— Танго, вальс, фокстрот, пасадобль, румба. И другие.
— Ты серьезно? Просто из другого века человек. Играешь, поёшь, пасадобли с фокстротами знаешь.
— Умею, — поправил я. — Ничего удивительного, когда родители — артисты музыкального театра. Был бы сыном полка — умел бы портянки наматывать.
Наступила неловкая пауза.
— Вы идите, развлекайтесь, — сказала Ольга, — а я поковыляю домой, — и она взялась за костыли.
— Да я тоже домой пойду, — Бочарова хотела быть с Ольгой в одной лодке.
— Тебе-то зачем домой, время детское.
— Вот что, дамы, если вы однозначно не желаете продолжить веселье тут, предлагаю продолжить веселье там.
— Где — там?
— В нашем музыкальном театре. Успеем на второе действие. «Летучая мышь», весёлая оперетта. И буфет хороший для хороших людей. С артистами познакомлю, уж они насчет пасадоблей большие доки.
Мы вышли из «Полтинника», и я подогнал «ЗИМ».
— Поехали!
Экспромт этот был заранее подготовлен и согласован и с театром и, главное, с Андреем Николаевичем. Тот сам попросил развлечь Ольгу, чтобы она не чувствовала себя обделенной.
Развлек. Оперетта чудесная, игра артистов из литерной ложи смотрелась великолепно, а затем меня со спутницами позвали на артистические посиделки, с шампанским, мороженным и киевскими котлетами. Артисты были в меру раскованы и в меру внимательны, понимая, что дочь первого секретаря обкома — всем зрителям зритель.
Я, увы, не пил, но в остальном не стеснялся и даже изобразил танго и фокстрот с Лизаветой, звездочкой кордебалета.
Было весело.
Барышень я развёз уже заполночь — сначала Наталью, потом Ольгу — она теперь жила на городской квартире. Обеих сдал с рук на руки. И с пустыми, но чистыми руками поехал домой, в Сосновку.
С каждым километром радостное настроение покидало меня, а когда я зашел в дом, то и вообще засомневался, был ли оно, весёлое настроение.
Впереди ночь, и нужно спать. А страшно. Уж слишком часто донимают кошмары. Преимущественно тот, где всё горит, и я горю. А последнюю неделю снится, будто лежу я, мертвый и подгоревший, а по мне бегают крысы. Боли уже нет, только тактильная чувствительность (привет учебнику физиологии!), но неприятно и мерзко. Я вскакивал посреди ночи, светил фонариком в поисках крыс. Конечно, их не было, наяву то есть. А в сознании — были. И оттуда, из сознания, готовы были выпрыгнуть в любую минуту. Ну, мне так казалось.
Я открыл анатомический атлас, первый том из трех. Кости. И стал рассматривать, стараясь запомнить название каждого бугорка, каждой впадинки. Такие требования дисциплины. На память не жалуюсь, память у меня хорошая, и латинские названия укладывались легко. Будто и не учу даже, а повторяю хорошо заученное. Стоило закрыть глаза, как кость представлялась натуральной, трехмерной, а не просто рисунком. Даже и закрывать глаза не нужно, просто представить, будто закрыл. Такая у меня, оказывается, память.
Я уже выучил и будущее занятие, и после будущее, и даже дальше. Хватит.
Ну ладно, хватит.
Я почитал учебник физиологии. Тоже скоро дойду до конца. Конечно, учёба к одному учебнику не сводилась. Теоретически. Были ещё лекции. И, разумеется, семинарские занятия. С препарированием лягушек и прочей базаровщиной. Но лягушек дома резать я не хотел решительно, и потому просто читал.
Я несколько раз — в порядке эксперимента — пил на ночь ром. Кубинский ром. Как пират Билли Бонс. Того, видно, тоже мучили кошмары. Результат положительный — кошмары исчезали. После стакана. Но это не дело — стакан рома каждодневно. Спится хорошо, но ведь запросто спиться можно. Что хуже — именно после экспериментов с ромом появились крысы. Что дальше?
И я прекратил дозволенные опыты. По крайней мере, на время.
Вот и сейчас я не соблазнился бутылкой, что стояла в глубине буфета. Особо и напрягаться не пришлось.
Принял душ и лег спать в три пятнадцать. А в четыре тридцать проснулся — с крысами рядом. Нет, никаких крыс не было, но тело помнило коготки и зубки. Я даже осмотрелся. Конечно, ни царапин, ни укусов.
В пять снова уснул, и спал уже до десяти, благо воскресенье. Поспал бы и дольше, но разбудил телефон.
— Кто говорит?
— Посол ООН! Я говорю, узнал?
— Узнал, — как Бочарову не узнать, сколько лет в одном классе, а теперь еще и в одной группе. Институтской, не детсадовской. — Случилось что?
— Почему сразу «случилось»? Хотя можно сказать, что и случилось. Вернее, случится. Пятьдесят пятая годовщина Октября.
— Это, конечно, событие, но…
— Но нашей группе нужно представиться.
— Проставиться?
— Представиться, Чижик. Ты же знаешь, наша группа на особом счету, и потому отсиживаться не получится.
— Ну, а я-то при чём?
— Мы с Олей посоветовались и решили…
— Погоди, погоди… Что значит — посоветовались? Когда?
— Вчера вечером. И сегодня утром. Знаешь, Чижик, есть такое полезное изобретение, как телефон.
— Ну да, догадываюсь. А мы сейчас так, перекрикиваемся по воздуху. Ладно, посоветовались и что?
— Помнишь, как мы на море пели?
— На море?
— Не придирайся. На водохранилище. На дамбе. После кино.
— «What is a yath», как забыть.
— Ну вот, ты и споешь.
— Я?
— Ну да. У тебя же голос починился, так что давай.
Незадача. Надежда меня знает издавна. Помнит юное дарование, вундеркинда, звезду пионерских утренников.
— Ты не забыла, там пели вы, я же только подвывал.
— Не скромничай. Но мы тоже будем петь, а ты как думал.
Ага. Девушки мечтают о сцене и славе. Это понятно. Считают, что коренник, то есть я, вывезет. А они, пристяжные лошадки, будут красоваться, потряхивая гривами. Вот что она, волшебная сила искусства, с людьми делает. Вчера послушали концерт, потом посмотрели оперетту, а сегодня уже рвутся на сцену.
— Тогда приезжайте ко мне, репетировать.
— Почему к тебе?
— Я живу один, и мы никому не помешаем, это первое. У меня есть рояль, это второе. И я буду учить вас петь, это главное.
— Но мы…
— Петь на сцене — это другое. Либо по-моему, либо никак.
— Хорошо, мы приедем. Когда?
— Прямо сейчас. Время не терпит.
— Ага. Передаю трубку Ольге.
— Чижик, ты и правда согласен?
— Почему нет.
— А у нас получится?
— Не попробуем — не узнаем. Получится.
— Тогда мы едем.
Девушки поспешают медленно, пока соберутся, пока причешутся, то да сё. Час у меня был.
И я успел пожарить яичницу с помидорами и салом, съесть её, убраться на кухне и написать три партии — для Ольги (сопрано), Надежды (меццо-сопрано) и себя (тенор. Лирический тенор). И ещё много чего сделать. Девушки прибыли только к четырём. На обкомовской «Волге». С чемоданами. Однако.
Я смотрел из мансарды. Ага, пошли к даче Стельбовых. Видно, решили пожить здесь, в Сосновке. Почему бы и нет? Дом тёплый, к тому же на даче постоянно живет прислуга, семейная пара: кухарка-горничная и мастер-на-все-руки с пистолетом. По штату положено.
Наконец, девушки собрались с духом и пришли.
Мы репетировал три часа. Надо бы больше, но пусть втянутся. А вы как думали петь легко? Ага, ага. Легче легкого. Как под парусом идти, канаву копать или вышивать крестиком. Со стороны всё легко. Когда умеешь. Надежда хоть в музыкальной школе училась. Уже основа. А Ольга дремуча и невежественна, думает, что способности к вокалу либо есть, либо нет.
Так-то оно так, да не совсем. Петь, бегать, прыгать могут все дети. И, при надлежащей тренировке всякий ребенок — или почти всякий — может выполнить норму третьего разряда. А потом взрослеют, петь стесняются, прыгать тоже.
Но Ольга и Надежда не такие уж и старые. На третий разряд я их подтяну. Если очень постараемся — и я, и они.
А мы постараемся. Обещаю.
Так я и сказал девушкам, мол, труд — наше всё. Если, конечно, вам важен результат.
Они призадумались.