— Они не просто симпатичные, они гораздо… — В его голосе появилась хрипотца.

— Что ж, профессор Эмерсон, если мне понравится ваша лекция, возможно, я буду надевать эти туфли и потом…

Габриель поправил галстук и наградил Джулию дерзкой улыбкой.

— В таком случае, мисс Митчелл, я постараюсь, чтобы вам понравилась моя лекция. Даже если мне придется читать ее только для вас, под одеялом. И не в моей, а в нашей спальне.

Джулия покраснела. Габриель обнял ее.

— Нам пора идти, — сказал он, целуя ей волосы.

— Подожди. У меня для тебя есть подарок.

Джулия скрылась в спальне и вернулась с коробочкой, на крышке которой красовался логотип «Прада».

— Тебе не стоило этого делать, — сказал искренне удивленный Габриель.

— Мне хотелось.

Улыбаясь, Габриель осторожно снял крышку, затем развернул мягкую упаковочную бумагу и достал шелковый галстук. Галстук был с легким узором и того же цвета, что и платье Джулии.

— Мне нравится. Спасибо, — сказал Габриель, поцеловав ее в щеку.

— Он подходит к моему платью.

— Теперь все будут знать, что мы принадлежим друг Другу.

Габриель тут же снял зеленый галстук, швырнув его на кофейный столик, и принялся повязывать подарок Джулии.

Новый костюм Габриеля был сшит на заказ его любимым местным портным. Черного цвета, с однобортным пиджаком, имеющим боковые шлицы. Джулия была в восторге от этого костюма, но еще больше она восхищалась фигурой того, кто его надел.

«Нет более сексуального зрелища, чем смотреть на мужчину, повязывающего галстук», — подумала она.

— Можно, я помогу? — спросила Джулия, видя, как ему тяжело без зеркала.

Габриель кивнул и наклонился вперед, обняв ее за талию. Джулия распрямила узел галстука, затем поправила воротник рубашки и провела по рукавам, пока ее руки не коснулись запонок на манжетах.

Габриель с удивлением глядел на нее.

— Ты поправляла мне галстук, когда я привез тебя в ресторан Антонио. Мы сидели в машине.

— Помню.

— Нет ничего сексуальнее, чем смотреть, как любимая женщина поправляет тебе галстук.

Габриель взял ее руки в свои:

— С той первой ночи мы прошли долгий путь.

Джулия встала на цыпочки, чтобы поцеловать его, но при этом не запачкать мужской рот губной помадой.

Габриель приник губами к ее уху:

— Даже не знаю, сумею ли я сегодня удерживать флорентийских мужчин на безопасном расстоянии от тебя. Тебе придется не отходить от меня ни на шаг.

Джулия ойкнула, когда Габриель обнял ее и приподнял, чтобы поцеловать по-настоящему. После этого Джулии пришлось заново красить губы, а им обоим — посмотреться в зеркало, прежде чем покинуть номер.

Габриель держал ее за руку в течение всего их недолгого пути к Галерее Уффици и потом, когда они поднимались на второй этаж, сопровождаемые невысоким полным человеком с галстуком-бабочкой. Этого человека звали Лоренцо. Представившись, он сказал, что является личным ассистентом dottore Витали.

— Боюсь, professore, что нам требуется ваше безотлагательное присутствие, — сказал Лоренцо, взглянув на Габриеля и Джулию, а потом на их соединенные руки.

Габриель еще крепче стиснул ее ладонь.

— Это для того… как это у вас называется… дает изображение на экран? PowerPoint?

Лоренцо махнул в сторону зала, находящегося у них за спиной. Там уже собирались гости.

— У мисс Митчелл нумерованное место, — сказал Габриель, показывая итальянцу, что пришел не один.

Ему не понравилось, что Лоренцо как будто не замечает Джулию.

— Да, professore. Я сам провожу вашу fidanzata[2] туда, — сказал Лоренцо, уважительно кивнув в сторону Джулии.


Джулия уже собралась поправить персонального ассистента, но Габриель поцеловал ей тыльную сторону ладони, прошептав несколько слов ободрения. Затем он ушел, а Джулия отправилась на отведенное ей почетное место в переднем ряду.

Она оглядела свое окружение, обратив внимание на тех, кто, скорее всего, относился к флорентийской glitterati.[3] Рядом с ними сидели ученые и высокопоставленные чиновники. Джулия расправила подол платья, наслаждаясь шелестом тафты под ее пальцами. Учитывая то, как были одеты другие гости, а также присутствие группы фотографов, она обрадовалась, что ее наряд не уступает одежде других женщин. Эта лекция была очень важна для Габриеля, и ей не хотелось ставить его в неловкое положение.

Устроители лекции отвели для нее Боттичеллиевский зал, где были собраны лучшие произведения художника. Кафедру поставили между «Рождением Венеры» и «Мадонной с гранатом», а «Весна» находилась справа от слушателей. Часть картин на той стене временно сняли и вместо них повесили большой экран, на котором Габриель по ходу лекции будет демонстрировать слайды.

Слушать лекцию в столь знаменитом месте! Джулия сознавала, какая редкая удача выпала ей, и молча прочла молитву, благодаря за это неописуемое счастье. Будучи первокурсницей, она провела во Флоренции целый год. Каждую неделю, а иногда и чаще она приходила в Боттичеллиевский зал. Искусство этого мастера действовало на нее успокаивающе и вдохновляюще. Застенчивая американская студентка, она тогда и представить не могла, что через два года попадет сюда снова, что будет сопровождать всемирно известного специалиста по творчеству Данте, которого пригласили прочесть лекцию в этом зале. Джулии казалось, будто она более тысячи раз подряд выиграла в лотерею.

В зале собралось свыше ста человек. Часть слушателей стояли в конце зала. Джулия смотрела, как Габриеля представляли многочисленным именитым гостям. Он был очень привлекательным мужчиной — высоким и невероятно обаятельным. Джулию особенно восхищали его очки и безупречно сидящий черный костюм.

Когда кто-то загораживал от нее Габриеля, Джулия сосредоточивала внимание на его голосе. Он дружески беседовал со всеми, легко переходя с итальянского на французский или немецкий, а затем снова возвращаясь к языку хозяев галереи.

Даже его немецкий звучал сексуально.

Ее обдало теплой волной, когда она вспомнила, как выглядит тело Габриеля под этим костюмом. Она вспомнила его обнаженного, склонившегося над нею. Интересно, у него были те же мысли, когда он смотрел на нее, успевая ей подмигнуть? Его мимолетная игривость сразу же оживляла в ее памяти их любовную интерлюдию сегодня утром на террасе, и все ее тело охватывала приятная дрожь.

Затем Габриель сел и с вежливым вниманием стал слушать вступительное слово dottore Витали, который не менее четверти часа усердно перечислял заслуги профессора. Случайный наблюдатель сказал бы, что Габриель выглядел спокойным и почти что скучающим. Но это было не так. Его беспокойство проявлялось в инстинктивном листании тезисов, которые были не более чем наметками слов, ибо слова, что вскоре услышит зал, будут исходить из его сердца. Слушая Витали, Габриель внес в тезисы несколько мелких поправок. Вряд ли он мог бы говорить о музах, любви и красоте, если бы рядом не было кареглазого ангела — его Джулианны, без колебаний отдавшейся ему минувшей ночью. Она была его вдохновением, причем давно — с ее семнадцати лет. Спокойная красота и щедрая доброта Джулии тронули его сердце. Ее образ был для него талисманом, охраняющим от темных демонов наркомании. Она была для него всем, и он мог бы сказать об этом вслух.

После обилия льстивых слов и прозвучавших вслед за ними аплодисментов Габриель встал, поднялся на кафедру и обратился к собравшимся на певучем итальянском языке:

— Моя сегодняшняя лекция будет в чем-то необычной. Я не являюсь историком искусства и тем не менее сегодня хочу поговорить с вами о музе Сандро Боттичелли, которую называли La Bella Simonetta.[4]

Произнося последние слова, Габриель нашел глазами Джулию.

Она улыбнулась, пытаясь не допустить, чтобы у нее покраснели щеки. Ей была известна история отношений Боттичелли и Симонетты Веспуччи. При флорентийском Дворе Симонетту называли королевой красоты. Умерла она совсем молодой, в двадцать два года. То, что Габриель сравнил ее с Симонеттой, Джулия восприняла как высшую и искреннюю похвалу.

— Будучи профессором литературы, я понимаю, что затрагиваю противоречивую тему, избрав произведения Боттичелли как средоточие различных женских архетипов. В кругах историков велось немало споров о том, насколько близка была Симонетта к Боттичелли и в какой степени она могла служить истинным источником вдохновения для его полотен. Часть этих противоречивых суждений я надеюсь оставить в стороне для того, чтобы сосредоточить ваше внимание на непосредственном визуальном сравнении нескольких фигур. Начну с показа первых трех слайдов. На них представлены графические иллюстрации к «Божественной комедии», а именно — Данте и Беатриче в Раю.

Габриеля и сейчас искренне восхищали эти рисунки. С них его мысли перенеслись к тому времени, когда он впервые пригласил Джулию к себе домой. В тот вечер он вдруг понял, до чего же ему хочется радовать ее и какой прекрасной становилась она, когда была счастлива.

Сейчас, глядя на дышащее покоем лицо боттичеллиевской Беатриче, Габриель сравнивал его с лицом Джулии. Джулия сидела, внимательно ловя каждое слово. Как и Габриель, она, глядя на экран, восхищалась шедевром Боттичелли. Габриелю захотелось, чтобы Джулия взглянула на него.

— Обратите внимание на лицо Беатриче. — Голос Габриеля сделался мягким, а его глаза встретились с глазами его любимой. — Это самое прекрасное лицо… Мы начнем с фигуры Беатриче — музы Данте. Хотя я уверен, что мне нет необходимости рассказывать вам о ней, позвольте все же отметить, что образ Беатриче символизирует романтическую любовь, поэтическое вдохновение, веру, надежду и милосердие. Она идеал женского совершенства; женщина, наделенная умом, способностью к состраданию и в то же время исполненная той бескорыстной любви, которая может исходить лишь от Бога. Беатриче вдохновляет Данте стать лучше.

Габриель сделал паузу, чтобы поправить галстук. Его галстук вовсе в этом не нуждался, но когда его пальцы скользнули по синему шелку, Джулия невольно моргнула, и Габриель убедился: она поняла его слова.

— А теперь давайте посмотрим на лицо богини Венеры.

Глаза всех присутствующих, за исключением Габриеля, застыли на «Рождении Венеры». Пока аудитория восхищалась одной из величайших и самых монументальных картин Боттичелли, он еще раз торопливо просмотрел тезисы своей лекции.

— Мы замечаем, что у Венеры лицо Беатриче. И опять-таки, меня не интересует исторический анализ моделей для этого полотна. Я просто прошу вас отметить видимое сходство обеих фигур. Они представляют две музы, два идеальных типажа, один из которых духовный, а второй — светский. Беатриче — возлюбленная души, Венера — возлюбленная тела. Боттичеллиевская La Bella имеет оба лица: одно символизирует агапе, жертвенную любовь, а другое — эрос, любовь плотскую.

Голос Габриеля становился все сочнее, и Джулия чувствовала нарастающий жар в своем теле.

— В портрете Венеры упор сделан на ее телесной красоте. И хотя Венера символизирует плотскую, сексуальную любовь, она сохраняет похвальную скромность. Длинными волосами она прикрывает самую интимную часть своего тела. Отметим также застенчивое выражение ее лица и положение руки, которой она стремится прикрыть грудь. Но ее застенчивость не уменьшает, а лишь увеличивает эротизм ее облика. — Драматическим жестом Габриель снял очки и немигающими глазами вперился в Джулию. — Многим, кто смотрит на это полотно, не удается заметить, что скромность и спокойствие характера являются составными частями эротической притягательности Венеры.

Джулия теребила бегунок молнии на своей сумочке, борясь с сильным желанием заерзать на стуле. Габриель вновь надел очки.

— Эрос — это не похоть. У Данте похоть упоминается в числе семи смертных грехов. Эротическая любовь может включать в себя секс, но не ограничивается сексом. Эрос — это всепоглощающий огонь страстной, неистовой влюбленности. Такое чувство охватывает каждого, кто влюблен. И верьте мне, когда я говорю, что своими страстными проявлениями оно значительно превосходит своих соперников, причем во всех отношениях.

Джулия не могла не заметить, с какой интонацией было произнесено слово «соперники», подчеркнутое взмахом его руки. Казалось, этим жестом Габриель отметал всех прежних любовниц, а его пылающие синие глаза остановились на ней.

— Каждый, кто сам любил, знает разницу между эросом и похотью. Их нельзя сравнивать. Похоть не более чем жалкая тень эроса, приносящая лишь разочарование. Быть может, кто-то возразит, что одному человеку, одной женщине невозможно являть собой идеал и агапе, и эроса. Я считаю подобный скептицизм формой женоненавистничества. Только женоненавистник решится утверждать, что женщины бывают либо святыми, либо совратительницами, то есть либо непорочными девами, либо шлюхами. Конечно, женщина, как и мужчина, может сочетать в себе обе ипостаси. Муза может быть возлюбленной как души, так и тела. А теперь прошу вас взглянуть на полотно, находящееся у меня за спиной, — на «Мадонну с гранатом».

И вновь глаза собравшихся переместились к названному шедевру Боттичелли. Габриель не без удовольствия заметил, как Джулия дотрагивается до своей бриллиантовой сережки. Она делала это намеренно, желая показать, что понимает его откровения и с радостью их принимает. Казалось, она поняла: обращаясь к боттичеллиевским шедеврам, Габриель признавался ей в любви. Его сердце переполняла радость.

— И вновь мы узнаем в лице Мадонны знакомые черты. Беатриче, Венера, Мария — троица идеальных женщин, имеющих одинаковые лица. Агапе, эрос и целомудрие… Поистине головокружительное сочетание, способное заставить даже самого сильного мужчину пасть на колени… если, конечно, ему посчастливится встретить в одной женщине проявление всех трех ипостасей.

В тишине зала раздалось подозрительное покашливание, будто кто-то пытался скрыть за ним язвительное замечание. Габриель терпеть не мог, когда его прерывали. Он хмуро поглядел поверх плеча Джулии в направлении второго ряда. Покашливание повторилось — ради драматического эффекта, и между Габриелем и незнакомым ему, но явно раздраженным итальянцем начался впечатляющий поединок, подхлестнутый тестостероном.

Помня о том, что он говорит в микрофон, Габриель подавил в себе желание выругаться. Метнув в нарушителя спокойствия уничтожающий взгляд, он продолжил:

— Кто-то брался оспаривать библейское повествование, утверждая, что плодом искушения в руках Евы было не яблоко, а гранат. Отдавая дань уважения шедеврам Боттичелли, многие возражали, говоря, что гранат символизирует кровь Христа, его страдания и его последующую новую жизнь после воскресения. Для удобства моих рассуждений я назову гранат плодом, произраставшим в Эдемском саду, Мадонну — второй Евой, а Христа — вторым Адамом. Через образ Мадонны Боттичелли будто вслушивается в образ первой Евы — архетипа женственности, красоты и женского товарищества. Я осмелюсь пойти дальше и рискну утверждать, что Ева является также идеалом женской дружбы, подругой Адама и, следовательно, идеалом филии — любви, проистекающей от дружбы. Этот же идеал проявлен в дружбе между Марией и Иосифом.

У Габриеля запершило в горле. Он умолк и сделал несколько глотков воды. Сравнение Джулии с Евой в какой-то мере сделало его уязвимым, обнаженным, заставило вспомнить вчерашний вечер, когда он протянул ей яблоко и обнимал под звездным небом.

Слушатели зашептались, недоумевая, почему вполне объяснимая пауза, необходимая лектору, чтобы освежить водой горло, превратилась в перерыв. Щеки Габриеля становились все краснее. Он устремил взгляд на свою любимую, отчаянно нуждаясь в ее понимании.

Рубиновые губы Джулии ободряюще улыбнулись. Габриель облегченно выдохнул.

— Муза Боттичелли — это святая, любовница и подруга, а не женщина с журнальной картинки и не женщина из фантазий подростка. Она реальна, сложна для понимания и способна без конца удивлять и очаровывать нас. Это женщина, которой поклоняются. Уверен, вам известна точность греческого языка, позволяющая более четко различать виды любви. Интересующихся отсылаю к современному изложению этого вопроса, которое вы найдете в труде Клайва Льюиса «Четыре любви». — Габриель прочистил горло и наградил аудиторию улыбкой победителя. — И наконец, обратите внимание на картину, что находится слева от меня. Я говорю о «Весне». Казалось бы, на этом полотне лицо боттичеллиевской музы должно быть у центральной фигуры. Но взгляните на лицо Флоры в правой части картины. Мы вновь замечаем сходство с лицами Беатриче, Венеры и Богоматери. Удивительно и то, что Флора на этом полотне изображена дважды. Если вы переведете взгляд с центральной части произведения вправо, то увидите беременную Флору, носящую в себе дитя Зефира. Зефира мы видим в правом углу, где он резвится среди апельсиновых деревьев с нимфой-девственницей — вторым изображением Флоры. На ее лице ясно читается страх. Она стремится вырваться из рук своего будущего возлюбленного и в ужасе оглядывается на него. Однако впоследствии, уже будучи беременной, она выглядит умиротворенной. Страх на ее лице сменяется чувством удовлетворенности.

Джулия покраснела, вспомнив, как заботливо минувшей ночью обращался с нею Габриель. Он был нежным и мягким. Находясь в его объятиях, она чувствовала себя богиней, которой поклоняются. Вспомнив миф о Флоре и Зефире, Джулия невольно вздрогнула, пожелав, чтобы все влюбленные мужчины относились к своим возлюбленным-девственницам как Габриель.

— Флора символизирует собой высшую стадию телесной любви, проявившейся в материнстве. Она служит идеалом сторге — семейной, родственной любви. Любви матери к своему ребенку, любви между мужчиной и женщиной, которых связывает не только секс и стремление к наслаждению, но и брачные узы.