Лично я просто не знал, что сама Баба-яга искренне, от всей души, пребывала в незыблемой уверенности – земли Великой, Малой и Белой Руси относятся к её ведомству. Типа она там живёт, а потому контролирует, защищает, крышует и всё такое.
– Пше прошу, пани, – догадался пограничник. – Я мог бы познац вас?
От таких слов, чего бы они ни значили, Яга растаяла вмиг. Меж тем молодой поляк подал ей руку, помогая сойти с крылечка, сопроводил в сторонку. Он галантно расстелил свой плащ на траве, она кокетливо присела, поправляя платочек и скрипя костяной ногой.
Таможенник закрутил короткие усы и, явно флиртуя, предложил старушке наливное яблочко. Баба-яга столь же игриво достала из-за пазухи бутылочку малиновой наливки.
– Вот же как он, павлин варшавский, перед ней весь хвост распускает, – завистливо пробормотал Митька, глядя через мою голову в окно.
– Ничё, ничё, от тока как он руки распускать начнёт, так мы втроём выйдем да православным кулаком с божьей помощью ему по сусалам католическим и наваляем, – мстительно размечтался дьяк.
Я несколько удивлённо обернулся к обоим.
– Не понял, а что это у вас за странное предубеждение к полякам?
– Как, а вы же разве не знаете?! – в голос возопили граждане Лобов и Груздев.
– Ну-у, допустим, нет…
– Да ихняя пьяная Польша завсегда нас притесняла, культурно выражаясь. Ляхи они и есть! Веру свою католическую везде насаждают, попам нашим жениться запрещают. Говорят, вы в навозе живёте, а сами всё добро подчистую под себя гребут! Мы-де холопы и хамы, а у них любой малый шляхтич может самому королю на сейме рот затыкать! Чуть ихний Сигизмунд слово против скажет, так они его под зад коленом и в дальний Кряков! Пиво, правда, хорошее варят, но зато доброй водки у них нет! Нету, на-кась выкуси! На границы наши зарятся, преференций всяческих требуют, извинений невесть за что, ещё льгот торговых, а сами к нам то с турками, то с немцами, то с французами так и лезут, так и лезут, ровно тараканы какие…
– Ясно, – спокойно поправив фуражку, вздохнул я. – Ничего нового, ничего толкового, всё на эмоциях, всё по штампу. Не цепляет.
– Дак вы только гляньте попристальнее, как он ей на ухо приятности шепчет, а Бабуленька-ягуленька ажно в смехе так и заходится, – скрипя зубами, буркнул Митяй. – От нутром чую, что энто он ей про нас всяческие гадости рассказывает. Вроде того, что у вас планшетка толстая, а у Филимона Митрофановича прыщ зелёный на носу зреет.
Я даже не стал отвечать на эту чушь, особенно по поводу планшетки. Да, пока были у наместника, я, не скрываясь, сунул туда пару круассанов. Кстати, для того же Мити!
Теперь не дам. Будет знать, как мою любимую планшетку толстой называть.
Меж тем переговоры Яги и молодого польского офицера закончились вместе с наливкой. Она подошла к избушке, поднялась по лесенке, изрядно приподнимая подол, чтоб не навернуться.
– Никитушка, вниз спустись. Тебе пан Тадеуш руку пожать хочет.
– Не ходите, Никита Иванович, отец родной, – опять дружно кинулись ко мне в ноги Митька с дьяком. – Да плюньте вы ему с крыльца на шапку и бежим! Не попустим нашей святой веры послабления! Не дадим наши духовные скрепы поганым католикам на поругание-е.
Я молча кивнул нашей эксперт-криминалистке, строго зыркнул на визжащую оппозицию и, так же не говоря дурного слова, быстро сбежал по ступенькам вниз.
– Лейтенант милиции Ивашов, Никита Иванович, честь имею.
– Тадеуш Мацейчук, шляхтич, з таможной служби, – слегка поклонился молодой человек.
По возрасту, думаю, года на три-четыре даже моложе меня, но уже с тонкими закрученными усиками! В принципе, и я давно мог бы отпустить, но как-то привык бриться ещё со школы милиции. Такие у нас были устоявшиеся традиции в Москве.
– Я слухал о сыскном воеводе при кроле Грохе, – весьма неплохо владея русским, начал пан Тадеуш. – Вы шукаете немецкого принца Йохана? Не мог бы вам помочь, то я был младень в том року. Но, быть может, стара трактирщица под Варшавой укажет вам.
– Э-э, прошу прощения, – на минуточку сбился я. – А можно получить несколько более конкретный курс?
– Куда уж яснее, пан Ивашов. Ровний шлях!
– Чудесно, пан Мацейчук, то есть трактир где-то под Варшавой – это очень ясно, очень ровно и любой пальцем покажет?
– Да какая она есть по размеру, та Варшава?! – легко парировал молодой человек. – Старо место, два костёла, одна площадь, двадцать – тридцать домов и вкруг крепостная стена. Пан сыскной воевода любого пьяка[2] спросит, а тот уж за грошик укажет вам на тот чёртов трактир.
Подумав, я попытался хотя бы на миг представить политическую карту этого сказочного мира, мысленно плюнул на это дело, кивнул и не стал париться.
– Огромное спасибо за содействие органам правопорядка.
– Всегда рад помочь русскому другу-офицеру, – тепло улыбнулся он. – Не верьте продажным дипломатам, не верьте сейму, не верьте нашему кролю – в Польше любят русских. Наши предки говорили о трёх братьях-славянах – Лях, Рус и Чех. Их поссорили общие враги.
– А у нас до сих пор один из лучших фильмов о войне «Четыре танкиста и собака».
– Э-э…?!
– Блин. Я дурак. Простите. В общем, был рад знакомству. Надеюсь, мы и впредь будем на связи. Если что, обращайтесь напрямую! Меня всё Лукошкино знает.
– До видзення. – Поляк тепло пожал мне ладонь.
Хороший парень, могли бы дружить, жаль, что больше не встретимся.
– Одна минута. – Таможенник задержал мою руку. – Примите совет, лейтенант Ивашов, вам вольно лаять нашу шляхту, нашего кроля, наших чиновников, но никогда (!!!) не трогайте саму Польшу. Польша – великая страна, она всегда будет чистой, прекрасной и непорочной! То ясно?
– Яснее не бывает, – согласился я. – Если при мне кто-то начнёт ругать Россию, то тоже получит в морду!
– Пан русский милиционер мыслит, як поляк!
На этом мы расстались, наша группа спокойно продолжила свой путь.
Митька и дьяк Филимон сидели по углам, надутые и обиженные неизвестно на что. Видимо, их всё так же не устраивали мои мирные переговоры с польской стороной, они помнили и культивировали свои «исконные» обиды, автоматически переводя их уже на всенародный или даже «государственный уровень».
Не хочу во всё это лезть, потому что, честно говоря, моя голова уже была занята другим. Нежный образ моей молодой жены вдруг всплыл в подсознании. Глубокие глаза Олёны стояли перед моим внутренним взором, заслоняя мелькающие за окном хутора, реки, озёра, леса и поля. Я необычайно остро, до колкой рези в сердце, почувствовал, как мне её сейчас не хватает…
Мы, мужчины, не приучены вслух говорить о своих чувствах, но, если по совести сказать, так у нас толком и медового месяца не получилось. То одни дела, то другие, то расследование, то погоня, то с домохозяйкой скандалы, то её вообще вместе с царицей и простой крестьянкой похитили. Господи, когда нам элементарно нацеловаться-то было?!
Я не уверен, что вы понимаете меня правильно, да мне и не нужно. Тут ведь личное, а не всё, что у тебя в душе, надо выносить на суд честной публики. Просто…
– Неплохой мальчонка этот Тадеуш, хоть и усы зазря отпустил, жиденькие они у него. А ить возрастом как тот же принц Йохан. Даже фигурою чуть-чуть похожи.
– Вам видней. – Я попытался восстановить в памяти портрет разыскиваемого австрийскими властями наследника престола.
По идее надо было бы выпросить у Кнута Гамсуновича ту миниатюру и показывать возможным свидетелям, но посол же не дал. Типа у него этот медальон один, а портрет принца приравнивается к национальному культурному наследию. Немцы в таких вопросах порой чрезмерно сентиментальны, до скупых слез и пения гимна!
А копию перерисовывать тоже было некогда. Да и некому. У нас на все Лукошкино один только богомаз Савва Новичков на такое способен. Но, с другой стороны, ему-то как раз привычней творить в авангардной манере. И не факт, что нас самих бы потом не задержали те же немцы, сунув в тюрьму за «оскорбительное изображение его высочества»…
– Избушку я на Варшаву направила, – тихо подкатилась сзади Баба-яга. – А покуда едем, не хочешь ли, сокол ясный, с Олёнкой своей поболтать?
Я замер, Митя и дьяк навострили уши.
– Иди уже на крыльцо, там хоть и ветер свистит, зато никто вас подслушивать не будет.
– А ежели мне оно для докладу надобно?
– А ежели кому козлобородому разговоры сердечные для докладу надобны, дак он у меня так помелом по заднице огребёт, – честно предупредила бабка, цыкнув зубом, – неделю в уборную стоя ходить будет! Даже и по большому…
Наш младший сотрудник тоже, видимо, имел, что сказать, но, глянув в желтеющие глаза Яги, резко передумал. Покосился недоверчиво на тяжёлое помело, прикинул что-то там в уме, произвёл математические, физические и химические уравнения, вывел результат – и молчок. Всё-таки, что ни говори, а Митя умеет учиться на собственных ошибках.
Вот дьяк нет!
Впрочем, на данный момент и он не рискнул так уж открыто настаивать на своём. Просто пересел поближе к двери, делая вид, что дышит свежим воздухом у косяка, и максимально оттопырил уши. Ну-ну…
– Вот, держи. – Моя домохозяйка полезла в старый, окованный железом сундук, стоящий в углу, достав небольшое зеркальце в серебряной оправе с длинной ручкой.
– Три раза на него дунь да и попроси вежливо Олёнушку твою показать. Ежели она сей час в отделении сидит, то и через другое зеркало ответить сможет.
Я выхватил из её рук волшебную вещь, чмокнул бабку в щёку и ринулся к двери с такой скоростью, что едва вообще не вылетел с крыльца. Сел прямо на порог, прижав спиной дверь и, крепко держа зеркало перед собой, трижды осторожно дунул на своё отражение.
– «Свет мой, зеркальце! скажи да всю правду доложи», – на автомате вспомнил я, но тут же поправился: – Извините, а Олёну можно?
Поверхность стекла на миг запотела, потом пошла рябь, как изображение в плохом телевизоре, а потом…
– Э-э… Олёнушка?!
На меня уставились две изумлённые физиономии – бабкин кот Василий и азербайджанский домовой Назим. Оба сидят на старом персидском ковре ручной работы, перед ними блюдо плова, бараньи потроха, запечённая курица, три вида шашлыка на шампурах, молоко, айран, ну и кувшин вина, конечно! Бакинское застолье в отделении!
– Ребята, быстренько позовите сюда мою жену, и я забуду всё, что тут видел.
Ошарашенный кот подошёл к зеркалу-приёмнику со своей стороны, потёр его лапой, лизнул, понял, что происходит, и скроил своё знаменитое выражение лица (моськи, физы, морды?) из серии «ничего не докажете, меня заставили, я вообще ни при чём, просто мимо проходил, вот подстава, зуб даю, участковый!». Коты такое умеют.
– Олёна, – напомнил я.
Василий отрицательно помотал головой.
– Назим, а вы не видели…
Пока я смотрел на кота, азербайджанский домовой мгновенно скатал поляну и исчез под печкой. Всё, доказательств нет, улики спрятаны, давить на совесть этих двоих прохиндеев бессмысленно.
– Она хоть дома?
Вася отрицательно помотал головой, потом махнул лапой куда-то в направлении двора.
– На территории отделения?
Василий подумал и махнул ещё два раза.
– В огороде, что ли? На базар пошла или к царице в гости?
Кот схватился обеими лапами за живот и покачался из стороны в сторону.
– Заболела? Пошла к врачу?
– Пше прошу, пани, – догадался пограничник. – Я мог бы познац вас?
От таких слов, чего бы они ни значили, Яга растаяла вмиг. Меж тем молодой поляк подал ей руку, помогая сойти с крылечка, сопроводил в сторонку. Он галантно расстелил свой плащ на траве, она кокетливо присела, поправляя платочек и скрипя костяной ногой.
Таможенник закрутил короткие усы и, явно флиртуя, предложил старушке наливное яблочко. Баба-яга столь же игриво достала из-за пазухи бутылочку малиновой наливки.
– Вот же как он, павлин варшавский, перед ней весь хвост распускает, – завистливо пробормотал Митька, глядя через мою голову в окно.
– Ничё, ничё, от тока как он руки распускать начнёт, так мы втроём выйдем да православным кулаком с божьей помощью ему по сусалам католическим и наваляем, – мстительно размечтался дьяк.
Я несколько удивлённо обернулся к обоим.
– Не понял, а что это у вас за странное предубеждение к полякам?
– Как, а вы же разве не знаете?! – в голос возопили граждане Лобов и Груздев.
– Ну-у, допустим, нет…
– Да ихняя пьяная Польша завсегда нас притесняла, культурно выражаясь. Ляхи они и есть! Веру свою католическую везде насаждают, попам нашим жениться запрещают. Говорят, вы в навозе живёте, а сами всё добро подчистую под себя гребут! Мы-де холопы и хамы, а у них любой малый шляхтич может самому королю на сейме рот затыкать! Чуть ихний Сигизмунд слово против скажет, так они его под зад коленом и в дальний Кряков! Пиво, правда, хорошее варят, но зато доброй водки у них нет! Нету, на-кась выкуси! На границы наши зарятся, преференций всяческих требуют, извинений невесть за что, ещё льгот торговых, а сами к нам то с турками, то с немцами, то с французами так и лезут, так и лезут, ровно тараканы какие…
– Ясно, – спокойно поправив фуражку, вздохнул я. – Ничего нового, ничего толкового, всё на эмоциях, всё по штампу. Не цепляет.
– Дак вы только гляньте попристальнее, как он ей на ухо приятности шепчет, а Бабуленька-ягуленька ажно в смехе так и заходится, – скрипя зубами, буркнул Митяй. – От нутром чую, что энто он ей про нас всяческие гадости рассказывает. Вроде того, что у вас планшетка толстая, а у Филимона Митрофановича прыщ зелёный на носу зреет.
Я даже не стал отвечать на эту чушь, особенно по поводу планшетки. Да, пока были у наместника, я, не скрываясь, сунул туда пару круассанов. Кстати, для того же Мити!
Теперь не дам. Будет знать, как мою любимую планшетку толстой называть.
Меж тем переговоры Яги и молодого польского офицера закончились вместе с наливкой. Она подошла к избушке, поднялась по лесенке, изрядно приподнимая подол, чтоб не навернуться.
– Никитушка, вниз спустись. Тебе пан Тадеуш руку пожать хочет.
– Не ходите, Никита Иванович, отец родной, – опять дружно кинулись ко мне в ноги Митька с дьяком. – Да плюньте вы ему с крыльца на шапку и бежим! Не попустим нашей святой веры послабления! Не дадим наши духовные скрепы поганым католикам на поругание-е.
Я молча кивнул нашей эксперт-криминалистке, строго зыркнул на визжащую оппозицию и, так же не говоря дурного слова, быстро сбежал по ступенькам вниз.
– Лейтенант милиции Ивашов, Никита Иванович, честь имею.
– Тадеуш Мацейчук, шляхтич, з таможной служби, – слегка поклонился молодой человек.
По возрасту, думаю, года на три-четыре даже моложе меня, но уже с тонкими закрученными усиками! В принципе, и я давно мог бы отпустить, но как-то привык бриться ещё со школы милиции. Такие у нас были устоявшиеся традиции в Москве.
– Я слухал о сыскном воеводе при кроле Грохе, – весьма неплохо владея русским, начал пан Тадеуш. – Вы шукаете немецкого принца Йохана? Не мог бы вам помочь, то я был младень в том року. Но, быть может, стара трактирщица под Варшавой укажет вам.
– Э-э, прошу прощения, – на минуточку сбился я. – А можно получить несколько более конкретный курс?
– Куда уж яснее, пан Ивашов. Ровний шлях!
– Чудесно, пан Мацейчук, то есть трактир где-то под Варшавой – это очень ясно, очень ровно и любой пальцем покажет?
– Да какая она есть по размеру, та Варшава?! – легко парировал молодой человек. – Старо место, два костёла, одна площадь, двадцать – тридцать домов и вкруг крепостная стена. Пан сыскной воевода любого пьяка[2] спросит, а тот уж за грошик укажет вам на тот чёртов трактир.
Подумав, я попытался хотя бы на миг представить политическую карту этого сказочного мира, мысленно плюнул на это дело, кивнул и не стал париться.
– Огромное спасибо за содействие органам правопорядка.
– Всегда рад помочь русскому другу-офицеру, – тепло улыбнулся он. – Не верьте продажным дипломатам, не верьте сейму, не верьте нашему кролю – в Польше любят русских. Наши предки говорили о трёх братьях-славянах – Лях, Рус и Чех. Их поссорили общие враги.
– А у нас до сих пор один из лучших фильмов о войне «Четыре танкиста и собака».
– Э-э…?!
– Блин. Я дурак. Простите. В общем, был рад знакомству. Надеюсь, мы и впредь будем на связи. Если что, обращайтесь напрямую! Меня всё Лукошкино знает.
– До видзення. – Поляк тепло пожал мне ладонь.
Хороший парень, могли бы дружить, жаль, что больше не встретимся.
– Одна минута. – Таможенник задержал мою руку. – Примите совет, лейтенант Ивашов, вам вольно лаять нашу шляхту, нашего кроля, наших чиновников, но никогда (!!!) не трогайте саму Польшу. Польша – великая страна, она всегда будет чистой, прекрасной и непорочной! То ясно?
– Яснее не бывает, – согласился я. – Если при мне кто-то начнёт ругать Россию, то тоже получит в морду!
– Пан русский милиционер мыслит, як поляк!
На этом мы расстались, наша группа спокойно продолжила свой путь.
Митька и дьяк Филимон сидели по углам, надутые и обиженные неизвестно на что. Видимо, их всё так же не устраивали мои мирные переговоры с польской стороной, они помнили и культивировали свои «исконные» обиды, автоматически переводя их уже на всенародный или даже «государственный уровень».
Не хочу во всё это лезть, потому что, честно говоря, моя голова уже была занята другим. Нежный образ моей молодой жены вдруг всплыл в подсознании. Глубокие глаза Олёны стояли перед моим внутренним взором, заслоняя мелькающие за окном хутора, реки, озёра, леса и поля. Я необычайно остро, до колкой рези в сердце, почувствовал, как мне её сейчас не хватает…
Мы, мужчины, не приучены вслух говорить о своих чувствах, но, если по совести сказать, так у нас толком и медового месяца не получилось. То одни дела, то другие, то расследование, то погоня, то с домохозяйкой скандалы, то её вообще вместе с царицей и простой крестьянкой похитили. Господи, когда нам элементарно нацеловаться-то было?!
Я не уверен, что вы понимаете меня правильно, да мне и не нужно. Тут ведь личное, а не всё, что у тебя в душе, надо выносить на суд честной публики. Просто…
– Неплохой мальчонка этот Тадеуш, хоть и усы зазря отпустил, жиденькие они у него. А ить возрастом как тот же принц Йохан. Даже фигурою чуть-чуть похожи.
– Вам видней. – Я попытался восстановить в памяти портрет разыскиваемого австрийскими властями наследника престола.
По идее надо было бы выпросить у Кнута Гамсуновича ту миниатюру и показывать возможным свидетелям, но посол же не дал. Типа у него этот медальон один, а портрет принца приравнивается к национальному культурному наследию. Немцы в таких вопросах порой чрезмерно сентиментальны, до скупых слез и пения гимна!
А копию перерисовывать тоже было некогда. Да и некому. У нас на все Лукошкино один только богомаз Савва Новичков на такое способен. Но, с другой стороны, ему-то как раз привычней творить в авангардной манере. И не факт, что нас самих бы потом не задержали те же немцы, сунув в тюрьму за «оскорбительное изображение его высочества»…
– Избушку я на Варшаву направила, – тихо подкатилась сзади Баба-яга. – А покуда едем, не хочешь ли, сокол ясный, с Олёнкой своей поболтать?
Я замер, Митя и дьяк навострили уши.
– Иди уже на крыльцо, там хоть и ветер свистит, зато никто вас подслушивать не будет.
– А ежели мне оно для докладу надобно?
– А ежели кому козлобородому разговоры сердечные для докладу надобны, дак он у меня так помелом по заднице огребёт, – честно предупредила бабка, цыкнув зубом, – неделю в уборную стоя ходить будет! Даже и по большому…
Наш младший сотрудник тоже, видимо, имел, что сказать, но, глянув в желтеющие глаза Яги, резко передумал. Покосился недоверчиво на тяжёлое помело, прикинул что-то там в уме, произвёл математические, физические и химические уравнения, вывел результат – и молчок. Всё-таки, что ни говори, а Митя умеет учиться на собственных ошибках.
Вот дьяк нет!
Впрочем, на данный момент и он не рискнул так уж открыто настаивать на своём. Просто пересел поближе к двери, делая вид, что дышит свежим воздухом у косяка, и максимально оттопырил уши. Ну-ну…
– Вот, держи. – Моя домохозяйка полезла в старый, окованный железом сундук, стоящий в углу, достав небольшое зеркальце в серебряной оправе с длинной ручкой.
– Три раза на него дунь да и попроси вежливо Олёнушку твою показать. Ежели она сей час в отделении сидит, то и через другое зеркало ответить сможет.
Я выхватил из её рук волшебную вещь, чмокнул бабку в щёку и ринулся к двери с такой скоростью, что едва вообще не вылетел с крыльца. Сел прямо на порог, прижав спиной дверь и, крепко держа зеркало перед собой, трижды осторожно дунул на своё отражение.
– «Свет мой, зеркальце! скажи да всю правду доложи», – на автомате вспомнил я, но тут же поправился: – Извините, а Олёну можно?
Поверхность стекла на миг запотела, потом пошла рябь, как изображение в плохом телевизоре, а потом…
– Э-э… Олёнушка?!
На меня уставились две изумлённые физиономии – бабкин кот Василий и азербайджанский домовой Назим. Оба сидят на старом персидском ковре ручной работы, перед ними блюдо плова, бараньи потроха, запечённая курица, три вида шашлыка на шампурах, молоко, айран, ну и кувшин вина, конечно! Бакинское застолье в отделении!
– Ребята, быстренько позовите сюда мою жену, и я забуду всё, что тут видел.
Ошарашенный кот подошёл к зеркалу-приёмнику со своей стороны, потёр его лапой, лизнул, понял, что происходит, и скроил своё знаменитое выражение лица (моськи, физы, морды?) из серии «ничего не докажете, меня заставили, я вообще ни при чём, просто мимо проходил, вот подстава, зуб даю, участковый!». Коты такое умеют.
– Олёна, – напомнил я.
Василий отрицательно помотал головой.
– Назим, а вы не видели…
Пока я смотрел на кота, азербайджанский домовой мгновенно скатал поляну и исчез под печкой. Всё, доказательств нет, улики спрятаны, давить на совесть этих двоих прохиндеев бессмысленно.
– Она хоть дома?
Вася отрицательно помотал головой, потом махнул лапой куда-то в направлении двора.
– На территории отделения?
Василий подумал и махнул ещё два раза.
– В огороде, что ли? На базар пошла или к царице в гости?
Кот схватился обеими лапами за живот и покачался из стороны в сторону.
– Заболела? Пошла к врачу?