Ночью, уже сидя за столом, в углу у горячего очага, спросил Лёшка серба про его дальнейшие планы и о том, удалось ли ему выполнить порученное задание. Прихлёбывая горячий травяной взвар из глиняной кружки, тот мрачно покачал головой. Всё, что было нужно, он русским генералам передал. Но у императрицы Екатерины и её ближайших советников, по-видимому, пока не было желания вводить войска на Балканы и принимать в своё подданство сербов. Тут бы в близких к окраине империи причерноморских степях, на Дунае и в Крыму со всеми заботами разобраться, а потом уже и о дальних походах думать. Да и Австрия, судя по всему, свои интриги с турками затевает. Ей сейчас как кость в горле встало усиление России и симпатии к ней многочисленного славянского населения всего юго-востока Европы.
– Помяните моё слово, Алексей, намутят Габсбурги, не дадут они вам сейчас турок добить, а вся эта Западная Европа им в этом поможет против русских, – пояснял свою точку зрения Милорадович.
Что сказать, со всем этим Лёшка был согласен. Русский народ сполна вкусит интриг и чёрной неблагодарности в своё время, а сколько крови прольёт, страшно даже представить. И серб сердцем чувствовал искреннюю заинтересованность и участие нового друга.
Через день в команду на освободившееся место погибшего Ефима Репкина прибыл из строевой роты ахтырцев Иван Кудряш. Капитан Смоляков и подпоручик Сенцов своё обещание, данное ранее Лёшке, сдержали.
Был Ваня из сословия деревенских кузнецов и умельцев и силушкой обладал он немереной. Видом Иван походил на огромную квадратную колоду, что была вытесана из векового дуба, но, несмотря на кажущуюся с первого взгляда неуклюжесть, тем не менее, был он очень подвижен, сообразителен да весьма зорок, что было весьма немаловажно в егерском деле. Кудрявые светлые локоны спадали у него ниже висков, и парик солдату не требовался. Это обстоятельство вызывало постоянные шутки боевых товарищей и служило предметом для вечных шуток и подколок.
Днём его вместе с сербами готовил к хитростям стрелкового дела Карпыч совместно с лучшим снайпером команды Егором, а уже после обеда он возился с Егоровым и дядькой Матвеем в той местной кузнеце, что стояла в конце улицы у длинного оврага, спускавшегося к озеру.
Дрэгос, кузнец валах, был не против того, чтобы русские у него там возились, да и сам им зачастую помогал. От этого ему был только прибыток. Армейцы ему взамен натащили всякого железа, которое всегда ценилось очень высоко и каковое всегда можно было потом использовать в своём деле с хорошей выгодой.
Первое, что Лёшка сделал с помощниками, так это спаял из листовой катанки восемь плоских котелков с глубокими крышками. Теперь их можно было носить по одному на пятёрку и готовить в них самую простую пищу на костре. Для штуцера были сделаны крепления и клинковый съёмный штык, выправленный из длинного австрийского кортика, и теперь Лёшка мог противостоять в рукопашной любому противнику. Третья его задумка касалась гренад. Те, что у него были, уже подходили к концу, и оставалось их из всего ящика где-то около дюжины. Оружие это было, конечно, капризным, и срабатывало оно через раз, но и недооценивать его в ближней схватке или же в тех же боях в жилищах было нельзя. Жаль, что его сняли с производства, и найти теперь было весьма непросто. Немаловажным фактом было и то, что гренады были мало эффективны на расстоянии более десяти шагов. Бывало, что, взрываясь, они зачастую раскалывались на две половинки, а что такое два поражающих элемента во время боя?! Ни-че-го…
Поэтому Лёшка провёл небольшое усовершенствование. Выбрав взрывной состав через запально-затравочное отверстие, он заменил его свежим, всыпав туда же вовнутрь и мелкой дроби. Фитили были заменены на новые артиллерийские с качественной селитряной пропиткой. Поверх гренад словно ожерелья были посажены на хороший клей мелкие картечины, а сверху наклеено плотное полотно. Получилось, конечно, с виду неказисто, и вес гренад повысился почти до двух с половиной фунтов, но работать они должны были значительно лучше старых.
Десятого декабря Алексей был срочно вызван в дом, который занимал командир его команды поручик Куницын. За столом с Фёдором Семёновичем сидел незнакомый капитан, с которым они увлечённо беседовали, попивая, как Лёшка понял, ракию из небольших глиняных плошечек.
– Вот, Ляксей, по твою душу из самого штаба армии господин капитан явился, что уж ты там натворил, я не знаю, он мне того не говорит, но велено тебе за ним двигать. Не припоминаешь за собой грехов? – и он уставился с улыбкой на Лёшку.
– Никак нет, ваше благородие! – по-уставному ответил Лёшка и вытянулся по фрунту, как и предписывалось уставом, перед начальством. Как-никак человек из штаба на них смотрит, так пусть видит, что в подразделении порядок и положенные уставные отношения.
– Да ладно, Федь, ну что ты тут пугаешь сержанта? Он, можно сказать, без пяти минут сам офицер уже, я вон давеча бумаги на него по приказу главного квартирмейстера в военную коллегию готовил. Эко тут строго-то у вас, егерей!
– А то как же! – подкрутил с важностью ус Куницын. – Порядок, брат, он прежде всего в войсках должо-он быть.
Главный квартирмейстер армии полковник Денисов Иван Фёдорович принял Лёшку незамедлительно. В большой комнате двухэтажного дома стоявшего в центре Бухареста, было натоплено и светло. За столом сидели трое, и самое приятное, что одним из сидящих был его старый знакомый офицер-картограф барон Генрих фон Оффенберг. Хозяином в комнате, судя по всему, был невысокий крепкий мужчина с умными глазами и волевым подбородком, чуть в сторонке сидел какой-то невзрачного вида штабс-офицер с острым носом и хитрыми глазами.
Лешка, доложившись по всей форме, замер на пороге в ожидании дальнейших указаний. После долгой паузы, повисшей в комнате, пока его все внимательно разглядывали, мужчина с волевым подбородком кивнул и предложил присесть господину портупей-юнкеру за стол.
– Итак, – начал он глухим сильным голосом, глядя Алексею прямо в глаза, – вы, юноша, лично подстрелили того иностранца, что командовал батареей в последнем бою под Бухарестом, а потом обыскали его и, выставив караул у трупа, послали затем сообщение в штаб?
– Так точно и никак нет, вашвысокоблагородие! – рявкнул Лешка, вскочив со своего стула.
– Тише, тише, сержант, давай-ка вот без всего вот этого, мы ведь сейчас в штабе, и будем здесь говорить спокойно и как взрослые люди, – поморщился полковник и кивнул Лёшке на стул, предлагая присесть. – Итак, почему сразу так точно и никак нет, поясните?
– Во время боя под Бухарестом, – начал рассказ Лёшка, – мне было приказано командиром моей команды сместиться с егерями-штуцерниками к турецкой батарее, которая прижала наших стрелков к земле, а нескольких из них и вовсе убила или покалечила своим огнём. Мы начали отстрел орудийных расчетов, и я увидел, что ими командует человек в чёрном плаще и в шляпе-треуголке. Это был явный европеец по всему его виду, и мне даже показалось, что я слышал обрывки команд на французском языке и ругань.
– Вы настолько хорошо знаете французские ругательства? – вдруг неожиданно резким и волевым голосом задал вопрос тот серый офицер с острым носом, что сидел поодаль, а его глаза буквально впились в глаза Алексея.
«Понятно, – подумал Лёшка, – похоже, этот тут, что-то типа наших “особистов”, и будет он теперь пытаться меня поймать на всяких несостыковках или же на каких-нибудь неточностях».
– Ваше высокоблагородие… – начал Лёшка.
– Зовите меня просто Сергеем Николаевичем, – попросил «особист».
– Хорошо, Сергей Николаевич, – кивнул Лёшка. – «Каналья» и «мерде» – это можно отнести к ругательствам?
Все трое сидящих переглянулись между собой.
– Более чем, – протянул «особист» с улыбкой, – более чем. А вы хорошо разбираетесь во французских ругательствах. И, кстати, в турецком языке тоже, – и он опять многозначительно переглянулся с сидящими.
Лёшка покраснел и опять вскочил со стула.
– Господин полковник! – и он твёрдо посмотрел в глаза главному квартирмейстеру. – Ваше высокоблагородие, я достаточно хорошо знаю турецкий, английский и немецкий языки, хуже – арабский и французский, и этих знаний никогда ни от кого не скрывал, если меня в чём-то подозревают…
– Успокойтесь, сержант, – оборвал его Денисов, – и не стройте из себя обиженную мамзель! Если бы мы вас в чём-нибудь подозревали, то вы бы давно бы уже сидели в каком-нибудь тёмном подвале и рассказывали там всё то, что нам от вас было бы нужно. Так что извольте сесть и продолжить беседу в спокойном тоне.
Лёшка повиновался, и за столом повисла неловкая пауза.
– Лексей, мой друг, – с улыбкой прервал тишину Генрих, – я уже рассказал всем здесь присутствующим про нашу первую встречу и как вы меня выручили и даже спасли. Все здесь знают про ваши подвиги при Кагульском сражении и при Бендерах, и вы нас, старых штабных крыс, интересуете сейчас как внимательный и интересный человек. Замечу, наш человек, человек, верный Российской империи, поэтому не обижайтесь на господина Баранова Сергея Николаевича и на эти его острые подначки, что поделаешь, это его работа, искать мелкие детали в большом деле.
Удивительно, но у барона вообще не было того немецкого акцента, к которому уже так привык Лёшка. Говорил он на совсем чистом русском языке и не походил на того инфантильного и простого немца, с каким когда-то Алексей познакомился. Похоже, что к очень серьёзным людям он попал на разговор – ну что же будем разговаривать, за ним грехов нет, – решил Лёшка.
– Ну вот и ладно, – словно прочитав мысли сержанта, продолжил разговор Денисов. – Итак, вы подстрелили человека в шляпе и потом, обыскав труп, оставили караул и оправили с сообщением в штаб своих солдат?
– Никак нет, – ответил сидя Алексей. – Стреляли мы в этого в шляпе по моему приказу все впятером, у кого только штуцера были, это чтобы уж надёжно попасть в него, потому как слишком там было большое расстояние до цели. Попали две пули в тело и одна в шляпу. Труп я не обыскивал и даже к нему не притрагивался, это могут подтвердить все присутствующие там солдаты. Вы можете их сами спросить.
– Спросим, – улыбнулся «особист», – продолжайте, пожалуйста.
– В своих людях я тоже уверен, они бы его не трогали и ничего бы с него не взяли, – продолжил рассказ Лёшка. – Караул для хорошего солдата – это святое. А они, смею вас уверить, – хорошие солдаты. Мой караул никого к тому трупу не подпустил, я уже их об этом сам спрашивал. Да, я признаюсь, что подобрал поодаль зрительную трубу, но взял я её из кустов, а не с самого убитого, посчитав это как право на законный трофей, – закончил рассказ Алексей и посмотрел на сидящих перед ним.
– Она при вас? – задал вопрос Денисов, и Лёшка выложил подзорную трубу на стол.
Минут десять её рассматривали все трое офицеров. Баранов даже раскрутил съёмную панель и всё там внутри тщательно проверил. Ничего подозрительного в этой трубе не было.
– Занятная штука, – кивнул Денисов, – дорогая и хорошая, генералов достойна, но трофей действительно дело святое, забирайте её, Егоров, – и он положил рядом с ней защитный кожаный чехол, препятствующий сотрясениям и повреждениям такой дорогой вещи. Только почините его, мы там весь подклад уже проверили, а для этого его пришлось надрезать.
Лёшка подтянул трубку с чехлом к себе, ожидая дальнейших вопросов.
– Как вам, Алексей, показалось, были ли отличия от того, как воевали те канониры, которых вы там успокоили под Бухарестом в лесу? – задал новый вопрос фон Оффенберг.
– Да, – подтвердил Алексей, – они мало чем уступали нашим, и огонь вели весьма точно, и скорострельностью значительно превосходили уже привычных турецких топчу. Да и вообще, слаженно и храбро работали те орудийные расчёты, пока мы там их старших не угомонили.
– Во-от, – протянул Денисов, как видно, в продолжение какого-то предыдущего этому разговора. – А если таких советников-командиров сотни у турок будет, а тем более, если им оружие самое современное для войны с нами поставят?
Лёшка подумал и ответил, глядя прямо в глаза полковнику:
– Мы их всё равно всех разобьём, ваше высокоблагородие, но крови это будет нашим армиям стоить много, и времени на это уйдёт тоже гораздо больше.
– Ну да, – кивнул начальник штаба, соглашаясь.
– Ладно, к тебе больше вопросов у нас нет. Действовал ты сам и вся твоя команда отменно. Благодаря чему мы и нашли на этом убитом иноземце весьма важные и полезные для нас бумаги. Помимо того были при нём и некоторые ценности, – и он достал с соседнего маленького столика объёмистый кошель. Половина из него пошла на нужды армии, половину ты, Егоров, заберёшь с собой в качестве трофейных и уже сам там распределишь их, как посчитаешь нужным. Это, считай, тебе и твоим людям за честность и верность долгу, значит, действительно вы не рылись по убитому и не прикарманили себе ничего.
Из нашего разговора никто и ничего знать не должен, подчёркиваю, сержант, – никто! ничего! Это дело государственное! О том ты дашь особую подписку секунд-майору Баранову, а коли кто будет спрашивать, так говори, интересовались, откуда у тебя столько штуцеров в плутонге взялось и нравится ли с ними бой вести, – и он снисходительно улыбнулся. – Про штуцеры не волнуйся, у нас в армии в них недостачи нет, а как они в таком количестве к вам попали под Бендерами, нас здесь это не интересует. И возьми в канцелярии медали. Матушкой императрицей в ознаменовании громкой победы нашей армии под Кагулом учреждена особая медаль, коей награждаются все нижние чины, принимавшие участие в этой битве.
Да, и лично по тебе – представление на твой первый офицерский чин уже отправлено для утверждения в военную коллегию Санкт-Петербурга, так что будем ждать ответа ближе к весне, ну а коли повезет, то и в феврале месяце.
У меня всё, а пока можешь пройти со своим старым знакомым, оформить подписку, ну и пообщаться, если, конечно, вам есть о чём, – и он кивнул на барона.
– Не обижайся, Алексей, – попросил его Генрих. – Очень много дел делаются тайно вокруг любой открытой войны. И если мы не будем готовы противостоять в этом врагу, то наши строевые полки кровью умоются. Как ты смотришь на то, чтобы поработать в этой войне? Чинами и наградами мы тебя не обидим, ты так и знай.
Алексею было лестно осознавать, что он был посвящён в такие сферы, куда даже большинству из штабс-офицеров не было доступа. Но он в душе был воином-строевиком, а не человеком из пусть и нужной, но тайной «конторы». Отвечать прямым отказом было бы тоже глупо, как знать, как это воспримут такие высокие люди, с какими он только недавно общался. И не посчитают ли они, что в таком случае будет безопаснее для общего дела, чтобы Лёшка погиб смертью храбрых в каком-нибудь отчаянном и безнадёжным бою. А ведь за ним уже стояли люди из его собственной команды. Да и погибать больше тоже уже как-то не хотелось, достаточно было и одного раза в той, в другой его жизни, и он постарался ответить старшему офицеру как можно более грамотно.
– Генрих Фридрихович, я очень ценю ваше доверие, но позвольте мне воевать как егерь, вы ведь помните мою давнюю мечту. И вообще, вам ведь нужна будет команда из стрелков-штуцерников, кто сможет выполнить очень необычные задания, которые не под силу всем имеющимся боевым частям. Позвольте мне её создать, и уверяю, мы вам ещё очень пригодимся в своё время.
Его собеседник был умный и, главное, «слышащий» человек, и, видя, как в глазах барона промелькнула искра понимания, Лёшка тоже понял, что его мысль мимо не прошла.
Все требуемые формальности были соблюдены, и фон Оффенберг при свидетелях из штаба прощался снова, как когда-то давно, при первом их знакомстве.
– До свиданий, мой юный друк. Очень корошо, что ты зашоль меня навестить. Заходить ещё, как будет твой свободный время!
Лёшка шлёпал по покрытой свеже выпавшим снежком кривой улочке Бухареста, когда за его спиной раздался цокот копыт. Он обернулся и увидел что к нему подъезжает его давешний собеседник – «особист». Он спрыгнул с коня и, оглядев быстрым глазом окрестности, наклонился к Алексею.
– По поводу сербов вам просили передать, чтобы вы за ними присматривали и по возможности берегли. Народ это горячий и отчаянный, а нам они ещё могут очень пригодиться. Как знать, может быть, нам скоро будут нужны свои люди на Балканах. И ещё, вам велено передать это, – и он достал из-за спины новенький штуцер. – Это вам от знакомого нам обоим барона в продолжение того недавнего разговора, что между вами состоялся. Нам нужна особая, хорошая команда стрелков, так что готовьте её, Егоров, вы нам совсем скоро понадобитесь.
Баранов вскочил на лошадь и ускакал по улице дальше, а Лёшка шёл в своё расположение и обдумывал всё то, что случилось с ним за эти последние три часа. Он прекрасно понимал, что той простой жизни – ать-два, ать-два, – как прежде, у него уже не будет, и теперь ему нужно готовиться к новым поворотам судьбы.
Глава 11. В Бухаресте
На следующий день команда егерей Куницына была построена по плутонгам на небольшой площади для вручения медалей за сражение под Кагулом. Вручал медали сам командир Апшеронского пехотного полка полковник Колюбякин. Егеря были первыми, кто получал эти награды, и они были горды оказанной чести.
Полковник переходил к солдату и унтер-офицеру по шеренге и вкладывал каждому участнику сражения свою серебряную медаль на голубой Андреевской ленте. Выпущена она была двух типов – для рядовых и унтер-офицеров. Унтерская была больше диаметром и богаче оформлена, на краях её был широкий бортик с насечкой в виде рифлёного венка. На лицевой стороне был изображён портрет императрицы Екатерины II с надписью «Б.М. Екатерина II. Императ. и самодерж. Всеросс.». На оборотной стороне медали была выбита крупная надпись «Кагул» и стояла ниже дата в три строки: «Июля 21 дня 1770 года».
Высший офицерский и частично штаб- и обер-офицерский состав за битву при Кагуле был награждён новым, только что учреждённым боевым орденом святого великомученика Георгия Победоносца. Правда, получило эти ордена очень малое количество героев, и все они в основном были из высшего офицерского состава. Статус этой награды был чрезвычайно высокий!
Столпившиеся неподалеку зеваки из валахов во все глаза наблюдали, как важный полковник награждает своих солдат.
– Молодец, братец, благодарю за службу!
А в ответ слышалось традиционное:
– Рад стараться, вашвысокоблагородие! Благодарю покорно!
И уже в самом конце, после краткой поздравительной речи для всех громогласно грохнуло:
– Ура! Ура! Ура-а-а!
– Помяните моё слово, Алексей, намутят Габсбурги, не дадут они вам сейчас турок добить, а вся эта Западная Европа им в этом поможет против русских, – пояснял свою точку зрения Милорадович.
Что сказать, со всем этим Лёшка был согласен. Русский народ сполна вкусит интриг и чёрной неблагодарности в своё время, а сколько крови прольёт, страшно даже представить. И серб сердцем чувствовал искреннюю заинтересованность и участие нового друга.
Через день в команду на освободившееся место погибшего Ефима Репкина прибыл из строевой роты ахтырцев Иван Кудряш. Капитан Смоляков и подпоручик Сенцов своё обещание, данное ранее Лёшке, сдержали.
Был Ваня из сословия деревенских кузнецов и умельцев и силушкой обладал он немереной. Видом Иван походил на огромную квадратную колоду, что была вытесана из векового дуба, но, несмотря на кажущуюся с первого взгляда неуклюжесть, тем не менее, был он очень подвижен, сообразителен да весьма зорок, что было весьма немаловажно в егерском деле. Кудрявые светлые локоны спадали у него ниже висков, и парик солдату не требовался. Это обстоятельство вызывало постоянные шутки боевых товарищей и служило предметом для вечных шуток и подколок.
Днём его вместе с сербами готовил к хитростям стрелкового дела Карпыч совместно с лучшим снайпером команды Егором, а уже после обеда он возился с Егоровым и дядькой Матвеем в той местной кузнеце, что стояла в конце улицы у длинного оврага, спускавшегося к озеру.
Дрэгос, кузнец валах, был не против того, чтобы русские у него там возились, да и сам им зачастую помогал. От этого ему был только прибыток. Армейцы ему взамен натащили всякого железа, которое всегда ценилось очень высоко и каковое всегда можно было потом использовать в своём деле с хорошей выгодой.
Первое, что Лёшка сделал с помощниками, так это спаял из листовой катанки восемь плоских котелков с глубокими крышками. Теперь их можно было носить по одному на пятёрку и готовить в них самую простую пищу на костре. Для штуцера были сделаны крепления и клинковый съёмный штык, выправленный из длинного австрийского кортика, и теперь Лёшка мог противостоять в рукопашной любому противнику. Третья его задумка касалась гренад. Те, что у него были, уже подходили к концу, и оставалось их из всего ящика где-то около дюжины. Оружие это было, конечно, капризным, и срабатывало оно через раз, но и недооценивать его в ближней схватке или же в тех же боях в жилищах было нельзя. Жаль, что его сняли с производства, и найти теперь было весьма непросто. Немаловажным фактом было и то, что гренады были мало эффективны на расстоянии более десяти шагов. Бывало, что, взрываясь, они зачастую раскалывались на две половинки, а что такое два поражающих элемента во время боя?! Ни-че-го…
Поэтому Лёшка провёл небольшое усовершенствование. Выбрав взрывной состав через запально-затравочное отверстие, он заменил его свежим, всыпав туда же вовнутрь и мелкой дроби. Фитили были заменены на новые артиллерийские с качественной селитряной пропиткой. Поверх гренад словно ожерелья были посажены на хороший клей мелкие картечины, а сверху наклеено плотное полотно. Получилось, конечно, с виду неказисто, и вес гренад повысился почти до двух с половиной фунтов, но работать они должны были значительно лучше старых.
Десятого декабря Алексей был срочно вызван в дом, который занимал командир его команды поручик Куницын. За столом с Фёдором Семёновичем сидел незнакомый капитан, с которым они увлечённо беседовали, попивая, как Лёшка понял, ракию из небольших глиняных плошечек.
– Вот, Ляксей, по твою душу из самого штаба армии господин капитан явился, что уж ты там натворил, я не знаю, он мне того не говорит, но велено тебе за ним двигать. Не припоминаешь за собой грехов? – и он уставился с улыбкой на Лёшку.
– Никак нет, ваше благородие! – по-уставному ответил Лёшка и вытянулся по фрунту, как и предписывалось уставом, перед начальством. Как-никак человек из штаба на них смотрит, так пусть видит, что в подразделении порядок и положенные уставные отношения.
– Да ладно, Федь, ну что ты тут пугаешь сержанта? Он, можно сказать, без пяти минут сам офицер уже, я вон давеча бумаги на него по приказу главного квартирмейстера в военную коллегию готовил. Эко тут строго-то у вас, егерей!
– А то как же! – подкрутил с важностью ус Куницын. – Порядок, брат, он прежде всего в войсках должо-он быть.
Главный квартирмейстер армии полковник Денисов Иван Фёдорович принял Лёшку незамедлительно. В большой комнате двухэтажного дома стоявшего в центре Бухареста, было натоплено и светло. За столом сидели трое, и самое приятное, что одним из сидящих был его старый знакомый офицер-картограф барон Генрих фон Оффенберг. Хозяином в комнате, судя по всему, был невысокий крепкий мужчина с умными глазами и волевым подбородком, чуть в сторонке сидел какой-то невзрачного вида штабс-офицер с острым носом и хитрыми глазами.
Лешка, доложившись по всей форме, замер на пороге в ожидании дальнейших указаний. После долгой паузы, повисшей в комнате, пока его все внимательно разглядывали, мужчина с волевым подбородком кивнул и предложил присесть господину портупей-юнкеру за стол.
– Итак, – начал он глухим сильным голосом, глядя Алексею прямо в глаза, – вы, юноша, лично подстрелили того иностранца, что командовал батареей в последнем бою под Бухарестом, а потом обыскали его и, выставив караул у трупа, послали затем сообщение в штаб?
– Так точно и никак нет, вашвысокоблагородие! – рявкнул Лешка, вскочив со своего стула.
– Тише, тише, сержант, давай-ка вот без всего вот этого, мы ведь сейчас в штабе, и будем здесь говорить спокойно и как взрослые люди, – поморщился полковник и кивнул Лёшке на стул, предлагая присесть. – Итак, почему сразу так точно и никак нет, поясните?
– Во время боя под Бухарестом, – начал рассказ Лёшка, – мне было приказано командиром моей команды сместиться с егерями-штуцерниками к турецкой батарее, которая прижала наших стрелков к земле, а нескольких из них и вовсе убила или покалечила своим огнём. Мы начали отстрел орудийных расчетов, и я увидел, что ими командует человек в чёрном плаще и в шляпе-треуголке. Это был явный европеец по всему его виду, и мне даже показалось, что я слышал обрывки команд на французском языке и ругань.
– Вы настолько хорошо знаете французские ругательства? – вдруг неожиданно резким и волевым голосом задал вопрос тот серый офицер с острым носом, что сидел поодаль, а его глаза буквально впились в глаза Алексея.
«Понятно, – подумал Лёшка, – похоже, этот тут, что-то типа наших “особистов”, и будет он теперь пытаться меня поймать на всяких несостыковках или же на каких-нибудь неточностях».
– Ваше высокоблагородие… – начал Лёшка.
– Зовите меня просто Сергеем Николаевичем, – попросил «особист».
– Хорошо, Сергей Николаевич, – кивнул Лёшка. – «Каналья» и «мерде» – это можно отнести к ругательствам?
Все трое сидящих переглянулись между собой.
– Более чем, – протянул «особист» с улыбкой, – более чем. А вы хорошо разбираетесь во французских ругательствах. И, кстати, в турецком языке тоже, – и он опять многозначительно переглянулся с сидящими.
Лёшка покраснел и опять вскочил со стула.
– Господин полковник! – и он твёрдо посмотрел в глаза главному квартирмейстеру. – Ваше высокоблагородие, я достаточно хорошо знаю турецкий, английский и немецкий языки, хуже – арабский и французский, и этих знаний никогда ни от кого не скрывал, если меня в чём-то подозревают…
– Успокойтесь, сержант, – оборвал его Денисов, – и не стройте из себя обиженную мамзель! Если бы мы вас в чём-нибудь подозревали, то вы бы давно бы уже сидели в каком-нибудь тёмном подвале и рассказывали там всё то, что нам от вас было бы нужно. Так что извольте сесть и продолжить беседу в спокойном тоне.
Лёшка повиновался, и за столом повисла неловкая пауза.
– Лексей, мой друг, – с улыбкой прервал тишину Генрих, – я уже рассказал всем здесь присутствующим про нашу первую встречу и как вы меня выручили и даже спасли. Все здесь знают про ваши подвиги при Кагульском сражении и при Бендерах, и вы нас, старых штабных крыс, интересуете сейчас как внимательный и интересный человек. Замечу, наш человек, человек, верный Российской империи, поэтому не обижайтесь на господина Баранова Сергея Николаевича и на эти его острые подначки, что поделаешь, это его работа, искать мелкие детали в большом деле.
Удивительно, но у барона вообще не было того немецкого акцента, к которому уже так привык Лёшка. Говорил он на совсем чистом русском языке и не походил на того инфантильного и простого немца, с каким когда-то Алексей познакомился. Похоже, что к очень серьёзным людям он попал на разговор – ну что же будем разговаривать, за ним грехов нет, – решил Лёшка.
– Ну вот и ладно, – словно прочитав мысли сержанта, продолжил разговор Денисов. – Итак, вы подстрелили человека в шляпе и потом, обыскав труп, оставили караул и оправили с сообщением в штаб своих солдат?
– Никак нет, – ответил сидя Алексей. – Стреляли мы в этого в шляпе по моему приказу все впятером, у кого только штуцера были, это чтобы уж надёжно попасть в него, потому как слишком там было большое расстояние до цели. Попали две пули в тело и одна в шляпу. Труп я не обыскивал и даже к нему не притрагивался, это могут подтвердить все присутствующие там солдаты. Вы можете их сами спросить.
– Спросим, – улыбнулся «особист», – продолжайте, пожалуйста.
– В своих людях я тоже уверен, они бы его не трогали и ничего бы с него не взяли, – продолжил рассказ Лёшка. – Караул для хорошего солдата – это святое. А они, смею вас уверить, – хорошие солдаты. Мой караул никого к тому трупу не подпустил, я уже их об этом сам спрашивал. Да, я признаюсь, что подобрал поодаль зрительную трубу, но взял я её из кустов, а не с самого убитого, посчитав это как право на законный трофей, – закончил рассказ Алексей и посмотрел на сидящих перед ним.
– Она при вас? – задал вопрос Денисов, и Лёшка выложил подзорную трубу на стол.
Минут десять её рассматривали все трое офицеров. Баранов даже раскрутил съёмную панель и всё там внутри тщательно проверил. Ничего подозрительного в этой трубе не было.
– Занятная штука, – кивнул Денисов, – дорогая и хорошая, генералов достойна, но трофей действительно дело святое, забирайте её, Егоров, – и он положил рядом с ней защитный кожаный чехол, препятствующий сотрясениям и повреждениям такой дорогой вещи. Только почините его, мы там весь подклад уже проверили, а для этого его пришлось надрезать.
Лёшка подтянул трубку с чехлом к себе, ожидая дальнейших вопросов.
– Как вам, Алексей, показалось, были ли отличия от того, как воевали те канониры, которых вы там успокоили под Бухарестом в лесу? – задал новый вопрос фон Оффенберг.
– Да, – подтвердил Алексей, – они мало чем уступали нашим, и огонь вели весьма точно, и скорострельностью значительно превосходили уже привычных турецких топчу. Да и вообще, слаженно и храбро работали те орудийные расчёты, пока мы там их старших не угомонили.
– Во-от, – протянул Денисов, как видно, в продолжение какого-то предыдущего этому разговора. – А если таких советников-командиров сотни у турок будет, а тем более, если им оружие самое современное для войны с нами поставят?
Лёшка подумал и ответил, глядя прямо в глаза полковнику:
– Мы их всё равно всех разобьём, ваше высокоблагородие, но крови это будет нашим армиям стоить много, и времени на это уйдёт тоже гораздо больше.
– Ну да, – кивнул начальник штаба, соглашаясь.
– Ладно, к тебе больше вопросов у нас нет. Действовал ты сам и вся твоя команда отменно. Благодаря чему мы и нашли на этом убитом иноземце весьма важные и полезные для нас бумаги. Помимо того были при нём и некоторые ценности, – и он достал с соседнего маленького столика объёмистый кошель. Половина из него пошла на нужды армии, половину ты, Егоров, заберёшь с собой в качестве трофейных и уже сам там распределишь их, как посчитаешь нужным. Это, считай, тебе и твоим людям за честность и верность долгу, значит, действительно вы не рылись по убитому и не прикарманили себе ничего.
Из нашего разговора никто и ничего знать не должен, подчёркиваю, сержант, – никто! ничего! Это дело государственное! О том ты дашь особую подписку секунд-майору Баранову, а коли кто будет спрашивать, так говори, интересовались, откуда у тебя столько штуцеров в плутонге взялось и нравится ли с ними бой вести, – и он снисходительно улыбнулся. – Про штуцеры не волнуйся, у нас в армии в них недостачи нет, а как они в таком количестве к вам попали под Бендерами, нас здесь это не интересует. И возьми в канцелярии медали. Матушкой императрицей в ознаменовании громкой победы нашей армии под Кагулом учреждена особая медаль, коей награждаются все нижние чины, принимавшие участие в этой битве.
Да, и лично по тебе – представление на твой первый офицерский чин уже отправлено для утверждения в военную коллегию Санкт-Петербурга, так что будем ждать ответа ближе к весне, ну а коли повезет, то и в феврале месяце.
У меня всё, а пока можешь пройти со своим старым знакомым, оформить подписку, ну и пообщаться, если, конечно, вам есть о чём, – и он кивнул на барона.
– Не обижайся, Алексей, – попросил его Генрих. – Очень много дел делаются тайно вокруг любой открытой войны. И если мы не будем готовы противостоять в этом врагу, то наши строевые полки кровью умоются. Как ты смотришь на то, чтобы поработать в этой войне? Чинами и наградами мы тебя не обидим, ты так и знай.
Алексею было лестно осознавать, что он был посвящён в такие сферы, куда даже большинству из штабс-офицеров не было доступа. Но он в душе был воином-строевиком, а не человеком из пусть и нужной, но тайной «конторы». Отвечать прямым отказом было бы тоже глупо, как знать, как это воспримут такие высокие люди, с какими он только недавно общался. И не посчитают ли они, что в таком случае будет безопаснее для общего дела, чтобы Лёшка погиб смертью храбрых в каком-нибудь отчаянном и безнадёжным бою. А ведь за ним уже стояли люди из его собственной команды. Да и погибать больше тоже уже как-то не хотелось, достаточно было и одного раза в той, в другой его жизни, и он постарался ответить старшему офицеру как можно более грамотно.
– Генрих Фридрихович, я очень ценю ваше доверие, но позвольте мне воевать как егерь, вы ведь помните мою давнюю мечту. И вообще, вам ведь нужна будет команда из стрелков-штуцерников, кто сможет выполнить очень необычные задания, которые не под силу всем имеющимся боевым частям. Позвольте мне её создать, и уверяю, мы вам ещё очень пригодимся в своё время.
Его собеседник был умный и, главное, «слышащий» человек, и, видя, как в глазах барона промелькнула искра понимания, Лёшка тоже понял, что его мысль мимо не прошла.
Все требуемые формальности были соблюдены, и фон Оффенберг при свидетелях из штаба прощался снова, как когда-то давно, при первом их знакомстве.
– До свиданий, мой юный друк. Очень корошо, что ты зашоль меня навестить. Заходить ещё, как будет твой свободный время!
Лёшка шлёпал по покрытой свеже выпавшим снежком кривой улочке Бухареста, когда за его спиной раздался цокот копыт. Он обернулся и увидел что к нему подъезжает его давешний собеседник – «особист». Он спрыгнул с коня и, оглядев быстрым глазом окрестности, наклонился к Алексею.
– По поводу сербов вам просили передать, чтобы вы за ними присматривали и по возможности берегли. Народ это горячий и отчаянный, а нам они ещё могут очень пригодиться. Как знать, может быть, нам скоро будут нужны свои люди на Балканах. И ещё, вам велено передать это, – и он достал из-за спины новенький штуцер. – Это вам от знакомого нам обоим барона в продолжение того недавнего разговора, что между вами состоялся. Нам нужна особая, хорошая команда стрелков, так что готовьте её, Егоров, вы нам совсем скоро понадобитесь.
Баранов вскочил на лошадь и ускакал по улице дальше, а Лёшка шёл в своё расположение и обдумывал всё то, что случилось с ним за эти последние три часа. Он прекрасно понимал, что той простой жизни – ать-два, ать-два, – как прежде, у него уже не будет, и теперь ему нужно готовиться к новым поворотам судьбы.
Глава 11. В Бухаресте
На следующий день команда егерей Куницына была построена по плутонгам на небольшой площади для вручения медалей за сражение под Кагулом. Вручал медали сам командир Апшеронского пехотного полка полковник Колюбякин. Егеря были первыми, кто получал эти награды, и они были горды оказанной чести.
Полковник переходил к солдату и унтер-офицеру по шеренге и вкладывал каждому участнику сражения свою серебряную медаль на голубой Андреевской ленте. Выпущена она была двух типов – для рядовых и унтер-офицеров. Унтерская была больше диаметром и богаче оформлена, на краях её был широкий бортик с насечкой в виде рифлёного венка. На лицевой стороне был изображён портрет императрицы Екатерины II с надписью «Б.М. Екатерина II. Императ. и самодерж. Всеросс.». На оборотной стороне медали была выбита крупная надпись «Кагул» и стояла ниже дата в три строки: «Июля 21 дня 1770 года».
Высший офицерский и частично штаб- и обер-офицерский состав за битву при Кагуле был награждён новым, только что учреждённым боевым орденом святого великомученика Георгия Победоносца. Правда, получило эти ордена очень малое количество героев, и все они в основном были из высшего офицерского состава. Статус этой награды был чрезвычайно высокий!
Столпившиеся неподалеку зеваки из валахов во все глаза наблюдали, как важный полковник награждает своих солдат.
– Молодец, братец, благодарю за службу!
А в ответ слышалось традиционное:
– Рад стараться, вашвысокоблагородие! Благодарю покорно!
И уже в самом конце, после краткой поздравительной речи для всех громогласно грохнуло:
– Ура! Ура! Ура-а-а!