Я посмотрела ему в лицо и улыбнулась. Обо мне беспокоились, за меня переживали, и это было новым и приятным для меня чувством. Как и мысль о том, что я теперь не одна, и есть к кому обратиться, если что-то пойдет не так. И радовало то, что Корнелиус верит в меня, мою рассудительность и способность держать вещи под контролем.
— Иди. Я справлюсь.
Я легко дотронулась до его руки.
— Не знаю, получится ли нам сегодня увидеться. Но завтра я жду тебя на приеме в лесном особняке. И вот еще... — он наклонился ко мне и прошептал: — Эрика, ты чертовски хороша в наряде бродячей гадалки. Самая красивая и загадочная девушка на ярмарке.
Простые слова, но он произнес их так, что я вспыхнула от удовольствия.
Мне хотелось услышать больше, но он лишь почтительно поклонился и ушел.
Я вернулась к дяде.
Было слышно, как Алисия возбужденно заговорила, когда подошел Корнелиус, но слов я уже не разобрала.
* * *
В зале «Хмельной коровы» и впрямь оказалось пусто. Публика заполнит трактир позднее, когда закончатся уличные празднования.
За стойкой сидела помощница хозяйки. Кухонный мальчишка — точнее, дюжий парень, который порой выполнял обязанности вышибалы, — лениво развалился на табурете, двое стариков перебрасывались в кости за столом у очага.
Мы с дядей уселись в дальнем углу. Я заказала сладкого чая и ватрушку, дядя не стал заказывать ничего. Пока мы добирались до трактира, не обменялись и дюжиной слов.
Он молча смотрел, как я жадно пью горячий чай, в который положила шесть ложек сахара.
Силы, надо срочно восстановить силы! Впрочем, чувствовала я себя недурно, хотя за день несколько раз входила в транс и прибегала к дару. Жизнь и физический труд на свежем воздухе принесли пользу; я определенно стала выносливее, хотя никогда не считала себя слабой городской неженкой.
Дядя сцепил руки, прокашлялся и заговорил все о том же:
— Эрика, тебе нужно вернуться в столицу.
— Зачем? Чтобы ты опять упек меня в сумасшедший дом?
— Я отправил тебя в клинику святого Модеста, потому что беспокоился о тебе!
— Не обо мне. О состоянии, которое уплывало из твоих рук.
— Да! — заговорил он с ожесточением. — Ты скоро станешь владелицей большого наследства. Я бережно управлял им эти годы. Меня коробило твое пренебрежительное отношение к деньгам! Я видел, что ты своевольна, упряма и сумасбродна. Чего только стоило твое желание учиться в академии и развивать дар, которого у тебя считай что нет! Зачем тебе это было нужно? Для чего?
— Я хотела идти своей дорогой и не растрачивать впустую то, что мне дано!
Он нетерпеливо отмахнулся.
— Я боялся, что после совершеннолетия ты захочешь изъять деньги из фонда и пустить их на ветер. На какой-нибудь нелепый проект!
— Неужели я казалась тебе настолько сумасбродной?! Плохо же ты меня знаешь!
— Именно — ты сумасбродная! Поэтому я желал видеть твоим мужем надежного, достойного человека, который сможет тебя обуздать. Образумить. Я надеялся, что Андреас станет именно таким супругом и твердой, настойчивой рукой поведет тебя по жизни.
— Переломать бы этому негодяю его настойчивые руки! — энергично сказала я и жестом попросила подавальщицу принести еще чая.
Дядя помолчал, покраснел, потер лоб и вдруг удивил меня.
— Тут ты права! — выпалил он с досадой. — Он негодяй. Точнее не скажешь. После того, как расстроилась ваша свадьба, Андреас приходил ко мне. Уверял, что совершил маленькую шалость... а ты придала ей слишком большое значение. Молодые склонны к импульсивным поступкам. Я хотел, чтобы между вами все наладилось. Но потом, когда ты сбежала, я много думал. Решил разобраться. И выяснил: все это время, что Андреас ухаживал за тобой, он содержал двух любовниц. Стань ты его женой, он превратил бы твою жизнь в ад и разбазарил твое состояние. Видишь... — дядя побагровел от натуги и выдавил. — Я готов признавать свои ошибки. Хорошо бы и тебе признать свои.
Я была поражена, но и рассержена.
— Какие ошибки, позволь узнать? Ошибка в том, что я не осталась в клинике, где надо мной издевались?
— Тебя лечили! После размолвки с Андреасом ты днями не выходила из комнаты, ничего не ела и ни с кем не разговаривала. Я консультировался с семейным врачом. Он сказал, что у Одаренных такое состояние чревато серьезными проблемами с ментальным и физическим здоровьем. И если не принять срочных мер, будет поздно. Доктора в клинике обещали, что подберут для тебя терапию, которая вернет тебе силы и желание жить. И ведь они справились! Именно это было нужно тебе: встряска. И ты ее получила! Ты стала сама собой и начала действовать. Правда, как всегда, сумасбродно.
Он недобро усмехнулся и начал перечислять:
— Сбежала из клиники, ограбила меня, решила начать новую жизнь. Которая, судя по всему, тебе весьма нравится. Кажется, это называется «шоковая терапия». Клянусь, я не знал, что в клинике применяются столь радикальные методы. Но они сработали! Телесный дискомфорт помог тебе преодолеть черную меланхолию.
Я откинулась на спинку стула и сложила руки на груди. Моему возмущению не было предела.
— Сказала бы, что думаю об этих методах, но учительнице не полагается выражаться такими словами.
— Эрика, рад видеть тебя прежней, — криво улыбнулся дядя. — Действительно, рад. Поверь, я устроил этим докторишкам такое, что они не скоро забудут! За то, что они меня не поставили в известность... о своих методах. Я не сторонник физического насилия. Даже если оно идет человеку на пользу. Вспомни, я ведь ни разу не поднял на тебя руку. Хотя были моменты, когда ты заслуживала затрещины.
— Попробовал бы ты только! — сказала я сквозь зубы.
— Разве я запирал тебя дома? Нет! Я злился, но все же давал тебе поступить по-своему! Разрешил тебе учиться в академии, хотя мог запретить, настоять на своем! Не стал обращаться в полицию, когда ты обманула камердинера и вытащила бумаги из сейфа. Не стал устраивать погоню. Дал тебе время одуматься.
— Как ты меня нашел? Через сыскное бюро Биркентона?
— Сначала я обратился туда, но их услуги не понадобились; один человек из Департамента образования узнал тебя и написал мне. Первым порывом было забрать тебя и силой вернуть домой, но я сел, подумал... и не стал.
Он как будто смутился и ненадолго замолчал, но я поняла, что он не договорил: дядя боялся скандала, боялся привлечь к нашим семейным делам недоброе внимание и испортить свою репутацию. Вот почему он выжидал! Ему нужно было время, чтобы утихли слухи.
— Время от времени я получал о тебе известия... от твоего куратора из Департамента. Прошло почти пять месяцев, и я решил: пора. Я приехал с добрыми намерениями.
— Да ну?
— Ладно! — он досадливо помотал головой. — Не буду настаивать, чтобы ты вернулась домой. Хочу лишь, чтобы ты поняла меня. Не буду утверждать, что любил тебя, как полагается близкому родственнику. Я обещал брату, что позабочусь о его дочери. Наверное, плохо выполнял свое обещание. Но, видишь ли, у нас с твоей тетей нет своих детей… Мы не были готовы к тому, что нам достанется такая своевольная племянница. Ты не слушала нас, мы не слушали тебя. Каждый желал настоять на своем.
Он тяжело вздохнул и после паузы произнес:
— Но я старше, поэтому и спрос с меня больше. И вот я тут, и протягиваю руку примирения.
Дядя казался искренним. Он говорил с трудом, то замолкая, то выпаливая слова одно за другим. Было не узнать хладнокровного, язвительного финансиста Ханта.
Я покосилась на его руки, словно ожидая, что он выполнит свое обещание буквально. Дядя и правда двинул руку по столу, как будто желая коснуться моего запястья, но под моим взглядом быстро отдернул пальцы и спрятал руку под стол.
Я внимательно посмотрела в его лицо. И увидела пожилого, усталого мужчину, одышливого, несчастного, с растрепанными седыми волосами. На его помятом лице выступили багровые пятна неровного румянца.
Дядя никогда мне не нравился. Я не любила его. Считала тираном и самодуром. Негодовала, когда он забрал меня из пансиона и решил поселить в своем доме, и нисколько не ценила то, что он мне дал — наряды, украшения...
Теперь меня кольнула жалость и сожаление. Ему и тете было одиноко. Они решили, что я скрашу их старость. Но не знали, что делать с упрямой девочкой-подростком, как ладить с ней, как сблизиться… Они воспитывали меня так, как когда-то воспитывали их самих.
— Я лишь желала жить по своим правилам, — пробормотала я.
Я попыталась увидеть себя его глазами — такой, какой я была, когда жила в его доме.
И увидела свою горячность, и предубеждение, и желание доказать свою правоту во что бы то ни стало, протестовать, идти напролом! Я так горячо отстаивала свою независимость, что мне не приходило в голову просто попросить помощи. Не хватало терпения убеждать и уговаривать.
Многое переменилось с тех пор. Я стала другой, училась доверять и быть терпеливой.
Дядя молча смотрел на меня. Потом он вздохнул и сказал:
— Пожалуй, пойду к себе в комнату и прилягу. Ночь не спал. В мои годы путешествия даются тяжело. Обдумай то, что я сказал. Завтра я бы хотел проведать тебя, посмотреть, как ты живешь и где работаешь.
Он фыркнул и добавил:
— Захудалая уездная школа, подумать только. И ты держишь свинью и разгребаешь навоз!
О нет, мой дядя не стал ангелом в одночасье! Он по-прежнему был тем же язвительным, высокомерным, твердолобым финансистом. Что ж, родственников не выбирают...
— Если навестишь меня завтра, я дам тебе лопату и ты проверишь, что легче: грести деньги или разгребать навоз.
Дядя невесело рассмеялся, я поднялась, чтобы уйти.
— Постой... — он полез во внутренний карман пиджака и достал бумажник. — Эрика, полагаю, тебе нужны деньги. Вот, возьми. И не ломайся, пожалуйста! — добавил он раздраженно. — Они твои.
— Хорошо. Спасибо, — я взяла протянутые купюры, чувствуя себя неловко, хотя неловкость с гордостью были совершенно лишние.
— Обращайся, если понадобится что-то еще, — ворчливо сказал дядя, морщась — и ему было здорово не по себе. Для смирения собственной гордыни требуется немало сил. — Помощь, совет... все-таки я твой дядя, занимаю не последнее место в столичном обществе и не слыву дураком. Могу сгодиться на что-нибудь... До завтра, Эрика.
— До завтра, дядя.
Уже у дверей я вспомнила о просьбе Корнелиуса, быстро написала короткую записку и попросила служащего в трактире парня отнести ее господину Робервалю.
* * *
Я вышла из трактира и посмотрела на стремительно пустеющую улицу. Горожане спешили в направлении ратушной площади, где уже играл оркестр. Мимо пронеслась стайка нарядных девушек. Они покосились на меня, прыснули и помчались дальше.
После всех перипетий я выглядела как подлинная бродячая гадалка — юбки в пыли, косынка сползла, на лицо выбиваются волосы... Не стоит в таком виде появляться на празднике. Да и участвовать в нем больше не хотелось. День только начался, а уже случилось столько — на месяц хватит.
— Иди. Я справлюсь.
Я легко дотронулась до его руки.
— Не знаю, получится ли нам сегодня увидеться. Но завтра я жду тебя на приеме в лесном особняке. И вот еще... — он наклонился ко мне и прошептал: — Эрика, ты чертовски хороша в наряде бродячей гадалки. Самая красивая и загадочная девушка на ярмарке.
Простые слова, но он произнес их так, что я вспыхнула от удовольствия.
Мне хотелось услышать больше, но он лишь почтительно поклонился и ушел.
Я вернулась к дяде.
Было слышно, как Алисия возбужденно заговорила, когда подошел Корнелиус, но слов я уже не разобрала.
* * *
В зале «Хмельной коровы» и впрямь оказалось пусто. Публика заполнит трактир позднее, когда закончатся уличные празднования.
За стойкой сидела помощница хозяйки. Кухонный мальчишка — точнее, дюжий парень, который порой выполнял обязанности вышибалы, — лениво развалился на табурете, двое стариков перебрасывались в кости за столом у очага.
Мы с дядей уселись в дальнем углу. Я заказала сладкого чая и ватрушку, дядя не стал заказывать ничего. Пока мы добирались до трактира, не обменялись и дюжиной слов.
Он молча смотрел, как я жадно пью горячий чай, в который положила шесть ложек сахара.
Силы, надо срочно восстановить силы! Впрочем, чувствовала я себя недурно, хотя за день несколько раз входила в транс и прибегала к дару. Жизнь и физический труд на свежем воздухе принесли пользу; я определенно стала выносливее, хотя никогда не считала себя слабой городской неженкой.
Дядя сцепил руки, прокашлялся и заговорил все о том же:
— Эрика, тебе нужно вернуться в столицу.
— Зачем? Чтобы ты опять упек меня в сумасшедший дом?
— Я отправил тебя в клинику святого Модеста, потому что беспокоился о тебе!
— Не обо мне. О состоянии, которое уплывало из твоих рук.
— Да! — заговорил он с ожесточением. — Ты скоро станешь владелицей большого наследства. Я бережно управлял им эти годы. Меня коробило твое пренебрежительное отношение к деньгам! Я видел, что ты своевольна, упряма и сумасбродна. Чего только стоило твое желание учиться в академии и развивать дар, которого у тебя считай что нет! Зачем тебе это было нужно? Для чего?
— Я хотела идти своей дорогой и не растрачивать впустую то, что мне дано!
Он нетерпеливо отмахнулся.
— Я боялся, что после совершеннолетия ты захочешь изъять деньги из фонда и пустить их на ветер. На какой-нибудь нелепый проект!
— Неужели я казалась тебе настолько сумасбродной?! Плохо же ты меня знаешь!
— Именно — ты сумасбродная! Поэтому я желал видеть твоим мужем надежного, достойного человека, который сможет тебя обуздать. Образумить. Я надеялся, что Андреас станет именно таким супругом и твердой, настойчивой рукой поведет тебя по жизни.
— Переломать бы этому негодяю его настойчивые руки! — энергично сказала я и жестом попросила подавальщицу принести еще чая.
Дядя помолчал, покраснел, потер лоб и вдруг удивил меня.
— Тут ты права! — выпалил он с досадой. — Он негодяй. Точнее не скажешь. После того, как расстроилась ваша свадьба, Андреас приходил ко мне. Уверял, что совершил маленькую шалость... а ты придала ей слишком большое значение. Молодые склонны к импульсивным поступкам. Я хотел, чтобы между вами все наладилось. Но потом, когда ты сбежала, я много думал. Решил разобраться. И выяснил: все это время, что Андреас ухаживал за тобой, он содержал двух любовниц. Стань ты его женой, он превратил бы твою жизнь в ад и разбазарил твое состояние. Видишь... — дядя побагровел от натуги и выдавил. — Я готов признавать свои ошибки. Хорошо бы и тебе признать свои.
Я была поражена, но и рассержена.
— Какие ошибки, позволь узнать? Ошибка в том, что я не осталась в клинике, где надо мной издевались?
— Тебя лечили! После размолвки с Андреасом ты днями не выходила из комнаты, ничего не ела и ни с кем не разговаривала. Я консультировался с семейным врачом. Он сказал, что у Одаренных такое состояние чревато серьезными проблемами с ментальным и физическим здоровьем. И если не принять срочных мер, будет поздно. Доктора в клинике обещали, что подберут для тебя терапию, которая вернет тебе силы и желание жить. И ведь они справились! Именно это было нужно тебе: встряска. И ты ее получила! Ты стала сама собой и начала действовать. Правда, как всегда, сумасбродно.
Он недобро усмехнулся и начал перечислять:
— Сбежала из клиники, ограбила меня, решила начать новую жизнь. Которая, судя по всему, тебе весьма нравится. Кажется, это называется «шоковая терапия». Клянусь, я не знал, что в клинике применяются столь радикальные методы. Но они сработали! Телесный дискомфорт помог тебе преодолеть черную меланхолию.
Я откинулась на спинку стула и сложила руки на груди. Моему возмущению не было предела.
— Сказала бы, что думаю об этих методах, но учительнице не полагается выражаться такими словами.
— Эрика, рад видеть тебя прежней, — криво улыбнулся дядя. — Действительно, рад. Поверь, я устроил этим докторишкам такое, что они не скоро забудут! За то, что они меня не поставили в известность... о своих методах. Я не сторонник физического насилия. Даже если оно идет человеку на пользу. Вспомни, я ведь ни разу не поднял на тебя руку. Хотя были моменты, когда ты заслуживала затрещины.
— Попробовал бы ты только! — сказала я сквозь зубы.
— Разве я запирал тебя дома? Нет! Я злился, но все же давал тебе поступить по-своему! Разрешил тебе учиться в академии, хотя мог запретить, настоять на своем! Не стал обращаться в полицию, когда ты обманула камердинера и вытащила бумаги из сейфа. Не стал устраивать погоню. Дал тебе время одуматься.
— Как ты меня нашел? Через сыскное бюро Биркентона?
— Сначала я обратился туда, но их услуги не понадобились; один человек из Департамента образования узнал тебя и написал мне. Первым порывом было забрать тебя и силой вернуть домой, но я сел, подумал... и не стал.
Он как будто смутился и ненадолго замолчал, но я поняла, что он не договорил: дядя боялся скандала, боялся привлечь к нашим семейным делам недоброе внимание и испортить свою репутацию. Вот почему он выжидал! Ему нужно было время, чтобы утихли слухи.
— Время от времени я получал о тебе известия... от твоего куратора из Департамента. Прошло почти пять месяцев, и я решил: пора. Я приехал с добрыми намерениями.
— Да ну?
— Ладно! — он досадливо помотал головой. — Не буду настаивать, чтобы ты вернулась домой. Хочу лишь, чтобы ты поняла меня. Не буду утверждать, что любил тебя, как полагается близкому родственнику. Я обещал брату, что позабочусь о его дочери. Наверное, плохо выполнял свое обещание. Но, видишь ли, у нас с твоей тетей нет своих детей… Мы не были готовы к тому, что нам достанется такая своевольная племянница. Ты не слушала нас, мы не слушали тебя. Каждый желал настоять на своем.
Он тяжело вздохнул и после паузы произнес:
— Но я старше, поэтому и спрос с меня больше. И вот я тут, и протягиваю руку примирения.
Дядя казался искренним. Он говорил с трудом, то замолкая, то выпаливая слова одно за другим. Было не узнать хладнокровного, язвительного финансиста Ханта.
Я покосилась на его руки, словно ожидая, что он выполнит свое обещание буквально. Дядя и правда двинул руку по столу, как будто желая коснуться моего запястья, но под моим взглядом быстро отдернул пальцы и спрятал руку под стол.
Я внимательно посмотрела в его лицо. И увидела пожилого, усталого мужчину, одышливого, несчастного, с растрепанными седыми волосами. На его помятом лице выступили багровые пятна неровного румянца.
Дядя никогда мне не нравился. Я не любила его. Считала тираном и самодуром. Негодовала, когда он забрал меня из пансиона и решил поселить в своем доме, и нисколько не ценила то, что он мне дал — наряды, украшения...
Теперь меня кольнула жалость и сожаление. Ему и тете было одиноко. Они решили, что я скрашу их старость. Но не знали, что делать с упрямой девочкой-подростком, как ладить с ней, как сблизиться… Они воспитывали меня так, как когда-то воспитывали их самих.
— Я лишь желала жить по своим правилам, — пробормотала я.
Я попыталась увидеть себя его глазами — такой, какой я была, когда жила в его доме.
И увидела свою горячность, и предубеждение, и желание доказать свою правоту во что бы то ни стало, протестовать, идти напролом! Я так горячо отстаивала свою независимость, что мне не приходило в голову просто попросить помощи. Не хватало терпения убеждать и уговаривать.
Многое переменилось с тех пор. Я стала другой, училась доверять и быть терпеливой.
Дядя молча смотрел на меня. Потом он вздохнул и сказал:
— Пожалуй, пойду к себе в комнату и прилягу. Ночь не спал. В мои годы путешествия даются тяжело. Обдумай то, что я сказал. Завтра я бы хотел проведать тебя, посмотреть, как ты живешь и где работаешь.
Он фыркнул и добавил:
— Захудалая уездная школа, подумать только. И ты держишь свинью и разгребаешь навоз!
О нет, мой дядя не стал ангелом в одночасье! Он по-прежнему был тем же язвительным, высокомерным, твердолобым финансистом. Что ж, родственников не выбирают...
— Если навестишь меня завтра, я дам тебе лопату и ты проверишь, что легче: грести деньги или разгребать навоз.
Дядя невесело рассмеялся, я поднялась, чтобы уйти.
— Постой... — он полез во внутренний карман пиджака и достал бумажник. — Эрика, полагаю, тебе нужны деньги. Вот, возьми. И не ломайся, пожалуйста! — добавил он раздраженно. — Они твои.
— Хорошо. Спасибо, — я взяла протянутые купюры, чувствуя себя неловко, хотя неловкость с гордостью были совершенно лишние.
— Обращайся, если понадобится что-то еще, — ворчливо сказал дядя, морщась — и ему было здорово не по себе. Для смирения собственной гордыни требуется немало сил. — Помощь, совет... все-таки я твой дядя, занимаю не последнее место в столичном обществе и не слыву дураком. Могу сгодиться на что-нибудь... До завтра, Эрика.
— До завтра, дядя.
Уже у дверей я вспомнила о просьбе Корнелиуса, быстро написала короткую записку и попросила служащего в трактире парня отнести ее господину Робервалю.
* * *
Я вышла из трактира и посмотрела на стремительно пустеющую улицу. Горожане спешили в направлении ратушной площади, где уже играл оркестр. Мимо пронеслась стайка нарядных девушек. Они покосились на меня, прыснули и помчались дальше.
После всех перипетий я выглядела как подлинная бродячая гадалка — юбки в пыли, косынка сползла, на лицо выбиваются волосы... Не стоит в таком виде появляться на празднике. Да и участвовать в нем больше не хотелось. День только начался, а уже случилось столько — на месяц хватит.