Ольге досадно. Мы, то есть я, Ольга и Надежда, стали если не знамениты, то узнаваемы. Подходят, здороваются, трясут руку. Две девушки телефон у меня спросили. И около Бочаровой вьются, даже преподаватели. Почему бы и не виться, девушка она симпатичная, стройная, высокая, ещё и поёт приятно. Вот и хотят познакомиться.

Наше выступление было успешным. Для институтского концерта, конечно. А нам другого и не нужно. Пока не нужно. Потому спевки прекратились, девушки вернулись в город, я остался в Сосновке, всем спасибо.

— Ты куда сейчас, — спросил я Надежду на всякий случай.

— Отчитаюсь — и домой. Тортик в кругу семьи, телевизор, и всё остальное.

— В кругу семьи, да ещё торт, это замечательно, — согласился я.

— Ну что, брат Михаил, — Яша Шифферс тоже расстался с портретиком и перешел в неорганизованное состояние. — Какие планы на красный день календаря?

— Хотел в Париж слетать, поздравить тамошних студентов, да передумал. Погода в Париже неподходящая.

— Да, мне тоже так сказали. Потому пойду в общагу, отдохну перед работой, мне в ночь смену поставили.

— Где работаешь?

— Водилой на «скорой», как и хотел.

— И как там, на «скорой»?

— Спроси через месяц, я пока не распробовал.

Мы шли в сторону института, шли рыхлою толпой, которая распадалась по пути на ошмётки по пять, три, одному человеку. Кто-то уходил гулять, кто-то шёл домой, кто-то хотел продолжить празднование в компании. У нас в группе компания пока не сложилась. Зелёные ещё, первый курс. Не созрели. Придёт май, ужо тогда…

— Давай посидим, пока дождь не начался, — предложил Шифферс.

— Изволь, барон, — мы подошли к скамейке.

Сели.

— Ты, брат Чижик, конечно, прав, что не полез в тот прицеп, — начал Шифферс.

Я ждал продолжения.

— Я вот не смог. Знал, что опасно, но не решился против всех пойти.

Я опять промолчал.

— Тем более, что Землицин ехал с нами. Ну, не хотел я начинать институт с неприятностей. Армия учит быть как все. Не выделяться. Вперед не рваться, сзади не отставать.

— Отставать, конечно, нежелательно, — согласился, наконец, я. И не продолжил.