Еще ей представлялся рубиновый чай в чистых стаканах, вкусное звяканье ложек, приятный разговор, льняная салфетка, уютная ночь на чистых простынях, а поезд все летит и летит, и конечно же, к счастью.

Ничего этого нет и никогда не будет, зря она все это сочинила.

Она – мертвый воин. Не со щитом, а на щите.

Все оборвалось, как незаконченный рассказ, и Люсинда даже не слишком задумывалась, хочет она знать, что появится за надписью «Продолжение следует», или нет.

Олимпиада со своим Добровольским осталась в Москве, и было совершенно понятно, что разлука эта навсегда, и изменить ничего нельзя, и поправить нельзя, ей только казалось, что эти люди когда-то имели к ней отношение.

Как два поезда на «Китай-городе».

Есть такая хитрая станция в Московском метро. На двух платформах останавливаются два поезда, которые идут не в противоположных направлениях, а в одном. Где-то они расходятся, неотвратимо и неизбежно, как Люсинда разошлась со всеми, кто встретился ей в Москве, но этого никто не видит, потому что расходятся они в тоннеле, где ревут странные голоса и открывается черная бездна. Так, по крайней мере, всегда представлялось Люсинде.

Поезда разошлись, и люди разошлись, и больше ничего и никогда не вернется!

Никогда еще Люсинда не ездила с такой роскошью и, наверное, больше никуда и никогда не поедет. Она выложила кучу денег за билет, но ей было наплевать на это.

Она возвращается домой – на щите, из Ростова ей ехать больше некуда. Разве что два раза в год в станицу Равнинную, где живут родственники с их девчонкой. Туда не ходят поезда, только кособокий, пыльный, запыленный автобус, в него тяжело лезут бабки в платках, волоча свои корзины и мешки, и потом громко разговаривают о ценах, пенсиях, самогоне и бывшем колхозном председателе Петровиче, который нынче совсем осатанел, заделался кулаком и попивает народную кровушку.

А больше куда же она поедет?.. Больше ей ехать некуда.

Постучав, заглянула молоденькая проводница, предложила обед и чаю, но у Люсинды, как назло, почти не осталось денег. Думать об этом было нельзя, так становилось жалко себя, что на глаза моментально наворачивались слезы, и даже начинали капать, и закапали белую майку, и Люсинде показалось, что молоденькая проводница как-то подозрительно посмотрела на эти пятна.

На щите и без всяких трофеев. Война проиграна, армия погибла.

Проводница все-таки принесла ей чай и какую-то еду, оказалось, что это входит в стоимость билета, и Люсинда с благодарностью все съела и выпила.

Они всегда поздно чаевничали с мамой, выкладывали друг другу дневные новости и свежие сплетни, и решали насущные вопросы, и строили планы – ни с кем так хорошо не строились планы, как с мамой!..

Что она ей скажет? Что наврет про консерваторию? Как расскажет ей про рынок, Ашота, про то, что тетю Верочку чуть не прикончили, и она, Люсинда, уехала из Москвы, когда ей сказали в больнице, где она провела сутки после стычки с Ашотом, что опасность миновала и в палату пожаловали московские Верочкины родственники, которые так разговаривали с Люсиндой, словно это она пыталась отравить тетю газом?! И еще про то, что саму ее чуть не убили, и про то, что ничего из дочки так и не вышло и, видимо, не выйдет уже никогда, – как рассказать об этом маме, ну как?! Чемодан у Люсинды был готов – она твердо решила уехать, еще когда Павел Петрович попросил ее позвонить в соседскую дверь, она прямо сразу и собралась и в больницу поехала с чемоданом. Она ни за что не решилась бы вот просто так пойти и сесть на поезд, если бы не то, что «опасность миновала», и еще то, что тети-Верочкин сын и его жена так ужасно с ней разговаривали!

А она ведь ни в чем, ни в чем не виновата!..

На какой-то промежуточной станции, после того как хрипящий голос в динамике сообщил, что стоянка поезда пятнадцать минут, Люсинда вышла «подышать».

На платформе толклось полно людей в спортивных костюмах – день выдался очень теплый, наконец-то весна заявила о себе в полную силу.

Бойкие тетки в платках и фуфайках продавали все подряд – горячую картошку, семечки, малосольные огурцы, домашние пироги, пиво, водку, самогон и сало. И от паровоза тянуло дымным жаром, разогретым битумом и еще чем-то приятным, памятным с самого детства, когда они с девчонками ездили на дизеле купаться на дальнее озеро, и от станции шли по путям, где между шпалами росли ромашки и земляника, и вдоль дороги были навалены смолистые стволы. И они шли босиком по горячим рельсам, для равновесия помахивали босоножками, зажатыми в руках, и все болтали, и все о том, как заживут после школы.

Их было четверо – Люсинда и три такие же дурочки, и у всех грандиозные планы.

Две сразу после школы вышли замуж, одна за курсанта, который увез ее после училища в дальний гарнизон, а вторая за первого парня во всем микрорайоне, который оказался совсем никчемным алкоголиком и драчуном, но она родила от него троих детей и все терпела, мучилась и болела. Мама, встречая ее на улице, потом писала Люсинде горестные письма о том, что вот, мол, как бывает в жизни, не у всех такая масленица, как у ее дочери!.. Третья в своем педучилище попала в подозрительную компанию, схлопотала срок за какое-то темное дело, связанное то ли с наркотиками, то ли с сектантами, и сгинула навсегда.

Четвертая она, Люсинда, победительница жизни.

Денег было совсем мало, и пока она прикидывала, не купить ли ей все же парочку крепеньких соленых огурчиков и три горячие молодые картошки с маслом, к ней привязались развеселые, красномордые и совершенно размякшие от пива придурки из соседнего вагона.

Их было четверо, и они громогласно ржали, толкались, матерились, роняли свертки и звенели бутылками.

– Лапушка, – начал один, увидев Люсинду, – девочка моя!.. Иди ко мне скорее!..

Люсинда посмотрела на него печально, повернулась к бабке с картошкой и спросила, сколько стоит.

Оказалось, что почти нисколько – все-таки от Москвы уже порядочно отъехали! – и Люсинда приободрилась.

В это время компания уже разглядела ее белые волосы почти до попы, длинные ноги и шикарный бюст и стала подбираться поближе, и она так отматерила их, что они ушли, оглядываясь, как волки, и один даже пальцем у виска покрутил.

Поезд прибыл в Ростов рано утром, и она долго сидела в купе и не выходила – никто ее не встречал, еще не хватает!

Она потащила свой чемодан к выходу, только когда проводница пошла по вагону, гремя ключами и заглядывая во все купе.

Здесь все было знакомо и близко, как будто вчера ее провожали на московский поезд с лещом, клубникой, баклажанами и гитарой, на которой была наклеена фотография Дина Рида!

Она выволоклась на привокзальную площадь, полную веселых людей, толстых голубей и подсолнечной шелухи, тоже какой-то толстой.

И тут ее окликнули:

– Окорокова!

Она вздрогнула и отпустила ручку, чемодан грохнулся в ростовскую пыль.

– Ты чего это свалила, я не понял?


Федор Корсаков на привокзальной ростовской площади почти сидел на капоте алого «БМВ», и вид у него был очень недовольный. Бандану он снял, и бритая башка сияла на солнце, и выглядел он угрожающе.

– Вы… как вы сюда попали?

– Приехал на машине!

– Зачем?!!

– За тобой, блин! У тебя талант, я разве не говорил?

Люсинда из стороны в сторону помотала головой, как лошадь.

– Талант, – сказал Федор Корсаков твердо. – Да еще какой. Все мировые хит-парады будут наши, Окорокова, только поучиться надо малость! Так что быть тебе звездищей!

– А как… вы меня нашли?

– Да чего тебя искать-то, Окорокова? Ты что, иголка в стоге сена? Мне Пашка сказал, что ты отбыла на родину, ну и я за тобой сюда! У меня ни твоего телефона, ни адреса нет, пришлось здесь ловить. Так что давай. Грузи в рыдван манатки, – он распахнул нестерпимо сверкнувшую на солнце крышку багажника, – показывай, куда ехать к маманиной ручке прикладываться, и того. В Москву.

– Зачем?!

– Зачем, зачем, вот заладила! В консерваторию поступать, блин! Учиться! Ты же затем приезжала, чтобы учиться? Ну, и давай я тебя отвезу на учебу-то!

Она молчала. Потрясение был слишком сильным.

– Или чего? – Федя зашвырнул чемодан в багажник, легонько захлопнул его и открыл перед ней, Люсиндой Окороковой, переднюю дверь алого «БМВ». – Не хочу учиться, а хочу жениться? Так, что ли?

Она кивнула, не понимая, о чем он спрашивает.

– Ладно, – сказал Федор. – Там видно будет.





Татьяна Полякова.

4 любовника и подруга




Смелая, как нож,

А ноги в танго.

Где моя любовь

Второго ранга?

Слова из песни «Ненавижу!». Глюк’oza





– Сейчас ее выход, – сказала Сонька и взглянула на меня со значением, я пожала плечами и развернулась к сцене, устраиваясь с комфортом. Дело непростое: стулья в заведении были громоздкие и крайне неудобные: низкая спинка и огромные подлокотники, должно быть изобретенные с умыслом, чтобы посетители подолгу не засиживались.

Сказать откровенно, ресторан «Клеопатра» я терпеть не могла, хотя последнее время он пользуется в городе популярностью. Вот и сегодня, несмотря на более чем нескромные цены, которые я увидела в меню, почти все столики в зале были заняты, а на тех, что еще свободны, красовались бронзовые таблички с надписью «Стол заказан».

Меня раздражало здесь все: и цены, и названия блюд, претенциозные и попросту глупые, полумрак в зале, тяжелая мебель и стены с позолотой. А больше всего раздражала Сонька, которая меня сюда затащила.

С Сонькой мы дружим с детства, ее отличительные черты – любопытство и крайняя доверчивость. Все новое вызывает у нее бурный восторг, который ей непременно хочется с кем-нибудь разделить. В «Клеопатру» она попала месяц назад, и с тех пор дня не проходило, чтобы она не вспоминала о совершенно невероятных способностях девицы, которая выступала здесь с номером «чтение мыслей на расстоянии, предсказания и прочее». Сонька утверждала, что девица буквально творит чудеса, ввергая одних посетителей в легкий шок, а других в буйный восторг. Судя по количеству граждан, не одна Сонька впечатлилась талантами прорицательницы, половина присутствующих явилась сюда не за тем, чтобы поужинать, они жаждали зрелищ и теперь, как и я, устраивались поудобнее, развернувшись к сцене. Впрочем, большая часть присутствующих – представительницы прекрасного пола, а женщины, как известно, любопытны.

Я считала чтение мыслей ловким фокусом и идти сюда не спешила, но Соньке в конце концов удалось меня уговорить, и сейчас я заранее готовила пространную речь, чтобы по возможности вразумить дуреху, хотя и сомневалась, что мои слова на нее подействуют. Явились мы в ресторан вдвоем, и мужская компания за соседним столиком уже минут пятнадцать проявляла к нам повышенный интерес, один тип с плоской физиономией даже успел мне подмигнуть, продемонстрировав в улыбке золотые коронки, чем сразу же завоевал мою симпатию. В ответ я свела глаза у переносицы и высунула язык. Подействовало, но ненадолго. Нахмурившись поначалу, плосколицый через пять минут опять сверлил меня взглядом. Правда, сейчас он тоже развернулся к сцене, за что девице, выступавшей под звучным именем Эсмеральда, следовало сказать спасибо.

– Итак, дамы и господа, встречайте: прекрасная Эсмеральда.

Раздались аплодисменты, мужчина во фраке, только что произнесший эти слова, указал рукой на занавес из красного с золотом бархата, но прекрасная Эсмеральда не появилась.

Поскучав немного с протянутой рукой, тип во фраке застенчиво улыбнулся и мелкими шажками направился за кулисы, откуда снова возник через полминуты.

– Прошу прощения, господа, Эсмеральда еще не готова предстать перед вами. Сегодня не совсем удачное расположение звезд… но, несмотря на это, мы увидим ее выступление буквально через пятнадцать минут. А пока наши прелестные девушки не дадут вам скучать.

Грянула музыка, и на сцену выскочили девчонки в минимуме одежды, который с лихвой компенсировали длинные заячьи уши, падавшие девицам на плечи. На трусиках с блестками красовались хвосты из белого меха, хотя уши были розовые.