— Что это я всё о тебе, да о тебе. У меня новости получше будут.
— Давай получше.
— Во-первых, оперу утвердили в репертуаре Большого. Во-вторых, подписали договор. В-третьих, заплатили аванс. Я на твое имя сберкнижку завёл, нужно было для договора и аванса, — я открыл портфель и достал папочку. — Тут твоя копия, ну, и сберкнижка тоже.
— Это хорошо, — сказала Ольга.
— Денег не сказать, чтобы много, но после премьеры заплатят остальное. А главное — авторские отчисления. Будешь получать проценты от сборов. А сборы будут значительными.
— Ты себя не обидел?
— Не обидел. Я тоже буду получать проценты от сборов. Но это не всё. Наш оперный подпишет договор на тех же условиях. А за ним и другие оперные театры.
— Другие?
— В Союзе сорок оперных театров, даже больше. И, думаю, все они поставят нашу оперу. Так что выйдешь из больницы — и сразу записывайся на шоферские курсы.
— Ага, сейчас.
— Почему нет? К весне спокойно купишь «Волгу».
— Мне нельзя «Волгу». Личная нескромность. Дочь первого секретаря должна ездить на трамвае, как все.
— Ну, трамвай купишь. Денег хватит. Так что давай, записывайся на курсы.
— Мне сначала выписаться нужно, из больницы.
— Ну, тогда и запишешься.
Видно было, что Ольга рада, но едва-едва.
— Теперь главное, тебе нужно срочно вступать в Союз Писателей.
— Вот так таки и срочно?
— Да. Предлагали даже заочно принять, в виде исключения, но я подумал, что ты не захочешь заочно.
— Рекомендации нужно…
— Рекомендации уже есть. От Ахмадулиной, от Евтушенко и от Рождественского.
— Правда?
— Они в папке, вместе с договором.
— Они читали мои стихи? — видно было, что Ольга теперь рада по-настоящему.
— Ну, а как же. Они даже обзор твоего творчества представляют. Кратенький, не диссертация, но всё ж.
— Откуда они взяли мои стихи?
— Во-первых, опера. Во-вторых, есть такая библиотека, Ленинская. А в-третьих, но самое главное, стихи хорошие, отчего ж и не прочитать?
— Хорошие?
— Я это тебе ещё когда сказал. А сейчас и поэты-лауреаты подтверждают. Так что не сомневайся. Хорошие.
О том, что есть и в-четвертых, что поэтов попросила дать рекомендацию Галина Леонидовна, я умолчал. Галине Леонидовне (и в этот раз она тоже просила называть её просто Галей, все мы братья и сестры в искусстве) опера и в самом деле понравилась, и не только потому, что в Политруке она видела отца, а просто — музыка хорошая, и слова тоже. Это она сказала — «музыка хорошая, и слова тоже».
Ольга вдруг нахмурилась:
— Опять будут говорить — папина дочка.
— Кто будет?
— Да все.
— Ну и что? Папина, да. А ты хочешь — ни в мать, ни в отца, а в заезжего молодца?
— Ты не понимаешь!
— Ага, конечно. Сами мы не местные… В общем, плюнь и разотри. Стихи ты сочинила? Ты. Так что это папенька твой может гордиться, что у него дочка — поэт. И ещё — я о земном. Машину купишь, не как дочка, а как член Союза Писателей, у них своя очередь. Коротенькая. И не на папины деньги, а на свои, заработанные. Не нравится «Волга» — возьмешь «Жигули», они и в управлении легче, и хлопот с ними, считай, никаких.
— Вам, мальчикам, лишь бы автомобильчики, — перебила меня Ольга, — а я вот посмотрю, как ты станешь на занятия на «ЗИМе» ездить.
— По правилам дорожного движения.
— И тебе не будет неловко? Все на трамвае, а ты…
— Не будет.
— Посмотрим. Ладно, а ты сам вступил в Союз Писателей?
— Зачем мне, я не писатель.
— Ну, композиторов.
— Я уже три года в Союзе Композиторов.
— Правда? С пятнадцати лет, получается, ты композитор?
— Ну да. Я в пионерах кантаты писал, оратории, даже симфонию накатал. Думаешь, я оперу с коленки сочинил? У меня, брат Ольга, опыт.
Так и было. Сочинял. А потом как отрезало. И только сейчас ожило. Даже не знаю, почему. Говорить об этом я не стал, мои тараканы — это мои тараканы.
Тут пришла постовая сестра:
— Ольга Ивановна, сейчас профессорский обход.
Я и откланялся.
С таксистом я расстался у железнодорожного вокзала. Хватит, накатался. Буду как все. Электричкой, трамваем, ножками.
По дороге со станции меня остановил милиционер. Незнакомый. Не сказать, что я вообще близко знаком с милиционерами Сосновки, отнюдь нет, но в лицо-то знаю. И они меня. А этого не знал.
— Сержант Павлов, — представился он. — Ваши документы.
Обыкновенно я хожу безо всяких документов. Но как раз сейчас они были с собой — я ж из Москвы вернулся.
Сержант внимательно пролистал паспорт.
— Живёте…
— Солнечная, тридцать один, — сказал я.
Он сверился со страничкой прописки.
— Уезжали?
— Да, неделю был в Москве.
— Это хорошо, — он козырнул, возвращая паспорт.
Однако.
По пути я зашел в магазинчик. Хлеба купить. Нужно бы и всякого другого, но руки заняты: портфель, чемодан. Хлеб, половинку круглого, я положил в авоську, буду нести вместе с портфелем. Можно было бы и в портфель, но хлеб духовитый, горячий. Что пропахнет портфель, не страшно, а вот измажет — нехорошо. Дедушка не любил неопрятности, и эта нелюбовь отчасти передалась мне.
На выходе из магазина встретился почтальон.
— Вам письмо заказное, — сказал он. — Вас не было, я его в ящик бросил, вместе с прессой.
— Ладно.
— Видели уже, сколько милиции в Сосновке? — спросил он по праву почтальона. Почтальон, он если не всеобщий любимец, то всеобщий знакомец.
— Видел одного милиционера, — ответил я.
— Их много. Из Черноземска.
— Что-то случилось? — задал я ожидаемый вопрос.
— Так ведь пока вас не было, в Щукино ещё двое пропали. Дети, восьми лет.
Щукино — посёлок в шести километрах по железной дороге.
— Вот Андрей Николаевич — по праву почтальона он звал первого секретаря обкома запросто, по-родственному, — и распорядился. Кровь из носу, а отыскать мразь, и быстро.
Я не ответил. Что отвечать-то?
— Давай получше.
— Во-первых, оперу утвердили в репертуаре Большого. Во-вторых, подписали договор. В-третьих, заплатили аванс. Я на твое имя сберкнижку завёл, нужно было для договора и аванса, — я открыл портфель и достал папочку. — Тут твоя копия, ну, и сберкнижка тоже.
— Это хорошо, — сказала Ольга.
— Денег не сказать, чтобы много, но после премьеры заплатят остальное. А главное — авторские отчисления. Будешь получать проценты от сборов. А сборы будут значительными.
— Ты себя не обидел?
— Не обидел. Я тоже буду получать проценты от сборов. Но это не всё. Наш оперный подпишет договор на тех же условиях. А за ним и другие оперные театры.
— Другие?
— В Союзе сорок оперных театров, даже больше. И, думаю, все они поставят нашу оперу. Так что выйдешь из больницы — и сразу записывайся на шоферские курсы.
— Ага, сейчас.
— Почему нет? К весне спокойно купишь «Волгу».
— Мне нельзя «Волгу». Личная нескромность. Дочь первого секретаря должна ездить на трамвае, как все.
— Ну, трамвай купишь. Денег хватит. Так что давай, записывайся на курсы.
— Мне сначала выписаться нужно, из больницы.
— Ну, тогда и запишешься.
Видно было, что Ольга рада, но едва-едва.
— Теперь главное, тебе нужно срочно вступать в Союз Писателей.
— Вот так таки и срочно?
— Да. Предлагали даже заочно принять, в виде исключения, но я подумал, что ты не захочешь заочно.
— Рекомендации нужно…
— Рекомендации уже есть. От Ахмадулиной, от Евтушенко и от Рождественского.
— Правда?
— Они в папке, вместе с договором.
— Они читали мои стихи? — видно было, что Ольга теперь рада по-настоящему.
— Ну, а как же. Они даже обзор твоего творчества представляют. Кратенький, не диссертация, но всё ж.
— Откуда они взяли мои стихи?
— Во-первых, опера. Во-вторых, есть такая библиотека, Ленинская. А в-третьих, но самое главное, стихи хорошие, отчего ж и не прочитать?
— Хорошие?
— Я это тебе ещё когда сказал. А сейчас и поэты-лауреаты подтверждают. Так что не сомневайся. Хорошие.
О том, что есть и в-четвертых, что поэтов попросила дать рекомендацию Галина Леонидовна, я умолчал. Галине Леонидовне (и в этот раз она тоже просила называть её просто Галей, все мы братья и сестры в искусстве) опера и в самом деле понравилась, и не только потому, что в Политруке она видела отца, а просто — музыка хорошая, и слова тоже. Это она сказала — «музыка хорошая, и слова тоже».
Ольга вдруг нахмурилась:
— Опять будут говорить — папина дочка.
— Кто будет?
— Да все.
— Ну и что? Папина, да. А ты хочешь — ни в мать, ни в отца, а в заезжего молодца?
— Ты не понимаешь!
— Ага, конечно. Сами мы не местные… В общем, плюнь и разотри. Стихи ты сочинила? Ты. Так что это папенька твой может гордиться, что у него дочка — поэт. И ещё — я о земном. Машину купишь, не как дочка, а как член Союза Писателей, у них своя очередь. Коротенькая. И не на папины деньги, а на свои, заработанные. Не нравится «Волга» — возьмешь «Жигули», они и в управлении легче, и хлопот с ними, считай, никаких.
— Вам, мальчикам, лишь бы автомобильчики, — перебила меня Ольга, — а я вот посмотрю, как ты станешь на занятия на «ЗИМе» ездить.
— По правилам дорожного движения.
— И тебе не будет неловко? Все на трамвае, а ты…
— Не будет.
— Посмотрим. Ладно, а ты сам вступил в Союз Писателей?
— Зачем мне, я не писатель.
— Ну, композиторов.
— Я уже три года в Союзе Композиторов.
— Правда? С пятнадцати лет, получается, ты композитор?
— Ну да. Я в пионерах кантаты писал, оратории, даже симфонию накатал. Думаешь, я оперу с коленки сочинил? У меня, брат Ольга, опыт.
Так и было. Сочинял. А потом как отрезало. И только сейчас ожило. Даже не знаю, почему. Говорить об этом я не стал, мои тараканы — это мои тараканы.
Тут пришла постовая сестра:
— Ольга Ивановна, сейчас профессорский обход.
Я и откланялся.
С таксистом я расстался у железнодорожного вокзала. Хватит, накатался. Буду как все. Электричкой, трамваем, ножками.
По дороге со станции меня остановил милиционер. Незнакомый. Не сказать, что я вообще близко знаком с милиционерами Сосновки, отнюдь нет, но в лицо-то знаю. И они меня. А этого не знал.
— Сержант Павлов, — представился он. — Ваши документы.
Обыкновенно я хожу безо всяких документов. Но как раз сейчас они были с собой — я ж из Москвы вернулся.
Сержант внимательно пролистал паспорт.
— Живёте…
— Солнечная, тридцать один, — сказал я.
Он сверился со страничкой прописки.
— Уезжали?
— Да, неделю был в Москве.
— Это хорошо, — он козырнул, возвращая паспорт.
Однако.
По пути я зашел в магазинчик. Хлеба купить. Нужно бы и всякого другого, но руки заняты: портфель, чемодан. Хлеб, половинку круглого, я положил в авоську, буду нести вместе с портфелем. Можно было бы и в портфель, но хлеб духовитый, горячий. Что пропахнет портфель, не страшно, а вот измажет — нехорошо. Дедушка не любил неопрятности, и эта нелюбовь отчасти передалась мне.
На выходе из магазина встретился почтальон.
— Вам письмо заказное, — сказал он. — Вас не было, я его в ящик бросил, вместе с прессой.
— Ладно.
— Видели уже, сколько милиции в Сосновке? — спросил он по праву почтальона. Почтальон, он если не всеобщий любимец, то всеобщий знакомец.
— Видел одного милиционера, — ответил я.
— Их много. Из Черноземска.
— Что-то случилось? — задал я ожидаемый вопрос.
— Так ведь пока вас не было, в Щукино ещё двое пропали. Дети, восьми лет.
Щукино — посёлок в шести километрах по железной дороге.
— Вот Андрей Николаевич — по праву почтальона он звал первого секретаря обкома запросто, по-родственному, — и распорядился. Кровь из носу, а отыскать мразь, и быстро.
Я не ответил. Что отвечать-то?