– Ну же открывайте поскорей!

Но тихо было в доме и во дворе оружейника. Никто не вышел встречать Егорова. Странно! Куда же все подевались? И он всё продолжал стучаться в надеже, что его услышат. Через пару минут открылась калитка у соседей, а пожилой валах вышел на улицу и всмотрелся в егеря, приложив руку козырьком ко лбу.

– Что хочет русский господин офицер? Хозяев этого дома уже с августа месяца не видно, а старого хозяина с внучкой так и вообще даже с конца мая. Никого тут нет. Нет, ничего они не слышали и не знают, где они. Один только младший из Шмидтов, Курт, сюда приходил недавно, но он весь какой-то странный был, худой очень и потемневший, а потом и он тоже куда-то пропал.

На душе у Лёшки потянуло холодком тревоги, что же такое? Где вообще все? Что случилось-то тут? Он задавал себе десятки вопросов, но не мог найти на них ответов. Ноги сами несли его в штаб армии. Нужна была хоть какая-то определённость и цель, что делать и к чему готовиться. И тут дать ответ мог только его прямой командир, полковник генерального штаба военной коллегии, барон фон Оффенберг Генрих Фридрихович.

Около штаба армии, большого двухэтажного каменного дома, на прилегающей площади шла такая же суета, как и во всём городе. Вокруг появились мешки с песком, были расставлены рогатки, и стояло ещё две небольшие пушки с командой канониров при них.

«Похоже, дело серьёзное, коли даже из штаба бастион делают», – подумал Лёшка и прошёл мимо караула вовнутрь. Комендантские его хорошо знали, и никаких проблем с проходом не было. По своей сути команда эта так же, как и они, была приписана к главному квартирмейстерству армии и считалась здесь своей.

Егоров прошёл по длинному коридору и остановился у массивной двери в кабинет барона. Он сбил пыль с доломана и сапог, поправил офицерский егерский картуз с саблей и решительно постучал.

– Разрешите войти, ваше высокоблагородие! Подпоручик Егоров прибыл для получения задач для своей команды.

– Проходите, Алёша, – каким-то сдавленным голосом пригласил его барон. – Ты присаживайся вот сюда, – и с дивана, стоящего у стены, освобождая ему место, отошли в сторону двое. С одним из них, майором Барановым, Лёшка был уже хорошо знаком, это был тот офицер, который и занимался противодействием шпионам. Так сказать, начальник службы контрразведки в реалиях XVIII века.

В комнате повисла какая-то неловкая пауза, когда было что-то такое, о чём так не хочется говорить, а надо бы.

– Кхм, кхм, – откашлялся полковник. – Ты, Лёш, команду-то разместил свою уже по домам? За порционом отправил людей в интендантство? Может, чего не хватает вам или какие-нибудь ещё трудности у вас есть?

– Да нет, вашвысокоблагородие! – вскочил с дивана Лёшка. – Всё хорошо у нас. Люди себя в порядок приводят после такой долгой дороги, подшиваются и моются сейчас. Никитич чай уже провизию получил в интендантстве, сейчас вот все варить ужин начнут. Из 38 человек по штату в команде сейчас 36 наличествуют за убылью двух погибших, раненый Иван Кнопка уже у меня в строй вернулся.

– Да знаю я, знаю я всё это, Алексей. Ты, Лёш, садись пока, а ну что ты вскакиваешь-то всё время тут? – тихо проговорил барон и отвернулся, не глядя в глаза Егорову.

– Давай, Сергей Николаевич, ну что мы тянуть-то здесь будем, всё равно ведь говорить придётся, – бросил он стоявшему рядом Баранову.

Тот как-то неловко переступил с ноги на ногу, чуть сдвинул стол и прокашлялся.

– Около месяца назад, уже после занятия Журжи неприятелем, наш казачий дозор из Третьего донского полка наткнулся за Свиштовым, это там, где Дунай расходится на два рукава, наткнулся на то место, где лежали побитые гражданские, – начал деревянным голосом рассказывать Баранов. – Как видно, какое-то речное судно шло с верховьев реки на Журжи, но ввиду занятия этой крепости неприятелем они высадились на местной пристани, чтобы уже оттуда дальше выбираться на Бухарест.

– На месте побоища лежало изрубленными тридцать два человека. У одной из находящихся там девушек в руке была зажата вот эта бумага. – Майор нагнулся и медленно положил перед Алексеем смятый лист. На нём, на этом окровавленном листе чернели такие знакомые ему строчки:



«Сия девица, Шмидт Анхен Оттовна, есть невеста офицера русской императорской армии, дворянина, прапорщика Егорова Алексея Петровича. Просьба всякому начальственному лицу любого подданства оказывать ей всякое содействие и не чинить никаких препятствий.

За сим, с глубоким почтением, Егоров А. П. Подпись, число, личная печать».



Лёшка ничего не понимал, в его голове была какая-то пустота, а виски вдруг начало сдавливать болью.

– Что это, откуда это у вас, это же письмо, данное мной Анне? Объясните, господа?! – Егоров озирался вокруг, просто не желая ничего понимать. – Господин полковник, господин майор, что это?!

Барон сжал зубы подошёл к подпоручику и положил ему руки на плечи.

– Мужайся, Алексей, Анны больше нет. Прими наши соболезнования и извини нас, – и все трое вышли из комнаты, оставив Егорова одного.

Время замерло на месте, Лёшка сидел в ступоре и смотрел на этот листок в кровавых пятнах, на то последнее из этого мира, что связывало его теперь с самым дорогим для него человеком. Оставалась только ещё его любовь и эта невыносимая боль, которая словно тисками сжала всё в груди. Догорели сальные свечи в светильнике на столе, а за окном потемнело. В комнату бочком протиснулся какой-то незнакомый капрал, поменял свечи на новые и всё так же боком вышел в коридор.

– Ваше благородие – пойдёмте уже домой, – смуглая мордаха Цыгана выглядывал в щель двери.

– Ваше благородие, мы вам уже постель постелили, – протиснулся Макарыч. – Пойдёмте, а, там ужин на печке томится, вас дожидается.

– Пошли вон, дурни, отсель! Какой там ужин вам! Не лезьте вы сюда! – в комнату зашёл дядька Матвей и присел рядом с Лёшкой на табурет.

– Лёшенька, пойдём уже к себе. Ну что ты тут в казённом доме-то сидишь и душу себе рвёшь… Пойдём, пойдём со мной, милоой, – и как когда-то в сопливом детстве, он прижал Лёшкину голову к груди…



Два дня Алексей не выходил из дома и глядел молча на стену. Тихо заходил дядька, ставил на стул возле кровати еду с водой, так же тихо через какое-то время заходил и молча её же забирал нетронутой.

– Всё ляжит его благородие, Матвей Никитич? – спрашивал Лёнька, принимая холодную глиняную чашку из рук интенданта.

– Ляжит, ох и ляжит, – качал головой старый солдат и, кряхтя, шёл к команде.

У егерей всё шло, как и было заведено командиром. Ранняя побудка под барабан, умывание и обтирание колодезной водой по пояс. Затем пробежка три, а то и по четыре версты вокруг озера, потом построение с проверкой внешнего вида, амуниции и всего оружия. После того были завтрак и всякие учения. Только вот барабан Гусева отбивал все свои сигналы вполголоса и как-то приглушённо.

На третий день из дома вышел подпоручик. Лицо у него осунулось, скулы на нём резче выпирали, и на левой багровел тот полученный на Перекопе шрам.

– Гусев, резче сигналы давай, резче, совсем твой барабан не слышно! – и он блеснул потемневшими и изменившимися с голубого на стальной цвет глазами.


– Усё, вернулся его благородие, ну, теперяча держитесь, братцы, вот теперь-то самая-то учёба и начнётся, засиделись а то, – пробормотал Игнат.

– Разговорчики в строю! – рявкнул Лёшка. – Сегодня отрабатываем науку пешего боя с кавалерией. Направо! На полигон бегом марш!



После обеда Алексей отправился в расположение Третьего донского казачьего полка. Ему было нужно найти того, кто был на том месте, где среди порубленных мирных жителей нашли и его близких.

Есаул Писаренко молча выслушал егеря и крикнул вестового:

– Хорунжего Платошку живо ко мне! Садись пока, подпоручик, погоди, сейчас он сам сюды прибежит, евойная сотня там была в дозоре, вот ты из первых уст-то всё сам об этом и услышишь.

Хорошо знакомый хорунжий прибежал быстро. Своего командира эскадрона он, видать, шибко уважал, и долго ждать себя не заставил. Поздоровались, как уже хорошо знакомые приятели.

– Расскажи мне Платон, что ты видел сам. Всё расскажи, – попросил Лёшка, пристально вглядываясь в глаза казака.

– Ну как дело-то было, – почесал тот затылок. – Фёдор Ефграфыч, значится, нас дозором послал пройтись выше по течению Дуная. Турка-то Журжу эту у нас отбила, да начала там людишек своих собирать поболее, а ещё и конницу они подтянули к себе. Ну а те-то, что, знамо дело, озоруют в окрестностях. Где наш отряд фуражиров вырежут, а где и на наш малый дозор даже наскачут. А особенно эти там злобствовали, беслы с волчьими хвостами на шапках. Вон, с такими, что у тебя на картузе-то нацеплено, – и хорунжий кивнул на егерскую шапку Лёшки. – Да ты их знаешь ведь, Ляксей, мы с тобой их зимой хорошо эдак пощипали.

– Давай, давай Платон, ты лучше дело сказывай, что ты всё вокруг да около ходишь, – поторопил подчиненного есаул.

– Да я и так сказываю, Фёдор Ефграфыч, – кивнул казак. – Ну, так вот Полусотня Лутая прямо под берегом шла и как раз на то место-то и выскочила. Он потом вестового ко мне заслал, и мы подскочили все тоже на это самое место. Там у Свиштова, небольшого валашского селения, пристанька была такая малая, баркас или ещё какое речное судёнышко людей там местных с реки высадило, на Журжу-то им никак нельзя было идти, под туркой же она к тому времени уже была. А тут, видать, этот разъезд турецкий мимо проходил, ну вот он всех-то там и того…

– А что спрашиваете-то, господин подпоручик, уж не из близких ли случаем кто оказался? Вроде бы местные все там лежали, по большей части одни валахи были. Ну, был там ещё дядька пожилой да девица при нём, такая красивая вся, чистая! Эх, только вот платье её в крови, конечно же, было, а так лицо такое доброе, светлое. Лежит как будто бы живая, глаза у неё большие, зелёные и улыба такая ясная. – И Платон, вспоминая былое, едва не прослезился, перекрестясь на походную икону в углу командирского шатра.

– Это была моя невеста и её отец, Платон, – хрипло проговорил Лёшка, буквально выталкивая эти слова из горла.

– Да ладно! – ошарашенно уставился на него казак. – Ой-ёй, как же это так-то! Я ведь и не знал и не думал, что так выйдет-то! У неё ещё бумага какая-то с печатью была зажата в кулачке. Насилу расцепил я ей тогда пальчики. Всё-таки бумага с печатью же, а это ведь документ. Вот я и взял её, чтобы, значится, нашим в штаб передать. Сам-то я грамоте не обучен вовсе, – оправдывался, тараторя, подхорунжий.

– Я ей её дал, – с тоской проговорил Лёшка и развернул лист в кровавых разводах. – Платон, ты мне покажешь потом это место? Мне бы там побыть надо, понимаешь?

– Да конечно, Ляксей, конечно, покажу, – закивал хорунжий. – Мы там со станичниками похоронили всех их чин по чину. Всё ж таки христиане ведь были и смерть свою от басурман приняли ни за что. Там место такое красивое, холмик над рекой как раз возвышается, и деревца растут. С него далеко вокруг видно.

– Кто это были, хорунжий? – Алексей пристально вглядывался своими стальными глазами в казака. – Вы это смогли узнать?

– Да что там узнавать-то, – отмахнулся тот. – Мы же когда в Свиштове лопаты и кирки брали, чтобы те могилы нарыть, спросили у местных, что да как, ну вот они-то нам всё и рассказали тогда. Опять беслы это были. Они и несколько жителей из селения посекли, из тех, кто попрятаться не успел, когда они вверх по реке уходили через их село. Видаки хорошо рассказали и про чёрное одеяние их и про шапки эти с хвостами, и что кони у них были на загляденье, да и про почерк их особый. Они ведь в отличие от других турецких конных редко когда мирных мучают, секут их сразу же на смерть и всё, и женщин они никогда не насильничают, а сразу же вместе со всеми режут.

– Ой, что это я дурак! – прикусил свой язык Платошка, увидев огромный кулак есаула.

– Понял я тебя, Платош, спасибо тебе, значит, не мучили эти мою Анечку? – посмотрел на него Лёшка.

– Неет, господин подпоручик, Христом Богом клянусь, что не мучили её, быструю смерть они с отцом тогда приняли.

Спасибо тебе, Платон. Помни наш уговор, ты обещал показать это место мне! – ещё раз поблагодарил его егерь и вышел из шатра. Дальше его путь лежал в штаб.



– Господин полковник, особая отдельная команда егерей готова к ведению боевых действий, некомплект в команде один человек. Больных у нас нет. Дайте нам дело, ваше высокоблагородие!

Барон прохаживался по кабинету.

– Дело вам дать? Ты, я смотрю, в себя ещё не пришёл. А ну как положишь всю команду свою в горячке? Тут, брат, нельзя спешить, прости.

– Я в порядке, господин полковник, – ледяным тоном ответил Егоров. – И сам я, и моя команда к бою готовы. Мне теперь долго жить надо ваше высокоблагородие. Чтобы за невесту отомстить и эту сволоту выбить, уж я-то теперь так просто не умру! – и он твёрдо взглянул в глаза барона.

– Хм, ну-ну, – хмыкнул тот и немного помолчал. – Ладно, будет тебе дело, коли так сам просишь. Слушай меня внимательно, подпоручик и пока никому об этом не слово.

– Нашему командующему Первой дунайской армией генерал-фельдмаршалу Румянцеву никак не удаётся выманить противника в большое полевое сражение. Турки уже хорошо обожглись в предыдущих битвах и, как видно, более рисковать не желают. Их тактика заключается в том, чтобы вымотать нас кровопролитными осадами у своих многочисленных крепостей и раздёргать всех по всей протяжённой дунайской линии. И вот пока мы не выбили всю их основу, все эти полки янычар и регулярной кавалерии, что сюда уже стянул султан, никакого успеха у нас на этом направлении не будет. Сейчас, по нашим сведеньям, около крепости Журжи наконец-то начинают стягиваться всё большие силы османов. Если это действительно так, то есть шанс оттянуть их подальше от реки и сюда к нам поближе, навязать им большое полевое сражение, а потом и всех разом в нём разгромить.

– В данный момент мы всячески показываем всю слабость наших сил под Бухарестом. Что у нас тут три, ну от силы четыре полноценных полка всего есть и лишь несколько отдельных батальонов. Полевые укрепления здесь слабые, войск, защищающих город, очень мало, а в самом городе и в находящихся при нём войсках царит неорганизованность и даже паника. Да и действительно, ведь после того последнего неудачного штурма Журжи наши полки Бухарестской дивизии весьма серьёзно ослаблены. В них сейчас только половина личного состава находится в строю. Войска страдают от болезней, от большой нехватки продовольствия, амуниции, транспорта и боевых припасов. И что-то мне сейчас подсказывает, что про все эти наши сегодняшние трудности турки прекрасно осведомлены.

Как ты думаешь сам, подпоручик, клюнут ли на всё это османы?

Лёшка посмотрел на барона, подумал и усмехнулся:

– Я думаю, что они клюнут, ваше высокоблагородие. Я бы на их месте точно клюнул. Они вот только недавно нанесли нам такое тяжёлое поражение под Журжи, столько людей у нас там положили, небось, и в Стамбул уже кучу реляций о своей победе отправили. Теперь султан от них ждёт продолжения побед, а тут уже и зима не за горами. Так что самое время именно сейчас туркам по нам бить.

– Вот и я так же думаю, Егоров, – согласился с ним фон Оффенберг. – Для нас главное – знать, что турки собрали тяжёлую, серьёзную армию для удара и для захвата территории, а не просто пригнали сводные отряды для набега. А в чём здесь самая очевидная разница, ты знаешь?

Лёшка покачал головой:

– Никак нет, господин полковник, никак этого не соображу. Наверное, в количестве людей и знамён?

– В пушках, Алексей, да-да, не удивляйся, в пушках вся разница, – покачал головой Генрих. – По нашим сведениям, турки хорошо подготовились к этой кампании на нашем дунайском направлении. Помимо регулярных, дисциплинированных и вооружённых хорошим личным оружием войск, они изготовили 60 полевых орудий по самым передовым французским образцам. И как до нас дошло, должны были они с французскими же советниками выслать их к дунайскому войску. Орудия те предназначены для поддержки своей наступающей пехоты, и двигаться они должны в её же порядках. Если это так и если эти орудия уже здесь, то что тогда получается, а? – и барон пытливо посмотрел на Лёшку.

– То значит, турки собирают тяжёлое ударное войско для взятия Бухареста, – ответил Егоров.