– Если вы не против, – говорит Милла.
– По словам российского историка и писателя Александра Солженицына, арест – это «мгновенный разительный переброс, перекид, перепласт из одного состояния в другое»[19], – начинает Свейн Борг.
Милла оживленно кивает.
– И у вас так было?
– Нет. У меня было ожидаемо. После смерти матери я потерял над собой контроль. – Он смущенно улыбается и продолжает: – Она тоже была известной личностью, как вы.
– Сольвейг Борг. Она была певицей, да?
Борг кивает.
– Ее звали «Малышка», потому что она была маленькой и нежной, как куколка. А голос при этом мощный. – Он нервно смеется. – Маме никогда не нравились прозвища.
– У вас были близкие отношения?
– Да. Когда я рос, кроме нее у меня никого не было. Она часто брала меня в свои турне, даже когда я был еще совсем маленьким.
– Я слушала один из ее альбомов.
– И как вам? – И снова сдержанная улыбка, словно он не смеет улыбнуться в полную силу, то ли оттого, что его расстраивает состояние зубов, то ли просто не хочет.
– Красиво, – отвечает Милла. – Кажется, тот диск был одним из ее последних, она пела про рай.
– Мама болела, когда записывала его. Нам пришлось переоборудовать квартиру в студию, потому что она уже не могла ходить. Знала, что это будет ее последний альбом.
– Она была религиозна? – спрашиваю я.
– Религиозна, – Борг пробует слово на вкус, продолжая смотреть на Миллу. – Не верующая в Бога, как все ее родственники, но религиозна, да. Религиозна в своем восхищении норвежской природой, горами, фьордами, а также людьми. Но, мне кажется, в конце жизни она все чаще и чаще думала о том, что ее ждет после.
– Вы уехали из дома после ее смерти? – осторожно спрашивает Милла.
– Да, – вдруг улыбка пропадает. – Семья ее сестры настояла на том, чтобы маму похоронили на юге Норвегии, хотя они прекрасно знали, что она видеть не могла и само место, и родню после того, как они с ней обошлись, когда она забеременела и родила вне брака.
– Что случилось? – спрашивает Милла.
– Они наняли адвоката, чтобы завладеть всеми правами на ее творчество, и в конце концов я сдался и уехал.
– Чтобы найти вашего отца? В России?
– Во время своего первого турне в Петербурге мама встретила мужчину, юного русского студента-медика, пришедшего на ее концерт. – Борг снова смеется. – Они провели горячую ночку, как она говорила, и она уехала из России со мной в животе. В семье хотели, чтобы мама отказалась от меня, но она настояла на своем.
– Сильная женщина, – говорит Милла и кивает, словно чтобы подчеркнуть только что сказанное.
– Да, она была сильной. А мне не стоило уезжать. Я не нашел в России следов отца. Все, что у меня было, – его имя и специальность, мать говорила, больше мне знать незачем. Достаточно и нас двоих. Когда ее не стало, я подумал, мне нужно что-то кроме этого, но, ничего не найдя, я просто остался здесь, ждал, вдруг что-нибудь произойдет, пил и бродил по городу. Ничего не происходило, я пил больше, и однажды, провоцируя полицейского, напросился на неприятности. Решил, что нужны какие-то изменения в жизни. Может быть, хотел, чтобы он застрелил меня и мы с матерью могли бы встретиться снова.
– Как грустно, – вздыхает Милла.
– У вас есть дети? – спрашивает Борг.
– Дочь.
– Вы близки?
– Нет, – шепчет она, не отрывая глаз от Борга. – Я даже не знаю, где она.
– Она пропала, – говорю я. – Примерно в то же время, что и вы. Милла не только пишет книги о пропавших людях. Она ищет свою дочь.
– Прошу прощения, – говорит Свейн Борг, протягивая руку Милле. – Мне очень жаль.
Милла берет его руку и сжимает.
– Когда вас выпустят? – спрашиваю я, пока Милла с Боргом молча смотрят друг на друга.
– Через шесть лет, четыре месяца и семь, нет, шесть дней.
– И что будете делать?
– Поеду домой в Норвегию. В России мне больше делать нечего.
– После отъезда из Норвегии вы сразу отправились в Россию?
– Да. Сразу же.
– Мы думали, вы мертвы, – говорю я.
Свейн Борг криво ухмыляется.
– Правда?
– Поэтому и приехали, – продолжаю я. – Чтобы убедиться, что это вы. И это действительно вы, – добавляю я.
– Я не понимаю, – начинает Свейн Борг, глядя на Миллу.
– У вас есть мобильный телефон?
– Нет, нам не разрешено. Я закрыл договор перед отъездом. Хотел распрощаться с прошлым и начать все заново.
– Как умерла ваша мать, Свейн? – спрашиваю я.
– Что?
– Извините, – я выставляю руки вперед и улыбаюсь. – Не хочу показаться любопытным, но…
– Ну, – Борг покашливает. – Она болела. Буквально таяла на глазах, день за днем, час за часом. Уснула в своей постели.
– Вы были там? – спрашивает Милла. – Вместе с ней?
– Да. Все время. До самого конца. Только мы вдвоем.
– Вы когда-нибудь бывали в Оркдале? – спрашиваю я.
Борг кашляет.
– Нет. К сожалению.
– Или к счастью?
– Э, да, да. – Он снова натягивает улыбку.
– И еще раз, не хочу показаться вам излишне любопытным. Просто люблю спрашивать всякое. Извините, если мои вопросы были слишком личными.
– Да нет. Вовсе нет. Мне только интересно…
– Спасибо, – говорю я, поднимаясь. – За то, что согласились поговорить со мной.
– Почему ты был так невежлив? – спрашивает Милла, когда мы выходим за ворота и направляемся к ожидающему нас такси.
– Меня утомила его ложь.
– Ложь?
– Все люди лгут. – Я застегиваю молнию на куртке, ощущая холодный весенний воздух за бревенчатым забором. – Таким как я интересно не то, что они говорят, а как они лгут, и, что немаловажно, что недоговаривают.
– И что недоговаривает Свейн Борг?
– Много чего. Но самое интересное – про мобильный.
– Мобильный?
– Он сказал, что закрыл договор, хотел распрощаться с прошлым. Почему он не рассказал, что сохранил номер матери?
– Откуда ты знаешь?
– Она умерла 12 августа. А с ее телефона звонили до октября.
– Может быть, кто-то еще забрал ее договор? Член семьи?
– Он же сам сказал, они были с ней вдвоем, одни.
– Так что ты хочешь сказать?
– Мы должны выяснить это, – отвечаю я.
– По словам российского историка и писателя Александра Солженицына, арест – это «мгновенный разительный переброс, перекид, перепласт из одного состояния в другое»[19], – начинает Свейн Борг.
Милла оживленно кивает.
– И у вас так было?
– Нет. У меня было ожидаемо. После смерти матери я потерял над собой контроль. – Он смущенно улыбается и продолжает: – Она тоже была известной личностью, как вы.
– Сольвейг Борг. Она была певицей, да?
Борг кивает.
– Ее звали «Малышка», потому что она была маленькой и нежной, как куколка. А голос при этом мощный. – Он нервно смеется. – Маме никогда не нравились прозвища.
– У вас были близкие отношения?
– Да. Когда я рос, кроме нее у меня никого не было. Она часто брала меня в свои турне, даже когда я был еще совсем маленьким.
– Я слушала один из ее альбомов.
– И как вам? – И снова сдержанная улыбка, словно он не смеет улыбнуться в полную силу, то ли оттого, что его расстраивает состояние зубов, то ли просто не хочет.
– Красиво, – отвечает Милла. – Кажется, тот диск был одним из ее последних, она пела про рай.
– Мама болела, когда записывала его. Нам пришлось переоборудовать квартиру в студию, потому что она уже не могла ходить. Знала, что это будет ее последний альбом.
– Она была религиозна? – спрашиваю я.
– Религиозна, – Борг пробует слово на вкус, продолжая смотреть на Миллу. – Не верующая в Бога, как все ее родственники, но религиозна, да. Религиозна в своем восхищении норвежской природой, горами, фьордами, а также людьми. Но, мне кажется, в конце жизни она все чаще и чаще думала о том, что ее ждет после.
– Вы уехали из дома после ее смерти? – осторожно спрашивает Милла.
– Да, – вдруг улыбка пропадает. – Семья ее сестры настояла на том, чтобы маму похоронили на юге Норвегии, хотя они прекрасно знали, что она видеть не могла и само место, и родню после того, как они с ней обошлись, когда она забеременела и родила вне брака.
– Что случилось? – спрашивает Милла.
– Они наняли адвоката, чтобы завладеть всеми правами на ее творчество, и в конце концов я сдался и уехал.
– Чтобы найти вашего отца? В России?
– Во время своего первого турне в Петербурге мама встретила мужчину, юного русского студента-медика, пришедшего на ее концерт. – Борг снова смеется. – Они провели горячую ночку, как она говорила, и она уехала из России со мной в животе. В семье хотели, чтобы мама отказалась от меня, но она настояла на своем.
– Сильная женщина, – говорит Милла и кивает, словно чтобы подчеркнуть только что сказанное.
– Да, она была сильной. А мне не стоило уезжать. Я не нашел в России следов отца. Все, что у меня было, – его имя и специальность, мать говорила, больше мне знать незачем. Достаточно и нас двоих. Когда ее не стало, я подумал, мне нужно что-то кроме этого, но, ничего не найдя, я просто остался здесь, ждал, вдруг что-нибудь произойдет, пил и бродил по городу. Ничего не происходило, я пил больше, и однажды, провоцируя полицейского, напросился на неприятности. Решил, что нужны какие-то изменения в жизни. Может быть, хотел, чтобы он застрелил меня и мы с матерью могли бы встретиться снова.
– Как грустно, – вздыхает Милла.
– У вас есть дети? – спрашивает Борг.
– Дочь.
– Вы близки?
– Нет, – шепчет она, не отрывая глаз от Борга. – Я даже не знаю, где она.
– Она пропала, – говорю я. – Примерно в то же время, что и вы. Милла не только пишет книги о пропавших людях. Она ищет свою дочь.
– Прошу прощения, – говорит Свейн Борг, протягивая руку Милле. – Мне очень жаль.
Милла берет его руку и сжимает.
– Когда вас выпустят? – спрашиваю я, пока Милла с Боргом молча смотрят друг на друга.
– Через шесть лет, четыре месяца и семь, нет, шесть дней.
– И что будете делать?
– Поеду домой в Норвегию. В России мне больше делать нечего.
– После отъезда из Норвегии вы сразу отправились в Россию?
– Да. Сразу же.
– Мы думали, вы мертвы, – говорю я.
Свейн Борг криво ухмыляется.
– Правда?
– Поэтому и приехали, – продолжаю я. – Чтобы убедиться, что это вы. И это действительно вы, – добавляю я.
– Я не понимаю, – начинает Свейн Борг, глядя на Миллу.
– У вас есть мобильный телефон?
– Нет, нам не разрешено. Я закрыл договор перед отъездом. Хотел распрощаться с прошлым и начать все заново.
– Как умерла ваша мать, Свейн? – спрашиваю я.
– Что?
– Извините, – я выставляю руки вперед и улыбаюсь. – Не хочу показаться любопытным, но…
– Ну, – Борг покашливает. – Она болела. Буквально таяла на глазах, день за днем, час за часом. Уснула в своей постели.
– Вы были там? – спрашивает Милла. – Вместе с ней?
– Да. Все время. До самого конца. Только мы вдвоем.
– Вы когда-нибудь бывали в Оркдале? – спрашиваю я.
Борг кашляет.
– Нет. К сожалению.
– Или к счастью?
– Э, да, да. – Он снова натягивает улыбку.
– И еще раз, не хочу показаться вам излишне любопытным. Просто люблю спрашивать всякое. Извините, если мои вопросы были слишком личными.
– Да нет. Вовсе нет. Мне только интересно…
– Спасибо, – говорю я, поднимаясь. – За то, что согласились поговорить со мной.
– Почему ты был так невежлив? – спрашивает Милла, когда мы выходим за ворота и направляемся к ожидающему нас такси.
– Меня утомила его ложь.
– Ложь?
– Все люди лгут. – Я застегиваю молнию на куртке, ощущая холодный весенний воздух за бревенчатым забором. – Таким как я интересно не то, что они говорят, а как они лгут, и, что немаловажно, что недоговаривают.
– И что недоговаривает Свейн Борг?
– Много чего. Но самое интересное – про мобильный.
– Мобильный?
– Он сказал, что закрыл договор, хотел распрощаться с прошлым. Почему он не рассказал, что сохранил номер матери?
– Откуда ты знаешь?
– Она умерла 12 августа. А с ее телефона звонили до октября.
– Может быть, кто-то еще забрал ее договор? Член семьи?
– Он же сам сказал, они были с ней вдвоем, одни.
– Так что ты хочешь сказать?
– Мы должны выяснить это, – отвечаю я.