Хватка Аврелии сделалась неприятной, сдавливала талию так, что стало трудно дышать.

— Уф, — сказала Эмили, чувствуя, как из легких выходит последняя порция воздуха. У нее уже начинала кружиться голова. Они снова пошатнулись все втроем и налетели на стол.

— Аврелия! Отпусти ее! — Нина дернула изо всех сил, и они вдруг расцепились так резко, что девочка отлетела и шлепнулась на землю.

— Ну… — прохрипела Эмили, задыхаясь. — Это было здо…

Она не успела договорить, потому что в этот момент Аврелия прижала кулачки к вискам и завизжала так оглушительно, что ей показалось, будто вокруг завибрировал воздух. У девочки побагровело лицо, а костяшки пальцев побелели. Затем она вскочила и умчалась прочь.

Нина бросилась за ней.

А Эмили осталась возле стола и несъеденного ланча, не зная, что делать.

Неизвестно было, вернутся ли мать и дочь, но не пропадать же почти готовой еде… Подумав так, Эмили осторожно подцепила вилкой рыбину с гриля, успешно переложила ее на блюдо и накрыла колпаком, чтобы не остыла. После этого она выложила на другое блюдо рис, приправив его соусом сальса из манго, и тоже накрыла. Протерла стол, собрала весь ассортимент из магазина Аврелии, сложила одежду и рукописные ценники в аккуратные стопочки. Чувствуя себя ужасно от того, что стала причиной очередной истерики, она мыла, чистила, драила кухню, пока не привела все в идеальный порядок. Эмили казалось, что она не только не облегчает Нине жизнь в том, что касается присмотра за дочерью, а, наоборот, все портит, хотя сама Нина убеждала ее не принимать на свой счет то, что происходит с Аврелией. Визжала девочка душераздирающе — как будто ногтем скребли по стеклу, — но все-таки утешительно было знать, что она не немая. Причина, по которой она не произносила ни слова, оставалась загадкой, однако дело было явно не в голосовых связках.

Через полчаса раскрасневшаяся Нина вернулась — чуть ли не вприпрыжку сбежала по каменным ступенькам к бассейну.

— Боже, мне так жаль, — проговорила она, прижав руку ко лбу. — Не знаю, что на нее нашло. Таблетки должны были ее успокоить, а не взбудоражить.

— Нет, все нормально, — снова заверила Эмили, машинально дотронувшись до своей помятой талии. — Кто же не любит обниматься?

Нина нахмурилась, уперев руки в бока. Затем тряхнула головой:

— Наверное, со стороны моя реакция выглядела чрезмерно бурной, но Аврелия не контролирует собственную силу. И меня это очень тревожит. Раньше она ничего подобного не делала. Никого не обнимала, кроме членов семьи.

— О, да ничего страшного. В детстве я и не такое вытворяла, — сказала Эмили. — Например, любила подходить к незнакомым людям и спрашивать, можно ли мне пожить у них. Джулиет дико обижалась.

Нина рассмеялась, ее напряженное лицо расслабилось.

— Еще бы! Наверное, твои родители думают, что ты попала к нам сюда именно так — подошла однажды к своему боссу и спросила, можно ли тебе пожить у него.

— Ага! Наверное.

Нина собиралась сказать что-то еще, но в этот момент заметила, как чисто на кухне, и одобрительно вскинула брови, глядя на сияющую чистотой раковину, на стойку с кухонными приспособлениями и идеально накрытый стол.

— О да, — скромно заулыбалась Эмили. — Ланч подан.

Было непривычно и приятно обнаружить, что кто-то восхищается тем, что она сделала — пусть даже всего лишь накрыла на стол.

— Хорошая работа, — похвалила Нина. — Не терпится попробовать сальсу. Но лучше подождем Аврелию, ты не возражаешь? Она у себя в комнате переводит дух. Я решила дать ей время угомониться, а минут через пять схожу за ней. — Подойдя к краю бассейна, Нина поболтала ногой в воде. — Знаешь, — продолжила она, выпрямившись и помолчав, — несмотря на то, что сегодня случилось, Аврелия с твоим приездом все-таки стала гораздо спокойнее. У меня освободилось больше времени для уроков, игр, разных занятий с ней. Она этому рада.

Эмили подошла к Нине:

— Это хорошо.

— Я тоже слегка расслабилась. Может, именно в этом и дело — мы с дочкой теперь столько времени проводим вместе, что стали как Эллиот с инопланетянином[25] — одна чувствует то же, что другая.

Они постояли немного, глядя на горизонт. Со стороны океана долетал ветерок — прохладный и соленый.

Эмили потянулась и подавила зевок.

— Что будем делать после ланча? — спросила она. — Может, мне начать красить стены в гостином доме?

— Да нет, это не к спеху, — отозвалась Нина, устраиваясь в шезлонге. — Не хочешь немножко отдохнуть?

Тут уж Эмили не заставила себя упрашивать. День был чудесный, и последнее, чего ей сейчас хотелось, — это во-зиться с краской. Она расположилась на соседнем шезлонге, закинув руки за голову, и закрыла глаза.

Солнечный свет сквозь веки казался оранжевым. Ее собственное дыхание сливалось с шумом океанских волн, звучало в унисон с шелестом листвы и легким плеском капель воды, стекающей в фильтр бассейна.

Спустя некоторое время Эмили услышала, как скрипнул шезлонг Нины, а потом различила звук ее легких шагов по плитам. На кухне хлопнула дверца холодильника; Нина вернулась с бутылкой розового вина и двумя бокалами. Раздался хлопок, забулькало, и в ладонях Нины оказался ледяной бокал.

— За наше здоровье! — сказала Нина.

Их бокалы ударились друг о друга, и Эмили сделала маленький глоток. «Лучшая работа в мире!» — мелькнуло в голове.

— Вы с матерью близки? — лениво спросила Нина.

Эмили сжала челюсти. Каждый раз, когда речь заходила о Джулиет, у нее напрягалось все тело. Это было похоже на нервный тик. Вздохнув, она пожала плечами:

— Вообще-то нет.

— А почему?


— Не знаю… Просто мы очень разные. Я люблю поболтать, а она этого терпеть не может. Ей со мной неуютно.

— Как такое может быть? — удивилась Нина. — Она же дала тебе жизнь.

— Вообще-то нет. Я приемная.

— Правда?

Эмили сделала еще один глоток вина, чувствуя на себе взгляд Нины.

— Можно спросить, в каком возрасте тебя удочерили?

— Праудманы оформили опекунство, когда мне было два года, а удочерили, когда исполнилось восемь.

— Ты когда-нибудь задумывалась о своих биологических родителях? — поинтересовалась Нина.

— Иногда. — Обычно Эмили не отвечала на подобные вопросы, но сейчас она расслабилась и забыла о внутреннем цензоре — возможно, вино и жара подействовали, а может, она размякла в обществе Нины. — В любом случае они умерли, так что искать мне некого. Да я бы и не стала. Они, судя по всему, не были хорошими людьми. Били меня, и все такое. Алкоголики.

Нина молчала.

— Ничего, я все равно этого не помню, — продолжала Эмили. — Или, по крайней мере, не могу вспомнить. Джулиет водила меня к детскому психологу — они с мужем какое-то время думали, что у меня могли сохраниться воспоминания.

Нина села на своем лежаке:

— Какие воспоминания? О биологических родителях?

— Да. Или о том, что они со мной сделали.

— Что они с тобой сделали?

Эмили сглотнула:

— Не знаю. И никто мне об этом не рассказывал. Думаю, наоборот, — все ждали, когда я им об этом расскажу.

— Но как ты могла что-то запомнить в таком возрасте?

Последовала пауза. Эмили отхлебнула еще вина. Вот кабинет психолога она помнила отлично: стены обшиты деревянными панелями, на них висят детские рисунки; в центре помещения — столик с песком и формочками; целая пирамида из баночек с тестом для лепки «Плей-До»; серьезная женщина с короткими седыми волосами поправляет на носу очки в красной оправе. Женщину звали доктор Форте. После каждого сеанса Джулиет подолгу внимательно смотрела Эмили в глаза, словно искала признаки изменений в надежде, что доктор ее от чего-то вылечила.

— Мне говорили, мое тело может помнить о жестоком обращении. Именно тело, а не мозг. Это не те воспоминания, которые формируются у взрослых людей или у детей постарше. Есть даже какой-то специальный термин… — Эмили пыталась сосредоточиться, но в голове все было как в тумане. На жаре клонило в сон.

Некоторое время они опять молчали, однако девушка чувствовала, что ей нужно сказать что-то еще.

— Наверно, это странно, но иногда мне хочется все вспомнить, потому что внутри как будто есть пустое пространство, которое нужно заполнить.

— А ты задавала вопросы?

— Да, вроде того. Джулиет мне иногда что-то рассказывала, когда я была подростком, но она очень не любила об этом говорить. И я тоже не любила, если честно. Это все как-то тягостно.

— Понимаю.

Они обе опять взялись за бокалы с вином, и Эмили прислушалась к своим ощущениям — ледяная жидкость приятно холодила.

— Почему ты называешь ее Джулиет? — спросила Нина. — Почему не «мама»?

Эмили вспомнила тот момент, когда решила никогда больше не называть приемную мать «мамой». Ей было десять, и она лопалась от ярости.

— Просто мне кажется, это неправильно, — поколебавшись, ответила девушка.

— Джулиет не обижается?

— Нет. — Эмили положила ладонь себе на живот. Там, внутри, как будто шевельнулась подыхающая рыба. — А может, обижается. Я не знаю.

— Это не совет, просто мысли вслух… — тихо начала Нина. — Может, тебе быть к ней снисходительнее? Никто ведь несовершенен, а судя по всему, тебе с ней было лучше, чем где-нибудь в другом месте.

— Согласна. Я не хотела показаться неблагодарной. Знаю, мне повезло, вот только Джулиет было недостаточно того, что у нее есть я. Ей всегда хотелось большего…

— Что ты имеешь в виду?

Эмили вспомнила редкие моменты, когда становилась свидетельницей того, как Джулиет плакала. Это всегда было после походов на прием в клинику или звонков врачам, порой в неожиданных местах — например, в кафе или в супермаркете, — но чаще дома, за полузакрытыми дверями (Эмили помнила, как прижималась лицом к щели между створкой и косяком, пытаясь заглянуть в комнату). Джулиет не билась в истерике — она тихо плакала, а на смену этому слезному штилю приходил бурный ураган мнимого счастья: спонтанный поход в кафе-мороженое или игра в догонялки на детской площадке. И каждый раз, скача за Эмили по лесенкам и горкам, Джулиет смотрела на нее печальными глазами с робкой улыбкой.

Какая-то часть затуманенного сознания Эмили вдруг очнулась от оцепенения, и возникла мысль, что неплохо бы разбудить внутреннего цензора.

— О нет, ничего. Забудь, меня просто развезло от вина. — Она зевнула и повернула голову к Нине. Рядом с глазом у Нины был тонкий белый шрам, которого раньше Эмили не замечала. Словно серебристая линия протянулась от виска к челюсти. — А какое у тебя было детство? Расскажи о своей семье.

Нина тихо рассмеялась: