Не можешь терпеть, болит у тебя больше, чем у всех остальных, – на выход, никого не держим. В самодеятельность – «три прихлопа два притопа» – или в стриптиз, если без танца ты себя прямо не мыслишь. Потому что все, что есть настоящий танец, – это каждодневная пахота на пределе, боль, ну, и все остальное в том же ключе.

Но вернемся к Марианне. Ей приходилось полегче, чем остальным деткам, ее и растягивать-то особо не требовалось, а если и тянули, то таких уж прямо сильных болезненных ощущений она не испытывала.

Училась Марьяша очень хорошо, с таким упорством и рвением, которые трудно заподозрить у ребенка в столь юном возрасте. Просто ей очень нравилось танцевать, и занятия нравились, и упражнения у станка, и даже строгость преподавателя нравилась.

Так и дозанималась до десяти лет, поступив в первый класс хореографического училища, пройдя очередной жесткий отбор, отсеявший большую половину ее подружек по балетной школе. Как было принято, некоторые ученицы училища, в том числе и Марианна, привлекались к постановкам в Большом театре. Так что на великую сцену Марьяша вышла уже в двенадцать лет.

В шестнадцать она заканчивает училище, и – о чудо! – ее принимают в труппу Большого театра. Пока не примой (ха-ха!), но и не пятой снежинкой в третьем ряду, а назначают хоть и в кордебалет, но на ведущие партии. Между прочим, очень приличный старт для девочки, только выпорхнувшей из училища.

На следующий год Марьяна поступает в МГАХ, Московскую государственную академию хореографии, на очно-заочное отделение. Зачем ей понадобилась эта учеба, да еще считай что сразу после училища? Ведь, как правило, балетные задумываются о высшем образовании, прилично отпахав на сцене, когда начинает маячить уход на пенсию, а она вот сразу. Марьяне тогда, кстати, в театре довольно часто задавали этот вопрос, а она не знала, что ответить. Ну нравилось ей учиться, хотя совмещать службу и учебу было безумно трудно, практически невозможно, но она умудрялась как-то.

Сейчас, с высоты прожитых лет, вспоминая себя тогдашнюю, Марианна диву давалась, поражаясь и не понимая, как вообще смогла потянуть такую нагрузку и не заболеть от перенапряжения и усталости. А тогда что, тогда молодая девонька – энергии и энтузиазма через край и, главное, плохо осведомленная о том, на что «подписывается», – влезла зачем-то в эту учебу. Но характер никуда не денешь – взялась за что-то, доводи до конца, хоть помирай, но доводи.

За полтора года службы в театре, при всей целеустремленности и желании Марианны, ее балетная карьера как-то не сильно продвигалась и ладилась, хотя она и танцевала в первом составе и вовсю гастролировала с театром. Но то ли от безумного переутомления от совмещения работы и учебы, то ли от слишком завышенной планки и выставленного требования к себе самой начала Марьяша подозревать, что, возможно, великой балерины – второй Улановой и Плисецкой – из нее не выйдет. И кто бы знал, что эта завышенная планка сыграет с ней жестокую шутку.

Мысль материальна, это доказано даже учеными, что уж говорить об обыденной жизни, когда получаешь именно то, чего боишься больше всего на свете, и случается с тобой то, о чем бесконечно думаешь, гоняя в голове так и сяк навязчивые, тревожные мысли.

Как размышляла девочка Марианна? Примитивно в те времена, скажем прямо. Мол, если у меня что-то не получается, значит, надо над этим неустанно работать, и оно обязательно получится. Вот чего-чего, а упорства барышне было не занимать, еще и поделиться могла с кем-нибудь. Это она с виду трепетная лань с большими бархатными темно-синими глазищами, вся такая тоненькая, нежная, неземная, ага, – но со стальным штырем-арматурой воли внутри.

Марьяна оставалась на дополнительные репетиции, практически поселилась в репетиционных залах и занималась, занималась, занималась… И нашлись среди ее ровесниц-коллег те, кому это сильно не понравилось: выскочка, мол, мало того, что и так в первом составе, и уже задействована, пусть не в больших, но все же отдельных партиях в спектаклях, так она и в академию поступила, да еще и выслуживается перед худруком, репетируя сутками как подорванная.

Балет – это еще и жесткая конкуренция, кто не понял. Очень жесткая, порой за гранью, на выживание. К слову сказать, многие балерины не выпускают из поля зрения, а порой даже из рук свои пуанты, чтобы не обнаружить в них ненароком острые предметы, причем непосредственно во время танца.

Случается и такая жесть в конкурентных разборках.

Однажды на гастролях, после репетиции-прогона на сцене, Марианна выходила за кулисы одной из последних, когда на нее внезапно рухнула железная рама декораций. У Марианны была великолепная, к тому же годами тренированная реакция, благодаря которой она успела отскочить, отшатнуться всем телом назад, каким-то чутьем внутренним почувствовав опасность до того, как начала падать декорация. Это и спасло ей жизнь, ну, может, и не жизнь, но от серьезнейших повреждений точно уберегло – железяка-то была тяжелой. Да только совсем уберечься от травмы все-таки не получилось. От самой предательской, какая только может быть для балерины: тяжеленная рамка рухнула прямиком Марианне на ногу, поломав пальцы и практически раздробив большой палец левой ноги.

Расследование происшествия ничего не дало – было непонятно, какого хрена эта рама вообще упала, проверка показала, что не могла она упасть, а вот поди ж ты… Версию о том, что кто-то намеренно толкнул железяку на балерину, решили не рассматривать, списали все на случайное несчастное происшествие. Никому не нужны скандалы – ни руководству принимающей стороны, ни руководителям труппы. Только начни копать – и можешь такое разрыть, что не расхлебаешь, а неприятностей огребешь конкретно со всех сторон.

И только спустя много лет Марианна узнала имя того человека, который подстроил падение той злополучной декорации. Но эта история из другой ее жизни.

Судьба иногда очень зло шутит с человеком. Не оградив Марианну от серьезной, невероятно болезненной травмы, которая ставила под вопрос дальнейшее существование ее в профессии как таковой, она же, судьба эта, зараза изменчивая, подкинула Марьяше необычайного везения – тем фактом, что несчастье с ней произошло в Израиле, где гастролировала в тот момент труппа Большого театра.

А потому что на дворе девяносто седьмой год, и что творилось с медициной в то время в России… как в страшном сне. А тут Израиль и лучшие врачи мирового уровня, собиравшие косточки на пальцах Марианны по мельчайшим частичкам, как сложный трехмерный пазл.

Театр, практически «не заметив потери бойца», отправился триумфально гастролировать далее, а Марианна осталась в клинике. Хорошо хоть, все ее лечение и реабилитацию оплачивала принимавшая сторона, взявшая на себя всю полноту ответственности за несчастный случай с русской балериной.

Она провела в Израиле три месяца, перенеся несколько операций и бесконечные, изматывающие, болезненные реабилитационные процедуры.

Правда, имелся и бонус, не дававший отчаянию полностью поглотить сознание Марианны: израильское слепящее солнце, море, невероятно вкусные фрукты-овощи, свежайшие продукты и усиленная учеба по институтской программе, задания по которой она получала по электронной почте, работавшей здесь, на Земле обетованной, на порядки быстрей и надежней, чем дома в России.

Марианна, которую несчастье заставило, наконец, отдохнуть и заняться здоровьем – как выяснилось, изрядно подорванным бесконечным перенапряжением и непомерными физическими нагрузками, – загорела, похорошела, окрепла и набралась сил и энергии.

И получила вердикт медиков.

– Поверьте, лучше, чем мы, – сказал Марианне лечащий врач, – восстановить и вылечить вашу травму не смог бы никто. Так что вам, девушка, очень повезло.

– Я так понимаю, что будет «но», – замерла в предчувствии плохих новостей Марьяша.

– «Но» будет обязательно, это вы правильно заметили, – не успокоил доктор. – Если вы продолжите балетную деятельность, то готовьтесь к тому, что пальцы ваши будут болеть постоянно и достаточно сильно.

– Я умею терпеть боль, доктор, – улыбнулась ему совсем не девичьей, печальной улыбкой Марьяна.

– Это я знаю, – покивал израильский светило медицины с большим уважением и сочувствием умудренного жизнью человека, бессильного перед юношеским максимализмом. – Вы проявили себя как настоящий боец, деточка. О вашем терпении и мужестве по нашей клинике ходят легенды. Но я должен вас предупредить, что та боль, которую вы будете испытывать, это еще не все неприятности. Видите ли, специфика вашей профессии такова, что стопы балерины, и в частности пальцы, испытывают постоянную колоссальную нагрузку. И если вы все-таки рискнете остаться в балете, то очень скоро потеряете пальцы на ноге, восстановить которые вторично будет невозможно.

Ошеломленная, потрясенная, Марианна смотрела на этого подтянутого, импозантного мужчину широко распахнутыми от непоправимого кошмара глазами, осмысливая все, что он только что ей сказал.

– Какова вероятность потерять пальцы? – просипела она вмиг севшим голосом, впившись взглядом в лицо доктора.

– Практически стопроцентная, – скривился от необходимости расстраивать это милое дитя врач.

Это был шок! Да какой там шок – это был реальный крах жизни! На какое-то мгновение Марианне показалось, что ее с силой ударили в живот и от этого удара она не может никак вдохнуть – она втягивала, втягивала в себя воздух и задыхалась, задыхалась…

Доктор, мгновенно понявший, что происходит с пациенткой, кинулся вперед, спешно доставая из кармана прихваченный с собой на всякий случай шприц с успокоительным, но девушка остановила его жестом, указав кивком на графин с водой, стоявший на тумбочке. Поняв ее жест, он быстро налил воды и протянул задыхавшейся Марианне.

Захлебываясь, проливая на себя, она кое-как выпила полный стакан. Медленно втянула в себя воздух, задержала дыхание, медленно выдохнула, еще раз вдохнула-выдохнула, справляясь с панической атакой, вытерла ладошкой мокрый подбородок и опустила голову, погрузившись в размышления. Посидела так пару минут совершенно неподвижно, подняла голову и посмотрела на врача.

Он был совершенно обескуражен, поражен и восхищен внутренней силой этой необыкновенной хрупкой и нежной девочки, практически ребенка. Невероятно…

– Как скоро? – спросила она ровным голосом.

– Что? – захваченный своими мыслями, не уловил тот сути ее вопроса.


– Вы сказали: «Если вы останетесь в балете, то очень скоро потеряете пальцы». Как скоро, доктор? – повторила она.

– Ну… – замялся врач от необходимости сообщать столь дурные вести этому мужественному ребенку. – Если вы будете работать в том же ритме и с той же интенсивностью, что и прежде, то в течение полугода, но наверняка раньше.

– Я поняла, доктор. Спасибо, – произнесла ровным, не окрашенным никакой эмоцией голосом Марианна.

Игорь Аристархович поехал встречать внучку, возвращающуюся из Израиля, один, запретив родным нестись в аэропорт всем скопом, как они намеревались.

– Ведь не удержитесь, разведете там мокроту, начнете рыдать над ребенком, особенно ты, Леночка, увидишь дочь и разревешься, да и Витя слезу не сдержит. А ей сейчас силы нужны, поддержка, а не причитания, – аргументировал он свое решение. – Сам поеду, я уж совладаю с эмоциями, а вы лучше проревитесь, попричитайте, пока ее нет, да вон стол накройте.

Ну ладно, решила родня не спорить с патриархом. Наверное, он прав. Да какое «наверное» – прав абсолютно! Не имевшая возможность поехать в Израиль, чтобы быть рядом с доченькой, мама Марьяши плакала каждый день все три месяца подряд, да и муж ее, Виктор, утирал тишком слезу мужскую. Так что прав дед – увидят ребенка, разрыдаются как пить дать, не удержатся. А ей сейчас не слезы нужны, а их сила и поддержка.

Первым, кого увидела Марианна, выходя из зоны прилета, был дедушка Игорь, и она шагнула в его распахнутые руки и только там, спрятавшись в надежных, защищающих ото всех напастей объятиях, позволила себе разрыдаться. Первый раз с того момента, как эта растреклятая железяка упала на ее хрупкую ножку.

Толпа людей обтекала их с двух сторон – прилетевшие и встречающие, таксисты и пассажиры, а они стояли, замерев, и, прикрытая от всех напастей надежными руками, рыдала хрупкая маленькая девочка, так обиженная несправедливой, жестокой судьбой, на груди все понимающего дедушки. Стояли, пока Марьяша не выплакала самую жгучую, самую больную свою обиду, и дедушка Игорь вытер последние слезки с ее щечек, взял за руку любимую внученьку и повел к выходу.

Всю дорогу она рассказывала ему о том, что случилось, про то, что показало следствие по этому несчастному случаю и что сказали ей руководители и подруги-балерины, уверенные, что падение рамы было подстроено, и про все операции, которые перенесла, и о вердикте врачей. Он слушал, не перебивая, кивал, давая внучке возможность высказать, высвободить из себя все, что она держала, не обсуждая ни с кем, эти бесконечно долгие три месяца.

А когда они приехали домой, где Марианну встречала родня и накрытый по случаю ее возвращения шикарный стол, обнявшись и расцеловавшись со всеми, кое-как вынырнув из объятий близких, она прошмыгнула в свою комнату.

– Я сейчас, – пообещала Марьяша, натужно улыбаясь через отчаяние, душившее ее, изо всех сил сдерживая новый поток слез, – только переоденусь.

И, рухнув на свою родную девичью коечку, мгновенно заснула, словно выключилась. И проспала все застолье, и тревожные разговоры родных, беспокоившихся о ней, и всю ночь, и половину следующего дня. И плакала во сне, ужасно напугав маму, приходившую проверять своего ребенка каждые два часа.

Игорь Аристархович великий оптимист, никогда не падавший духом, в любой ситуации находивший выход из сложившегося положения, через пару дней после приезда Марианны предложил внучке неожиданный вариант.

– Давай так, Марианночка. – Выгнав всех из комнаты, он посадил ее перед собой, приступив к непростому разговору. – Для начала посмотрим честно и объективно на твои обстоятельства.

– Ну давай объективно, – постным, безразличным ко всему тоном согласилась она.

– Итак, что мы имеем? – проигнорировав упадническое настроение внучки, перешел к деловой части беседы дед. – А имеем тот факт, что служить в балете ты более не в состоянии. Факт второй: это не конец жизни.

– А что? – спросила вяло Марианна, саркастически хмыкнув: – Ее начало?

– Вот именно, – обрадовался сообразительности ребенка Игорь Аристархович.

– Дед, ты серьезно? – поразилась Марианна его неуместному, даже какому-то издевательскому, как ей показалось, оптимизму.

– Абсолютно, – подтвердил безапелляционно дедуля и произнес слова, врезавшиеся в память Марианны на всю жизнь: – Если непреодолимые обстоятельства лишают тебя возможности заниматься делом, которым ты занималась, которое любила и которому посвятила жизнь, значит, это был не твой путь.

– То есть как не мой? – недоуменно уставилась Марьяша на Игоря Аристарховича. – Как он может быть не моим, если балет – это моя жизнь, воздух, которым я дышу?

– Понимаешь, – терпеливо объяснял дедушка, – когда ты следуешь своему истинному предназначению, то все препятствия, какими бы сложными и невероятно тяжелыми они ни выпадали тебе, преодолимы. Пусть через боль, через бесконечное терпение и даже потери, но преодолимы, лишь закаляя, укрепляя тебя, делая сильнее на этом поприще. Но если ты попадаешь в ситуацию, которая полностью, совершенно безвозвратно перекрывает возможность заниматься этим делом, значит, это не твой путь. И вполне может оказаться, что твоя реализация лежит в той же сфере деятельности, но она какая-то иная, с другой стороны, с другим подходом. А может, это и вовсе совсем иная работа, которая и станет делом всей твоей жизни. И поверь, однажды, обернувшись назад и проанализировав обстоятельства, заставившие тебя сделать иной жизненный выбор, ты со всей очевидностью поймешь, что он наилучший, что все, что случилось, каким бы трагичным оно ни казалось тебе в тот момент, – все к лучшему.

– К лучшему, что я могу потерять пальцы на ногах и никогда больше не танцевать?! – прокричала Марианна, осуждающе глядя на деда больными глазами, стремительно наполняющимися жгучими слезами обиды.

– Почему не танцевать? – переспросил тот спокойным тоном и тепло улыбнулся. Протянул руку, вытер с ее щеки сорвавшуюся слезинку, погладил по голове и продолжил свою мысль: – Танцевать, и еще как. С полной отдачей. Только не в балете.

– А где? – зло спросила Марьяша, вытирая резким движением слезу со второй щеки. – Стриптиз в ночном клубе? Или на подтанцовках на эстраде?

– Но есть серьезные танцевальные коллективы, – все улыбался ей дед Игорь. – Например, ансамбль народного танца, или «Березка», или ансамбль песни и пляски Министерства обороны, достаточно сильные коллективы в госструктурах.

– Это невозможно, – покрутила головой Марианна, как-то вмиг устав от своего неожиданного эмоционального выброса, сдувшись и потускнев. – Это совершенно другая эстетика танца, другая хореография, иной рисунок, иная школа. Все другое. Это не балет.

– Не балет, да, – согласился дед. – И эстетика другая. Но это тоже искусство танца, профессиональное и не менее серьезное, чем балет. Особенно государственного уровня, не менее значимые коллективы, чем Большой театр.

– Но… – посмотрела, совершенно растерявшись, на него Марьяша. – Это же переучиваться, менять саму физику тела, рефлексы мускулатуры, да все менять, даже сознание.

– Да, менять, – подтвердил дедушка и снова погладил ее по голове своей большой, теплой и такой надежной ладонью. – Ну так и поменяй. Ты очень сильная девочка, невероятно упорная, ты сможешь все, за что возьмешься. – И, придвинувшись поближе, прошептал заговорщицки: – И ты снова сможешь танцевать во всю свою силу. И пальчики на ножке не потеряешь.

Марианна смотрела на своего любимого, замечательного дедушку, потрясенная этим неожиданным предложением, нелепостью самого предположения, что можно поменять балет на что-то иное, мысленно представляя себе, как такое вообще возможно…

Оказалось – возможно, и даже очень себе замечательно.

Игорь Аристархович не зря проработал долгие годы в Московской филармонии и играл в нескольких известных музыкальных коллективах (и был, кстати, заслуженным деятелем искусств). Он лично знал руководителей нескольких государственных танцевальных ансамблей и руководителя театра танца. Дружбу близкую с ними, конечно, не водил, но встречаться и общаться доводилось не раз, пересекаясь с этими коллективами на государственных концертах и гастролях. Вот к одному из них он и отправился поговорить о Марианне, да не просто так с просьбой нижайшей – мол, такие, понимаете, обстоятельства у внучки непростые, возьмите к себе, пожалуйста. Нет, Игорь Аристархович подготовился обстоятельно к этой встрече: собрал все, какие мог найти и раздобыть, видеозаписи выступлений Марианны на сцене и даже ее репетиций в зале, взял личные письменные рекомендации руководства Большого театра, художественного руководителя и хореографа Марьяши и только тогда, со всем этим материалом, и обратился к руководителю одного из самых известных танцевальных коллективов в стране.

Мэтр танцевального ансамбля, великий и невероятно занятой человек, выслушав Игоря Аристарховича, назначил личный просмотр Марианны на определенный день и час, после которого и огласил свое решение.

– У вас великолепные, исключительные данные, девушка. Я вас возьму, но придется очень много работать, меняя технику. – И повторил с нажимом: – Очень много. Вы понимаете?

– Я понимаю, – кивнула Марьяна. – Я готова.

М-да, вот уж что-что, а работать Марианна определенно умела: упереться в поставленную цель и двигаться к ней с упорством броненосца, вставшего в «колею», – вкалывать, вкалывать и вкалывать.

Но дело того стоило, и уже через три месяца Марианна выходила на сцену в основном составе ансамбля. Не ведущей солисткой пока, понятное дело, но на сей раз она со всей определенностью знала, чувствовала какую-то поразительную, необъяснимую внутреннюю уверенность, что очень скоро непременно станет той самой солисткой.