– Конечно, интересно – загорелась идеей Марьяна. – Буду очень благодарна за помощь. – И поделилась недоумением: – Как я сама не сообразила-то, что можно двигаться в этом направлении?

– Все мы забываем о вопросах и делах, которые кажутся нам не самыми насущными в жизненной суете, тем, что можно отложить на потом, когда будешь посвободней, когда решатся сиюминутные проблемы. И благополучно забываем о них. А потом оказывается, что они-то, те самые, отложенные, и были самыми важными. Я вот, например, – хитро улыбнулся Ян, – давно хотел тебя спросить: каково это в пять лет определиться с профессией? Вот так взять и понять, считай, во младенчестве, что хочешь стать балериной? И каково это – уйти потом от мечты, от того, к чему готовилась большую часть жизни, уйти из большого балета в танцы?

– Откуда ты знаешь такие подробности моей жизни? – посмотрела на него обескураженно Марианна. – Ты что, как это говорят: подглядывал за моей карьерой и мониторил мою личную жизнь?

– Не лично я, а специально обученные люди. Что тебя так удивило? – не понял Ян столь негативной, неожиданно эмоциональной реакции на свои слова. – Ты же двадцать лет была замужем за достаточно состоятельным человеком и знаешь, что о нем и его семье имеются довольно полные сведения в доступе определенных интересантов.

– Да, возможно, но это не значит, что сведения и подробности о моей личной жизни можно почерпнуть из каких-то медийных источников. Я никогда не разглашала личной информации, не участвовала и не участвую ни в каких соцсетях и посты о себе никогда не выкладывала, – объяснила Марианна свое недоумение.

– Это не имеет никакого значения, Марьяш, соцсети лишь облегчают сбор информации, не более того, – расслабился Ян, поняв, что именно настолько сильно ее зацепило. И принялся объяснять: – Вот смотри: когда человек подает заявку, чтобы взять кредит, банк собирает о нем всю возможную информацию: предыдущую кредитную историю, доходы, место работы и жизни, состояние здоровья, семья-любовники, долги и обязательства его родных и близких. И это только потому, что человек собрался взять кредит в пару миллионов рублей. А когда в компании такого уровня, в которой работал я, идет подготовка к сделке на сотни миллионов долларов и выше, то само собой разумеется, что служба безопасности собирает подробнейшую информацию о будущем партнере. О нем самом, о его родных и близких, о его ближайшем окружении и даже о родственниках за границей, будь то двоюродная бабушка от внебрачного сына прадедушки. Всю возможную инфу. Любую. И даже если ты не имеешь страниц в соцсетях и ничего не рассказываешь о себе, то твои друзья, родственники, сослуживцы такие страницы имеют и, бывает, упоминают и тебя в своих постах, а эта информация никуда не девается, ее можно легко и просто собрать. Да и ты не совсем чтобы не в сети, у тебя же есть сайт твоей школы-студии, на которой выкладывается официальная информация, есть чаты твоих учеников, в которых они обсуждают ваши уроки, свои достижения и преподавателей, и свою личную жизнь в том числе, и так далее. И это только малая часть тех источников, через которые получают инфу о человеке. А специалисты аналитического отдела компании составляют подробный психофизический портрет личности потенциального партнера, как и его ближайших родственников, и делают прогноз его возможных поступков и решений на основе этого описания. А поскольку именно я готовил и вел сделку с твоим мужем, то ко мне и поступала вся информация, которую я, в свою очередь, весьма подробно и тщательно изучал. Например, я знаю, что у господина Кирта аллергия на морепродукты, знаю о его наследственных проблемах с желудочно-кишечным трактом и о болезни суставов, как и о том, чем он их лечит, и так далее. В бизнесе такого уровня, когда на кону стоят сотни миллионов, миллиарды долларов и репутация компании, мелочей не бывает вообще. Любая упущенная из внимания информация и непросчитанное возникновение возможной ситуации – и компания теряет сотни миллионов долларов, надежных клиентов, партнеров, наработанную годами репутацию на международном уровне, а при худшем раскладе вылетает из обоймы под громкие аплодисменты конкурентов.

– Да, прости за тон, – вздохнула обреченно, смиряясь с действительностью, Марьяна. – Я как-то упустила этот момент из виду, да просто не задумывалась о всеобщей этой глобализации, в первую очередь информативной, и о практически полном отсутствии приватности человеческой жизни. Я всегда была в стороне от бизнеса мужа, а он меня в подробности своих дел не посвящал, мог рассказать о каком-нибудь большом проекте, о своих замыслах, поделиться переживаниями и размышлениями, пожаловаться на конкурентов, чиновников и нечистых на руку партнеров, на повальную коррупцию, но в детали не посвящал, а я не интересовалась. – И она улыбнулась, перейдя на шутливый тон: – То есть мы все под колпаком?

– Ты даже не представляешь, под каким, – рассмеялся Ян. – Даже о бабульке восьмидесяти лет, живущей в глухой заброшенной деревеньке без электричества и тем паче без интернета, известно все. Конечно, ее роман с соседским дедулькой, решившим тряхнуть молодостью, подавшись ретивому, вряд ли станет достоянием общественности, хотя вполне возможно и такое, если их внуки или завистливые соседи выложат посты и фото этой парочки в Сеть. Но вся информация о бабушке имеется, не сомневайся, от родилась-училась, замуж вышла, развелась-овдовела, дети-внуки, их подноготная, абсолютно все документы, болячки, банковские карты и покупки в сельпо. А уж если человек, как тот дельфин, нарисовался, выпрыгнув над поверхностью общей глади, то понятное дело, что о нем собираются гораздо более подробные сведения, чем об обычном гражданине, и мониторится вся его жизнь. Особенно сейчас, во время пандемии, ускорившей в разы процесс нашей полной цифровизации, повальное погружение в Сеть, перевод практически всех платежей и оформление всех документов в интернет, сохранить свое инкогнито и тайны личной жизни нет возможности уже ни у кого.

– То есть ты знаешь обо мне все? – вздохнула печально Марианна. – Никакой тайны?

– Нет, далеко не все. Я, конечно, знаю о твоих разбитых пальцах на левой ноге и про операцию на правом колене, о том, что ты не ешь красное мясо и не любишь молочные продукты, а твой ежедневный рацион много лет не превышает двух тысяч калорий, что ты не любишь хризантемы и алые и красные розы, и здорово умеешь кататься на коньках, но долгие годы не позволяла себе этой забавы, оберегая ноги от лишних возможных травм, и еще множество подобных фактов и фактиков. Но, уверяю тебя, я не знаю твоих сокровенных тайн, не знаю образа и хода твоих мыслей, того, что тебя тревожит, чего ты боишься и что любишь, но очень хочу все это знать. Потому что для меня это важно, потому что ты важна мне как женщина, как близкий друг, как личность. И вообще… – Он резко откатился от стола и протянул призывно руку к Марианне. – Иди ко мне, я соскучился.

Она тихо, светло рассмеялась, поднялась со своего места и шагнула навстречу, вложив свою узкую ладошку в его ожидающую ладонь, позволив увлечь себя, и упала к нему на колени, оказавшись немедленно в кругу сильных, горячих рук Яна. И он зашептал ей что-то жаркое, сексуальное в ушко, и целовал ее дивную изящную шейку, и Марьяна, сразу же позабыв о предмете их разговора, о том, почему она вот только минутку назад так расстраивалась, отдалась сексуальному жару, мгновенно захватившему их обоих, делая ненужными и пустыми все разговоры и недоумения.

Длинными заездами по дому на навороченной суперколяске Яна они пренебрегли, добравшись лишь до ближайшего дивана, на который и повалились, целуясь и нетерпеливо срывая одежду друг с друга. И соединились сразу, с ходу, быстро, мощно, целеустремленно ведомые Яном к апофеозу, к той заветной вершине, на которую надо обязательно подняться вдвоем, поддерживая друг друга. Стонали, целовались и неслись, неслись, неслись вперед…

– Так что там про балет? – лежа сверху женщины распластанным, безвольным телом, прохрипел Ян, едва переведя дух.

– Ты уверен, что прямо сейчас хочешь о нем поговорить? – улыбнулась Марианна, не открывая глаз.

– Мы обмениваемся рассказами о жизни, лучше узнаем друг друга. Это важно, – лениво растягивая слова, обдавая горячим дыханием ее правую грудь, пояснил Стаховский.

– Балет – это круто, – произнесла, усмехнувшись, Марианна.

– Полностью согласен с данным утверждением. – Он поднял голову, погладил и поцеловал ее ножку, расслабленно лежавшую на его плече, приподнялся на руках, порассматривал ее довольным, удовлетворенным взором и поинтересовался: – Как насчет чаю?

– То есть про балет уже неактуально? – смотрела на него веселыми глазами Марьяна.

– Про балет для меня теперь актуально всегда, полная форева. Балет, можно сказать, теперь мое всё, – заверил ее Стаховский.

Распрямился, передвинулся на диване, одним ловким, мощным движением перенес свое тело в коляску и поделился задуманной им дальнейшей программой:

– Мы сейчас растопим камин, устроимся возле него за маленьким столиком, будем пить чай с брусничным пирогом твоей мамы и вести неспешные, проникновенные беседы. Уютно, по-дачному, как и положено долгими, холодными вечерами.

– Кто бы мог подумать, что блистательный Ян Стаховский, – приподнявшись на локте, посмеивалась с удовольствием Марианна, – окажется любителем тихих, уютных загородных вечеров и посиделок у камина.

– Никто, – уверил ее Ян. – Я совершенствуюсь во всех аспектах, в том числе в философском восприятии жизни.

И, поддаваясь переполнявшим его чувствам, какой-то искристой, радостной энергии, выскочил обратно из коляски, обнял Марианну, опрокинул навзничь на диван, поцеловал и продлил, продлил этот дивный поцелуй той особенной сладкой неги послевкусия великолепного оргазма – благодаря и обещая…

Стаховский не дал ничего делать Марианне, не разрешил помогать, а, усадив дорогую гостью в классическое английское кресло с высокой спинкой и «ушами», распорядился расслабляться и отдыхать, пока он займется воплощением придуманного им плана. Сноровисто разжег камин, заварил чай в большом керамическом чайнике, в две ходки: кухня – кресельный уголок у камина – и обратно. Привез и расставил на небольшом кофейном столике две чайные пары, тарелочки к ним с десертными ложечками и вилочками, вазочки с медом и джемом, последней водрузив в центр стола тарелку с пирогом, разогревать который вторично они решили излишним. Такую вот красоту навел. А для создания особой атмосферы и уюта выключил общий свет, оставив лишь торшер на тонкой высокой полукруглой ножке над кресельной зоной.

И перебрался из каталки во второе кресло. И все, угомонился. Посидели, немного помолчали, слушая тишину, наблюдая, как схватываются пламенем поленья в камине, не тревожа суетой обнявшую их спокойную уютность, Ян неторопливо разлил чай по чашкам, одну протянул Марьяне и только после этого повторил свой вопрос про ее балетную жизнь.

– Есть одно очень точное определение балета, – задумчиво произнесла Марианна, поглядывая на занявшиеся ровным, веселым пламенем дрова в камине, баюкая в ладошках чашку с чаем, в полном соответствии картинке про идеальный дачный зимний вечер с долгими, неспешными беседами у камина, что создавал и выстраивал Ян. – Одна очень знаменитая, блистательная балерина сказала как-то: «Балет – это каторга в цветах». На мой взгляд, самое емкое и самое точное определение. Балет – это пот, кровь, бесчисленные травмы и постоянная боль. Болят перегруженные мышцы, когда ты упорно, раз за разом повторяешь и повторяешь связку элементов, пока не добьешься идеального исполнения, болят поврежденные суставы, разбиваются в кровь пальцы и стопы ног, болят, кажется, все кости после многочасовых репетиций до изнеможения. Закулисье великолепного, возвышенного и прекрасного искусства балета – это каждодневный, каторжный, бесконечный, упорный труд, железная воля, преодоление боли и самого себя.

Замолчала. Ян не задавал наводящих вопросов, не торопил, даже дышать старался потише, чтобы не потревожить, не разрушить тонкий момент ее откровения. Марианна смотрела на огонь, задумавшись, погрузившись в свои мысли, в прошлое. Сделала пару глотков душистого чая, перевела взгляд на Стаховского и продолжила:

– Но, знаешь, сцена стоит всего: и жизни, и смерти, и этой каторги. В тот момент, когда ты выходишь на сцену, все приобретает великий смысл. Ты стоишь за кулисой, тебя бьет мандраж, ты с ужасом осознаешь, что забыла напрочь весь рисунок танца, все, что репетировала месяцами, оттачивая до бесконечности, все связки, движения, ты вообще забыла, как танцевать, ничего не помнишь и не можешь. Но в тот миг, когда ты, полуживая от ужаса, выбегаешь из-за кулис, ты словно проходишь через невидимый портал и попадаешь в другое измерение, в иное состояние своего сознания и восприятия действительности. Какие-то невероятные силы и энергии наполняют тебя, и ты будто паришь, сливаясь всем своим существом в единое целое с музыкой, с ритмом и танцем, растворяясь в них. Это такое непередаваемое состояние полета, гармонии и истинной правильности всего, что ты делаешь.

Она снова посмотрела задумчиво на прогорающие дрова, пытаясь объяснить не только Яну то самое состояние, которое переживала в балете, но и себе, наверное.

– И весь тот бесконечный, каторжный труд, преодоление себя, потери, травмы, отчаяние, боль и надежды – все стоит этого момента, этой эйфории, того особого состояния единения, парящих души и тела, и именно из этого единства и получается великая красота танца и само искусство. И чем больше твоя партия в спектакле, чем дольше ты находишься на сцене, тем глубже и ярче переживаешь эти непередаваемые ощущения. Еще и поэтому, помимо желания стать известной, хорошо оплачиваемой примой, идет бескомпромиссная борьба за лучшие роли в постановках среди балерин.

Марьяна замолчала задумчиво, все глядя на огонь в камине, перевела дыхание и продолжила:

– Но сцена безжалостна. Она отнимает жизни и калечит судьбы, и если таланту, гению она прощает небольшие ошибки, то за лень, несерьезное отношение к делу и пренебрежение, неуважение к ней жестоко наказывает. Но при этом нет и более щедрого дарителя – тот внутренний восторг и полет, который переживает настоящий артист, выходя на сцену, не описать, не передать словами, это состояние некоего духовного оргазма, я бы так это назвала. И хоть я наделена даром такого вот духовного состояния сознания, единения души и тела в танце, я не чувствовала в себе истинной гениальности великой балерины. Талант да, всегда был, с рождения, как и способности неординарные, а вот… Или это слишком высокие требования к себе и своему творчеству, не знаю. Когда я приняла то непростое, вынужденное решение уйти из балета в танец, я была совершеннейшее, бескомпромиссное дитя, и мне казалось, если и становиться балериной, то только такой, как Уланова, Плисецкая, и никак иначе. Да и ушла я на другую сцену, на которой испытывала и переживала те же сильнейшие чувства и эмоции и то потрясающее состояние душевного парения.

Она посмотрела на Яна, улыбнувшись немного печально.

– Я ответила на твой вопрос?

– Нет, только прояснила некоторые моменты. У меня еще очень много вопросов и…

Намеревавшегося задать свои вопросы Яна остановила мелодия вызова на телефоне Марианны.


– Мама, – посмотрев на экран, объяснила она Стаховскому. – Извини, – повинилась и ответила: – Да?

– Марьяш, – бодреньким тоном поинтересовалась Елена Александровна, – ты что там засиделась?

– Да мы увлеклись разговором с Яном Валерьевичем. – Марианна, чуть приподняв бровку и весело сверкнув темно-синими глазами, посмотрела на Стаховского с игривым намеком.

– А-а-а, – понимающе протянула мама: – Понимаю, Ян Валерьевич человек неординарный и собеседник замечательный. А мы тебя тут уж заждались, вроде же договаривались грибы фаршированные запекать. Так тебя ждать или погостишь еще?

И с этим вопросом мамы, произнесенным обыденным тоном, вернулась реальность жизни Марианны, наполненная непростыми обстоятельствами, делами-обязательствами, спрятавшаяся было, отодвинутая на какое-то время в темноту комнатных углов, куда не доставали отблески огня из камина и неяркий торшер, освещавший кресла и столик возле него.

– Сейчас приду, – выдохнула печально Марианна, отпуская ту невидимую тонкую ткань откровенности и доверительности, что окутала их двоих, создавая иллюзию отстраненной защищенности от внешнего мира со всеми его сложностями и проблемами.

– Что-то срочное? – спросил Стаховский.

– Просто жизнь, планы и обещания, – развела руки Марьяна, показывая бессилие перед обстоятельствами, – они всегда срочные. Обещала родным на ужин приготовить свое фирменное блюдо, так сказать, завершение этих выходных ужином, они ждут. Завтра утром мы возвращаемся в Москву на рабочую неделю. Надеюсь, приедем в следующие выходные.

– Я тоже завтра в Москву, – поделился своими планами Ян.

– Я думала, ты в поселке живешь постоянно, – удивилась Марьяна.

– Стараюсь большую часть времени находиться здесь, но есть дела и встречи, которые я могу проводить только в Москве, – пояснил Стаховский.

– Слушай, – только сейчас сообразила Марианна, – я ведь даже не успела расспросить о твоей жизни, о твоей работе и задать множество вопросов.

– Я о твоей жизни и работе пока тоже толком не успел тебя расспросить, – напомнил Ян и высказал пожелание: – Но я надеюсь и рассчитываю, что мы встретимся в Москве. Скажем, во вторник. Я приглашаю тебя к себе в гости. Сможешь?

– Не знаю про вторник, надо посмотреть расписание, – не дала окончательного согласия Марианна.

Но и не отказала.

«Не отказала», – проводив даму и возвращаясь домой, напомнил себе Стаховский с большой долей оптимизма, изрядно возросшего после их страстного, обещающего продолжение, прощального поцелуя у калитки ее участка.



Ох, растеребил ей душу Ян Стаховский этим их доверительным разговором у камина и настойчивыми расспросами! Так думала, досадуя на себя и на него заодно, Марьяна в понедельник. Мало того, что полночи прокрутилась в постели, бесполезно борясь с повылазившими из всех закоулков памяти, растревоженными воспоминаниями, так они еще и весь сегодняшний день ее донимают.

Удивительное дело, вы никогда не замечали, что стоит вспомнить какую-нибудь ситуацию из прошлой жизни, давно позабытую, пресловутым быльем выше головы поросшую, казалось бы, стертую напрочь из памяти, или человека, ни имени, ни облика которого ты не помнишь абсолютно, а тут вдруг раз и вспомнился, – как в жизни начинают навязчиво выскакивать отовсюду разные знаки-«напоминалки». То попадется в руки какая-нибудь вещица из тех времен, давно забытая, пылившаяся на антресоли или задвинутая в самый дальний угол шкафа, на которую неожиданно наталкиваешься, обыскавшись нужной вещи. То встретишь человека, которого сто лет не видел и толком-то и не упомнишь, кто таков и как зовут, а он вдруг бросается к тебе обниматься радостно, расспрашивать о жизни, о семье-делах и повествовать о себе и своих обстоятельствах. То какая-нибудь ерундовина, ассоциирующаяся с тем далеким событием, вдруг попадется на глаза и начнет назойливо притягивать взгляд, как ты от нее ни отворачивайся, пока в сердцах не сунешь куда-нибудь с тех намозоленных глаз долой.

И так до бесконечности: раз поперли эти самые «напоминалки», пока не прокрутишь в голове те далекие события, не проговоришь с кем-нибудь, хоть с самим собой в одиночестве, – не отвяжется это клятущее воспоминание, хоть ты что с ним делай.

Вот и Марьяну прямо-таки затопило прошлое, рванув из всех уголков сознания и подсознания, или откуда там такая вот фигня прорывается из заточения, заполоняя собой все в голове.

Ян был не совсем прав, говоря, что в пять лет Марианна постигла свое призвание, ощутив себя балериной. Версия, без сомнения, красивая, где-то даже киношная – про юное дарование, практически с колыбели чувствовавшее свой талант, направивший на жизненную стезю. На самом деле определение Марианны в балет происходило вполне себе традиционным образом, с помощью родителей и, в гораздо большей степени, бабушки Марины Антоновны, маминой мамы.

Бабушка Марина первой обратила внимание родителей на удивительную гибкость и растяжку их дочери. В три года ребенок, не испытывая никакого неудобства и напряжения, свободно садился на полный шпагат и гнулся, складывался, словно вместо суставов у дитя там шарниры какие гуттаперчевые были. Нет, до уникальных людей-змей, обладающих абсолютной гибкостью, выворачивающихся как угодно, пристраивая голову на ягодицы, Марианна недотягивала, и слава богу. Но совершенно определенно имела выдающиеся природные данные.

Обсудив по телефону эти самые данные внучки с дочерью своей приятельницы, в прошлом профессиональной балерины, Марина Антоновна сводила к ней Марьяшу на просмотр. И, последовав совету знающего человека, бабушка и привела ребенка в специализированную школу, когда Марьяне было пять лет.

Чтобы понимали несведущие в этой области люди: балетная школа – это не кружок рукоделия и не студия танца, это очень серьезное учреждение, где работают профессионалы самого высокого уровня, в числе которых обязательно присутствуют медики. И отбор детишек в эту школу идет жесточайший, начинающийся с серьезной проверки здоровья и природных данных кандидатов.

О, эти природные данные! Сколько судеб разбилось об их непреодолимые рифы, сколько было трагедий и рухнувших надежд.

Потому что есть несколько типов телосложения и физических параметров, с которыми человек может и способен серьезно заниматься танцем. Идеальным для балета считается долихоморфный тип сложения.

Слыхали о таком?

Ага, вот и родные Марьяши тоже не слыхивали про эти физические выкрутасы, пока не столкнулись с такой засадой, завязавшись с поступлением ребенка в ту самую балетную школу.

Для начала прошли кучу врачей и сдали всевозможные анализы, проверив состояние здоровья ребенка, и только после этого были допущены до осмотра школьной комиссии, как и все поступающие детки. Вот тут они и узнали о различиях телосложений и их классификации.

Долихоморфная фигура – это узкокостная, с нормальным корпусом, узкими, нормальными плечами, удлиненными, ровными ногами и руками, тонкими кистями и пальцами. С ярко выраженным сводом стопы, когда первый и второй пальцы одинаковой длины, а голова и шея пропорциональны телу.

Думаете, на этом все? Да сейчас.

В хорошей балетной школе очень высокие требования отбора. Ладно, телосложение Марьяна прошла по высшему разряду, без напрягов, но к телу обязательно должны прилагаться правильные и выразительные черты лица. Вот будь у тебя идеальная фигура, та самая долихоморфного телосложения, а не какого-нибудь там брахиморфного, но лицо так себе, ни о чем, да еще с явно выраженным искривлением и отличием правой и левой половины – все, адью. Раз нет выразительной сценической внешности – свободен, балет обойдется без тебя.

И это еще не все. Надо, чтобы был высокий индекс длинноногости, который выводится по правилам-расчетам Дембо и Коловарского.

Вот такая канитель.

Марианне в этом плане повезло необычайно: она от рождения имела природную гибкость, идеальные для балета пропорции, в том числе и по индексам, великолепную выворотность стопы и врожденную мышечную растяжку.

Вы даже не представляете, какой это бонус, какой выигрышный лотерейный билет для того, кто таки поступил в недосягаемую балетную школу. Когда преподаватели специальными упражнениями и фиксациями ставят деткам растяжку, это зрелище лучше не видеть и даже не догадываться о таких занятиях родителям. Не выдержат. Чтобы вы знали – это больно. Порой очень больно, но без этой основы балета не бывает. Вот отсюда, с первых болезненных растяжек, с первых обидных детских слез, начинается и закладывается невероятное терпение, умение переносить стоически боль и стальной характер любого балетного профессионала.

Без этих качеств тоже не бывает балета. Никогда.