— Не непонятно чего, а огня. Ваши руки горели, я тоже это видел. И на миг я испугался за вас не меньше, чем вы.

— Ну это вряд ли. Я подумала, что горю. Не поняла, что это пламя не жжёт. Из-за страха я даже почувствовала запах горелого и боль ожога.

Он погладил меня по плечу, будто ребёнка, и хотел уже убрать руку, когда я сказала:

— Пожалуйста, не уходите, не оставляйте меня. Мне приятно чувствовать вашу поддержку. Ваши прикосновения успокаивают.

— Не лучший комплимент для мужчины узнать, что его прикосновения женщину не волнуют, а успокаивают.

Он пытался шутить, да и руку на моём плече оставил — и, как и с Софи, я испытала по отношению к нему прилив жгущей глаза благодарности. Его доброта и забота добавили к его физической привлекательности сто, а то и двести процентов.

Возможно, я неразборчива. Или глупа. Или влюбчива, будто кошка. Но не смогла удержаться от желания тоже прикоснуться к нему — накрыла его руку своей. От соединения наших рук на моём плече шло такое тепло, что если бы я расплавилась полностью, то не удивилась бы. Он не убирал свою ладонь, и мне от этого становилось всё легче и при этом тяжелее дышать.

Самое эротичное, волнующее переживание в моей жизни, в обоих мирах — рука Дэбрэ на моём плече, мои пальцы на тыльной стороне его большой тёплой ладони. Смешно сходить с ума из-за такой ерунды, да и думать о таких вещах, когда только что обнаружила в себе задатки ведьмы.

Мне следовало всё это немедленно прекратить — я и не подумала что-то по этому поводу сделать.

— Мне говорили, таких людей, как я, обладающих магией, ссылают в отдалённые монастыри и держат там, как в тюрьме, до конца жизни.

— Да, о строгих порядках в таких монастырях слухи ходят пугающие.

На вопрос Дэбрэ не ответил. Он всего лишь сказал: слухи ходят, но правдивы ли они — умолчал. Странно не то, что, даже флиртуя со мной, он расставлял ловушки или что-то скрывал. Я это заметила, в моём нынешнем состоянии — вот, что меня удивило.

— А что в действительности там происходит, вы знаете, Дамиан?

Он обошёл меня, причём не отпуская мою руку, присел на стул напротив меня. Я наконец смотрела ему в лицо — и вновь с затаённым восторгом отмечала синеву на щеках, примой нос и губы, которые было бы так приятно целовать (ну, мне так казалось). Я вновь любовалась его глазами, густыми ресницами, прямыми тёмными бровями. Я падала в черноту его глаз и там, в полной темноте, занималась с ним не требующими яркого освещения вещами.

А стоило бы думать не о его мужской привлекательности. Напротив меня сидел дознаватель, и я только что представила ему очевидные доказательства, что обладаю магическими способностями. Но почему-то я совсем не боялась его. Человек, который так смотрит тебе в глаза и при этом держит тебя за руку — если его и стоит пугаться, то точно не дознавателя в нём, а мужчину — сильного, страстного.

Да и стоит ли бояться его?

Я не боялась и дала ему об этом знать: пожала его руку, переплела наши пальцы.

— Вы думаете о жизни в монастыре? — спросил он негромко, и его голос, как скользящий по коже шёлк, показался мне особенно сексуальным.

— Не вижу себя в роли монашки, навечно отказавшейся от всех радостей жизни. Если есть какой-то способ этого пути избежать, то я буду очень стараться. И, конечно же, дам слово, что никому не наврежу. Я обещаю. Верьте мне, Дамиан. Помогите мне найти свой путь в этом мире.





Глава 35. Безумно




Дэбрэ не дал мне ответа. Ушёл от темы, и, хотя я пыталась вернуться к разговору о моём возможном будущем, он не поддавался. Он не только закрылся, но и физически отстранился от меня. На плече остался фантомный след его руки — грел меня, а вот сам Дэбрэ отгораживался так активно, что даже ушёл на своё место на той стороне стола. Не знаю, как он мог сейчас есть, но держал приборы в руках и что-то жевал.

Он и меня уговаривал что-нибудь перекусить, а я смотрела на него и не понимала, как можно так резко меняться. Вернее, что там не понимать? Ясно же, что случилось. Он вновь испугался, что я — это Майри, что помню всё и притворяюсь, и, поддавшись мне, он вновь будет обманут.

Я сама виновата. Поспешила с признаниями, да ещё и выразилась не слишком удачно. Он мог воспринять моё «не хочу быть монашкой» намёком, что я желаю близости с ним или, вообще, хочу таким образом заплатить за его помощь. В их обществе, где направление взгляда и взмах веера — уже явное и чёткое высказывание, мои слова могли бы стать причиной скандала и всеобщего порицания. Как же, женщина посмела сказать, что тоже живой человек и хочет прожить нормальную здоровую жизнь — не в одиночестве и уж точно не в монастыре.

Терпеть не могу все эти реверансы, неискренность и что нужно притворяться кем-то другим, чтобы в тебе видели всего лишь тебя. Не намекала я на секс с ним. Не собиралась я с ним спать. Я всего лишь сказала, что не хочу быть монашкой. А кто бы, будучи в здравом уме, захотел?

Давно, ещё в детстве, мы с родителями как-то ездили в туристическую поездку, посещали и церкви, монастыри. Мне на всю жизнь запомнился подземный город, созданный монахами сотни лет назад, свечи, черепа, гробы, длинные коридоры и крохотные кельи, вырытые прямо в земле. Экскурсовод с восхищением рассказывала о том, что для общения с миром у заточившего себя в такой келье монаха оставалось только крохотное окно — чтобы получать святую воду и маленький кусочек освящённого хлеба. И всё. Больше у этого человека не было ничего. Ни свежего воздуха, ни света, ни других людей рядом. Только полная темнота, почти полная неподвижность и бесконечная молитва.

Я представила себя на его месте — без света, воздуха, еды, движения, годами в грязи, без возможности помыться, а как там ходить в туалет? — и у меня волосы от ужаса встали дыбом. Я еле дождалась, чтобы мы выбрались оттуда на свет. И уже на поверхности, когда могла дышать воздухом, напоённым ароматами цветущих яблонь, слышать пение птиц, чувствовать тепло солнца на коже, я наотрез отказалась заходить в тёмные церкви, пропахшие ладаном, спускаться в подземелья. Всё, на этом для меня приобщение к святости закончилось. Мне говорили, что я всё неправильно поняла, что живым закапывать себя в землю — это не безумие, в этом нет ненависти к жизни, а только любовь к тому, кто нас создал, другим людям и миру.

Вот честно: для меня всё это звучало так же понятно, как марсианская речь.

Допустим, я нарисовала рисунок. Разве порадовали бы меня те, кто наотрез отказался бы на него даже смотреть? Выражение любви через отвержение — нет, мне это непонятно. Допускаю, что есть люди, которые видят картину иначе. Катарина, возможно. Не имеет значения. Пусть каждый решает сам за себя, а я точно не хочу в монастырь. Не моё это, точка.

За то, чтобы не оказаться запертой там, я собиралась бороться изо всех сил. Я люблю жизнь во всех её проявлениях и не позволю лишить себя шанса на счастье лишь потому, что кто-то злопамятен и обидчив. Сказал бы прямо: мне не понравилось то и это в вашем поведении и словах, и мы бы всё прояснили. А он уже накрутил себя и снова мне не верит, и при всём при этом — молчит.

Ну а я молчать не буду. Мне терять нечего. Он или поможет мне, или… Неважно. Он мне поможет. Я заставлю его услышать себя.

Я встала и дождалась, чтобы Дэбрэ посмотрел на меня.

— Вы решили, что я вновь хочу вас соблазнить? — сказала я прямо. — Или что я претендую на то, чтобы стать вашей женой или содержанкой? Не нужно додумывать за меня, предполагать то, что я не говорила. Я всего лишь хотела сказать, что путь вечной девственницы не для меня. Я не хочу отказываться от жизни. Хочу быть счастливой, любимой, любить, иметь детей. Не с вами, а вообще. Жить. Я просто хочу жить, виконт Дэбрэ, естественной для людей жизнью. Вы можете стать тем, кого я полюблю. Но я могу полюбить и другого. Вы нравитесь мне, думаю, это заметно. Но это не значит, что я собираюсь виснуть у вас на шее. Ваше недоверие, то, что вы переиначиваете мои слова и интерпретируете мои поступки как намекающие на что-то дурное, не увеличивают ваши шансы стать любимым мной. Когда вы вот так закрываетесь от меня, отгораживаетесь — вы делаете мне больно. Я одна в этом мире, вы — один из немногих людей, кого я знаю. Но так будет не всегда. Я прошу вашей помощи не для того, чтобы сесть вам на шею. У меня нет другого выбора. Я могу исчезнуть, либо вернуться туда, откуда пришла, и на моём месте вы получите демона — это хорошо? Вы этого хотите? Нет? Тогда помогите. Вот и всё, что я прошу у вас. Помощи. Забудьте вы, наконец, о Майри. Я Майя, я другая и прошу вашей помощи. А вы то ведёте себя как благородный мужчина, то ощетиниваетесь, как испуганный ёж. Хватит уже. Вы или верите мне, или нет. Или помогаете, или нет. У меня, может, остался всего один день в этом мире. Представьте себе, что вам осталось жить всего день. Что бы вы делали? В расшаркивания, в словесные игры играли, или пытались найти помощь хоть в ком-то, даже в то и дело выпускающем колючки еже?

У моей страстной речи нашёлся ещё один слушатель. Софи, оказывается, уже была здесь, а я и не заметила её появления.

— Ну-ну, не стоит так волноваться, — сказала она и настойчиво отвела меня к месту, где всё ещё стояла тарелка, наполненная едой. — Вам нужны силы, Майя. Стоит поесть.


Я сидела, смотрела на тарелку, прикрыв ладонью лоб, и вздыхала. Глаза жгло, но я старалась сдержаться. Ладно, чего это я? Не поможет он — и я сама себе помогу. Уж как-нибудь найду способ. Не знаю. Если уж та пентаграмма намертво вплавилась в мою память, и Майри с её помощью может вернуться, то, как вариант, на время я могу выключить свою голову — можно, к примеру, наклюкаться до невменяемого состояния. Настойка огневика — я ещё помнила, как у меня кружилась голова. Здравые мысли из неё будто выдуло ветром, и с памятью тоже возникли проблемы.

Так что ничего страшного, я и сама справлюсь, не сдамся, смогу. Нет, назад я ни за что не вернусь.

— Я помогу вам, — сказал Дэбрэ, о котором за всеми этими мыслями я успела совсем позабыть. — Но мне не хотелось бы давать обещания, которые, возможно, не получится выполнить. И я не хочу вдаваться в подробности того, что планирую сделать, чтобы вам помочь. И я не хочу видеть от вас благодарность или аванс на неё, так как ещё ничего не сделал и той самой благодарности не заслужил.

— Достаточно и вашего намерения что-то сделать, — ответила я, не поднимая головы. — Спасибо, вы ко мне так добры.

Всё понятно, значит, он и правда решил, что я предлагаю ему натуральную оплату за помощь. А теперь, внимание вопрос: и у кого это в голове грязные мысли — у меня или у него?

Недопонимание между нами случилось потому, что я расслабилась и забыла о культурных различиях и разнице воспитания. Они все тут немного ханжи. Забывать об этом нельзя и винить Дэбрэ за его предубеждения глупо. Но всё равно, от одного того, что он подумал так про меня, на душе стало тошно.

Злилась на него. И неважно, что виновата сама. А всё оттого, что мне хотелось видеть в нём идеал — благородного человека, понимающего меня с полуслова. Вот такая я наивная… девушка.

Та-ак, хватит уже. Прямо сейчас надо взять себя в руки.

— Вы можете подсказать, что мне делать сейчас? — Я посмотрела сначала на Софи, потом на Дэбрэ. Затем коснулась центра своего лба. — Эта пентаграмма, она как выжжена здесь. Сестра Катарина…

Прежде я не хотела ничего говорить о Катарине, но что важней: её комфорт или сама моя жизнь здесь?

— Она сказала, что до моего заключения в тюрьму, я просила её не навещать себя в том случае, если спасусь, три, а лучше — семь дней. Майри сказала ей, что их более ранняя встреча может быть небезопасной. Я понятия не имею, что могут означать эти слова, но в моих обстоятельствах не могу не опасаться того, что случится на третий день после спасения. И если посчитать, то как раз сейчас начинается третий день, как я очнулась в тюремной камере, не помня себя. Ночь в тюрьме, прошлая ночь и вот, — я кивнула на темноту за окном, — уже начинается эта. И, если честно, то уже сейчас я боюсь засыпать. Да и вообще, боюсь, что со мной вот-вот что-то случится.

Софи подошла ко мне, взяла за руку, и меня словно наполнила прохладная вода, успокаивающая и освежающая горящие мысли. Она не побоялась использовать свои способности при Дэбрэ. Значит, тот знал, что она ведьма. Неплохо. Если он до сих пор не запер Софи в монастыре, значит, и меня, возможно, тоже оставит на воле.

— Всё будет хорошо, — сказала Софи. — Существуют знаки, защищающие от демонов.

— Вот такой? — Я показала тот, который подсмотрела, когда все испугались пентаграммы на полу камеры: сложила пальцы одной руки вместе и принялась ими от себя что-то невидимое отбрасывать.

— Нет, это всего лишь предрассудок. Такой знак не может помочь, кроме как слегка успокоить. Я говорю о вещи, которая и правда вас защитит. Это Око Бога.

Она вытащила из кармана то, что поначалу показалось мне золотой монетой на цепочке, и положила амулет на стол. Вместо цифр и гербов я увидела выбитую на диске пентаграмму. И на обратной стороне — её точную копию. Своей строгостью и лаконичностью она напомнила мне ту, на обложке молитвенника.

— И всё? Мне носить это? Вот так просто?

Если существовало такое простое решение, то зачем было устраивать это всё? Я и обрадовалась, и немного разозлилась.

— Вы всё поймёте, если сами наденете амулет Бога-Отца, — сказал Дэбрэ. — Существуют люди, их единицы, кто носит их постоянно. Их называют подвижниками, потому что вся их жизнь — подвиг. Они живут в святости: посте, воздержании, постоянной молитве. Для обычного человека — огромный труд и испытание носить Око Бога даже несколько минут. Бог-Отец опаляет, как костёр, к которому ты неосторожно приблизился. Человека с дурным характером, злого, может даже убить.

Я ещё раз посмотрела на амулет — а выглядел он почти что безделушкой.

— Вы решитесь его надеть?

Почему он спрашивает, да ещё и таким тоном, будто, согласившись, я совершу страшную ошибку?

— Если вы обманули нас, если у вас дурные намерения, Бог-Отец накажет вас, и мы ничем не сможем вам помочь.

— Как Лорнский источник показал, что я не ведьма, так этот амулет на мне докажет вам мою искренность?

Я не стала дожидаться ответа Дэбрэ, и так было ясно, что в глубине души он мне не верит. Повернувшись к Софи, я спросила:

— Мне нужно прочитать молитву, или, может, есть особый порядок надевания амулета?

Она покачала головой.

— Нет, Майя. Бог не нуждается в наших молитвах, это мы нуждаемся в них. Он заглянёт в вашу душу и сожжёт там всё злое, что найдёт. Надеть Око Бога даже для детей — испытание.

Я взяла амулет со стола и принялась надевать его на себя. А они оба смотрели на меня так, будто прямо у них на глазах я рубила самой себе правую руку.

Говорят, волки, попавшие в капкан, чтобы освободиться, способны отгрызть себе лапу. Ради того, чтобы жить на свободе, я поступила бы так же.





Глава 36. Волшебно




Пришлось немного повозиться с одеждой, но вот, амулет оказался на мне. Из-за длины цепочки снаружи его не было видно, лиф платья надёжно его скрывал. Прохладный поначалу металл медленно нагрелся от тепла моего тела, затем его температура резко поднялась, и я уже испугалась, что заработаю ожог, как всё исчезло. Так резко — будто кто-то повернул выключатель горящей конфорки. Я поправила амулет через одежду, ещё немного подождала, но всё. Ничего такого уж особенного я больше не чувствовала.

Софи и Дэбрэ волновались, кажется, больше меня, и я постаралась разрядить обстановку:

— Всё закончилось, не начавшись. Думаю, в новой жизни я ещё не успела сильно нагрешить.