Я забыла, что я хотела попросить айфон. Папа решил, что я звоню, потому что мне страшно. Он меня успокаивал. Говорил «маленькая моя». И еще смешно меня называл, «картошечка». Я не знала, что меня так звали. Это моя мама про свой живот (со мной внутри) говорила, что ей как мешок картошки привязали. Я не только «чудище», «лох-нессик» и «лохушка». Я еще и «картошечка».
Я не знаю, почему у них не получилась семья. Мама мне про это несколько раз говорила и все время по-разному.
Вообще, когда я своего папу увидела первый раз, я разочаровалась. Я его представляла совсем другим. Похожим на всех актеров одновременно. А он толстоватый и лысоватый, от него пивом пахнет, у него на правом глазу родинка, на веке, большая. И мне как-то стремно было, вдруг у меня такая же вырастет? Если бы я была мальчиком, я бы знала, как я потом состарюсь.
Мы оба раза встречались втроем. Я, папа и мам. И я не знала, как с ним говорить. Мы же никогда не говорили на двоих. А тут я начала про «Скорую» рассказывать. А он меня утешал. Я не знала, как это бывает здорово, когда тебя утешает папа.
Я потом говорю: «приходи ко мне на выпускной».
А он удивился, он думал, выпускные только в одиннадцатом классе бывают, а в девятом их нет. Он вообще какой-то оторванный от реала: не знает, что теперь ЕГЭ, а не устные и письменные экзамены, не знает, что в началке четыре года учатся. А я не знаю, кем он работает. Теперь знаю. Водителем в курьерской службе. Развозит заказы. Какое-то оборудование, он сам не знает, какое.
Я спросила, какая у него зарплата. Он спросил, может, мне чего надо купить? Я сказала, что нет. Я знаю, сколько получают водители курьерской службы. Там если айфон брать, то только в кредит. Ну нафиг. Я ему говорю «Ты приходи ко мне на выпускной, просто так, без подарков. У меня все есть»
Я думала, что он скажет спасибо. Или, что он меня любит. А он сказал «хорошо». И попрощался.
А я потом пошла на кухню и начала есть мандарины.
Такой день длинный. Хочется лечь на пол, закрыть глаза и отключиться. А у меня геометра, русиш и физика. Хорошо, что я английский сделала. На автопилоте.
Не знаешь, что делать, делай английский.
Сработало, блин.
Лучше бы не.
*
Сегодня я выбирала себе свою будущую старость.
Я ехала в метро от Юли. Еще по легкому метро, самую первую остановку домой. А там новые вагоны, с сиденьями, на которых умещается по пять человек. Напротив меня сидело пять разных пожилых теток. Разных и одинаковых. Они между собой не были знакомы. Они просто так сидели, поодиночке, но так странно, что хотелось вынуть мобильник и их сфоткать. Но в открытую стеснительно, а с другого ракурса не тот эффект. Я просто разглядывала их, будто они были картинами в музее. Частью экспозиции.
Причем «часть экспозиции» я сперва на английском подумала, «the part of exposition». Это из того документального фильма, который мы сегодня с Юлей смотрели и разбирали, там про Сикстинскую капеллу и про всякие легенды, которые с ней связаны. Я про это должна написать.
Вторник: соч про капеллу Юле! На почту до 15 00!
В общем, из-за этого фильма в голове осталось ощущение, будто я видеокамера. И я на все, что происходило в метро, смотрела так, будто я это снимаю.
Я еще думала, что вдруг опять того актера-клоуна увижу. Но вот сколько к Юле езжу, ни разу больше не встречала. Может, он тогда всего один раз и случайно представление давал? Специально, чтобы я его увидела?
(Самое обидное: когда я мам про клоуна рассказала, она вдруг такая: «А ведь это он мог у тебя вытащить мобильник»!». Будто мам его сама видела и прямо может о нем судить!).
Я смотрела на старых теток. Они примерно одного возраста — за пятьдесят. Как наша ВМ. И примерно одинаково одеты. Начнешь описывать, будет про них всех одно и то же: a cap, a scarf, a bag, a coat, gloves, a book, сапоги и очки. И очень яркая помада на губах. У всех пятерых. Помада разных оттенков, но вот реально яркая. Будто специально из-за того, что зима и холодно. И чтобы от этой унылости серой не озвереть, пожилые тетки мажут губы самой яркой помадой и на свои черные пальто цепляют яркие шарфики, словно зиму отпугивают.
Я не могу объяснить, их надо было видеть, этих теток. Сидят все пятеро, с книжками — живыми и электронными. Все читают. У всех лица разные. Морщины по разному лежат. Форма лиц разная, прически, цвет помады и теней, ну, одни тетки тощие, другие наоборот. Но главное, что ни одна из них не улыбалась. Я поэтому и задумалась: «Неужели я в старости тоже буду такой унылой?»
Я не оправдываюсь. Мне кажется, что если бы у меня бабушка была, то я бы всех старых теток типировала как «похожа на мою бабушку или нет». А так я их просто разглядываю. Старые люди гораздо сильнее отличаются друг от друга. Как осенние листья — не бывает двух кленовых одинаково красно-желто-зеленых, всегда узор будет отличаться. Так и со старостью. У всех стариков лица разные.
На самом деле, я на этих теток совсем недолго смотрела, может, минуту или две всего: потому что на следующей остановке одна тетка вышла, а другая пересела. И «экспозиция теток» нарушилась. Но я какое-то кошмарное количество мыслей успела передумать: про себя, про мам, про то, почему людям так сложно улыбаться, про то, что если бы все тетки читали одну и ту же книгу на одной и той же странице — с такими разными выражениями лиц — это был бы флэш-моб. Или кадр из социальной рекламы.
Наверное, надо было их просто сфотографировать и все. А я провафлила этот момент и не могу успокоиться до сих пор.
Мне не страшно, что я стану старой. Наоборот, это значит, что я проживу долго. Мне страшно, если я буду хмурой мрачной старухой. И у меня ничего не будет в жизни, только, например, электронная читалка. И резиновые сапоги. Но они будут тоже дурацкие и яркие. Как я.
Подумала: а вдруг, когда я стану старой, яркое всё будет не в тренде. И я такая еду как сейчас, куртка красная, ботинки желтые, рюкзак голубой, перчатки, помада, шарфик, книжка — тоже разных цветов. И на меня какая-нибудь овца четырнадцатилетняя будет смотреть и думать: «Вот пожилая тетка вырядилась!». И пестрое будет считаться старушечьими цветами.
Ну и пофиг! Главное, чтобы я не была хмурой. Чокнутой бабкой быть согласна, как в тех комиксах, у датчанина, что ли. А хмурой — ни за что в жизни. Буду веселой старушкой. Ездить в метро и хихикать. А метро, наверное, тогда вообще всё станет легким, как у Юли на линии. А я такая: «Это вы, внучата, пороху не нюхали! Раньше-то метро было вообще подземкой!!! Страшной и черной».
Во, вырасту, стану внуков тоннелями пугать. Хотя нет, не стану! Тоннели — клевые.
Интересно, а у этих пожилых теток из вагона есть внуки? Хоть у одной? Ну почему они такие мрачные-то все сидели?!
Апдейт: По веселых старушек — это не датчанин рисовал, а финка. Финляндка. В общем, художница-финн, Инга Лёёк. Я когда ее картинки смотрю в сети, то всегда боюсь, что на следующей вместо двух старушек одна останется, как в жизни.
Но они же рисованные! У них все будет хорошо!
*
Мне кажется, что я — это Ирина Болеславовна, когда я хожу к ней рыб кормить. Мне страшно. Я не знаю, если бы мне заранее сказали, что я буду одинокая и бездетная… Иногда лучше не знать своего будущего.
А вообще одинокой и бездетной можно по разному быть. Как Юля. Или как ВМ. Они тоже без детей и мужа, но они другие. Не кряхтят по этому поводу. А у Ирины Болеславовны вся квартира кряхтит. Даже рыбы выглядят занудно.
У нее очень скучно. Будто она живет сама у себя в гостях и себя стесняется. В шкафу много полотенец, простыней и комплектов постельного белья. Не распакованных. А между этими стопками простыней зачем-то лежат куски мыла.
Я не рылась у ИБ в шкафу. Это я полотенце и халат искала по ее просьбе. Халат был новый, с этикеткой. И полотенце с ценником.
Я не понимала, почему мне на эти простыни так грустно смотреть. Потом дошло. Для одной Ирины Болеславовны их слишком много. Она не очень молодая. Даже если она их будет каждый день менять, ей их слишком много. Тем более, что её нынешний халат совсем старый и страшный. С заплатками на рукавах. И простыня с наволочкой на кровати тоже унылые до чертиков. А в шкафу лежат нарядные простыни в подсолнухах и кораблях. Зачем?
*
Дорогая Вера! Поздравляю тебя с с днем рождения! Твоя Вера!
Все-таки хорошо, что у меня полное имя и короткое одинаковые. Потому что Екатерина и Катя — это разные статусы. Лилия и Лиля — тоже. А я всегда будто сразу взрослая. Только еще есть старый фильм «Маленькая Вера». Я его ненавижу из-за названия.
Мне пятнадцать!
Хочу пролистать этот блог на десять лет вперед и посмотреть, какой я стану, когда выросла. И что сбылось.
*
День рождения, оказывается, это такой праздник, который никогда-никогда не сбывается так, как ты мечтаешь. Но иногда это «не сбывается» бывает куда лучше, чем мечталось. Ну, или просто лучше, но по другому.
Я на др всегда плачу, хотя бы минутку. И мам плачет. Она от радости, потому что это трогательно, а я от нервов. И еще как примета, что ли. Мне кажется, что такие слезы — это как жертва языческим богам, чтобы их задобрить. Один раз капнула, и всё, откупилась, теперь всё будет хорошо.
*
Мн не хватает слов, которыми можно говорить. То, что я чувствую, похоже на фильм. Но я не могу его никому показать.
Мне Юля задала сочинение и я поняла, что некоторые слова не знаю. Не на английском, а на русском. Про эмоции. Про всякие переживания. Мне Юля говорит, что это проходит, если читать. Как можно больше, самого разного. Не фанфиков. Именно книг. Не знаю.
Мне с фанфами легче, потому что в шапке всегда стоит, сколько слов, пейринг и предупреждения типа «смерть персонажа». И если текст не зашёл, можно открыть другой с тем же пейрингом. А в книге персонажи написаны один раз и навсегда. И они нереально огромные, эти тексты.
Кстати, Юля мне на др подарила абонемент на британское кино, три приглашения на два лица. Можно пойти на три любых фильма, там все с субтитрами будет. Хорошо, что три: можно по очереди взять Л, Сончиту и маму. И мне только сейчас пришло в голову, что с субтитрами — это как будто учебное пособие, что ли. Но мне не обидно. Юля знает, что я люблю кино. Поэтому и дарит именно его, а не книги на англ, например. Вроде учебник, а приятно.
*
Ирина Болеславовна выписывается завтра. Ура! Никаких рыб!
*
Еще один факт обо мне, который я про себя не знала: когда мне обидно, я начинаю повторять код нашего домофона.
Мы сидели на химии с Л, а за нами вместо Надьки и Светки сели Кирик и Фаддеичев (Паша-и-девочки). Сейчас грипп, народ болеет табунами. Химоза пошутила: «первый вариант чихнул, второй завтра тоже начнет греметь соплями».
Вообще смешно. Хотя выражение «греметь соплями» мне не нравится дико. Ну вот, четвертая парта не пришла и пятая села за нами. А у Кирика тоже насморк и он все время сморкается с кошмарным звуком, как бомж в метро.
Такое один раз услышишь, и то тошнить станет. А этот чабан сидит буквально у меня за ушами. И гремит! Такое ощущение, что его сопли мне в уши сейчас прилетят. Детский сад, штаны на лямках!
Но если показать, как меня это достало, он обязательно этот свой дебилизм усилит. Не знаю, саксофон откуда-нибудь припрет и в него сморкаться будет.
Нельзя дергаться или ежиться.
Я знаю, что нельзя.
Я сперва сидела и изо всех сил думала, как меня вообще угораздило в том году в Кирика втрескаться и почему мне его замесы казались такими смешными. Почему я бы в том году, как дура, сама бы смеялась, что Кирик изображает сопливого слона. А сейчас меня тошнит не только от звуков, а просто от чужого дебилизма. Про это можно было долго думать, но тут он реально чихнул мне в шею. Я поворачиваюсь и говорю:
— Кирилл, пожалуйста…
А этот чабан такой перебивает:
— Спасибо!
И сам ржет и у него еще улыбка как у клоуна-убийцы из бездарного ужастика. И что-то такое мерзкое еще у него, я не знаю, то ли нос у него блестел, то ли уши слишком оттопыренные.
Я не понимаю, как и почему он мне раньше нравился!? У него же волосы как пыльная тряпка! Как я в этот ужас влюбиться могла? Или он так опустился всего за год?
Я не знаю, почему у них не получилась семья. Мама мне про это несколько раз говорила и все время по-разному.
Вообще, когда я своего папу увидела первый раз, я разочаровалась. Я его представляла совсем другим. Похожим на всех актеров одновременно. А он толстоватый и лысоватый, от него пивом пахнет, у него на правом глазу родинка, на веке, большая. И мне как-то стремно было, вдруг у меня такая же вырастет? Если бы я была мальчиком, я бы знала, как я потом состарюсь.
Мы оба раза встречались втроем. Я, папа и мам. И я не знала, как с ним говорить. Мы же никогда не говорили на двоих. А тут я начала про «Скорую» рассказывать. А он меня утешал. Я не знала, как это бывает здорово, когда тебя утешает папа.
Я потом говорю: «приходи ко мне на выпускной».
А он удивился, он думал, выпускные только в одиннадцатом классе бывают, а в девятом их нет. Он вообще какой-то оторванный от реала: не знает, что теперь ЕГЭ, а не устные и письменные экзамены, не знает, что в началке четыре года учатся. А я не знаю, кем он работает. Теперь знаю. Водителем в курьерской службе. Развозит заказы. Какое-то оборудование, он сам не знает, какое.
Я спросила, какая у него зарплата. Он спросил, может, мне чего надо купить? Я сказала, что нет. Я знаю, сколько получают водители курьерской службы. Там если айфон брать, то только в кредит. Ну нафиг. Я ему говорю «Ты приходи ко мне на выпускной, просто так, без подарков. У меня все есть»
Я думала, что он скажет спасибо. Или, что он меня любит. А он сказал «хорошо». И попрощался.
А я потом пошла на кухню и начала есть мандарины.
Такой день длинный. Хочется лечь на пол, закрыть глаза и отключиться. А у меня геометра, русиш и физика. Хорошо, что я английский сделала. На автопилоте.
Не знаешь, что делать, делай английский.
Сработало, блин.
Лучше бы не.
*
Сегодня я выбирала себе свою будущую старость.
Я ехала в метро от Юли. Еще по легкому метро, самую первую остановку домой. А там новые вагоны, с сиденьями, на которых умещается по пять человек. Напротив меня сидело пять разных пожилых теток. Разных и одинаковых. Они между собой не были знакомы. Они просто так сидели, поодиночке, но так странно, что хотелось вынуть мобильник и их сфоткать. Но в открытую стеснительно, а с другого ракурса не тот эффект. Я просто разглядывала их, будто они были картинами в музее. Частью экспозиции.
Причем «часть экспозиции» я сперва на английском подумала, «the part of exposition». Это из того документального фильма, который мы сегодня с Юлей смотрели и разбирали, там про Сикстинскую капеллу и про всякие легенды, которые с ней связаны. Я про это должна написать.
Вторник: соч про капеллу Юле! На почту до 15 00!
В общем, из-за этого фильма в голове осталось ощущение, будто я видеокамера. И я на все, что происходило в метро, смотрела так, будто я это снимаю.
Я еще думала, что вдруг опять того актера-клоуна увижу. Но вот сколько к Юле езжу, ни разу больше не встречала. Может, он тогда всего один раз и случайно представление давал? Специально, чтобы я его увидела?
(Самое обидное: когда я мам про клоуна рассказала, она вдруг такая: «А ведь это он мог у тебя вытащить мобильник»!». Будто мам его сама видела и прямо может о нем судить!).
Я смотрела на старых теток. Они примерно одного возраста — за пятьдесят. Как наша ВМ. И примерно одинаково одеты. Начнешь описывать, будет про них всех одно и то же: a cap, a scarf, a bag, a coat, gloves, a book, сапоги и очки. И очень яркая помада на губах. У всех пятерых. Помада разных оттенков, но вот реально яркая. Будто специально из-за того, что зима и холодно. И чтобы от этой унылости серой не озвереть, пожилые тетки мажут губы самой яркой помадой и на свои черные пальто цепляют яркие шарфики, словно зиму отпугивают.
Я не могу объяснить, их надо было видеть, этих теток. Сидят все пятеро, с книжками — живыми и электронными. Все читают. У всех лица разные. Морщины по разному лежат. Форма лиц разная, прически, цвет помады и теней, ну, одни тетки тощие, другие наоборот. Но главное, что ни одна из них не улыбалась. Я поэтому и задумалась: «Неужели я в старости тоже буду такой унылой?»
Я не оправдываюсь. Мне кажется, что если бы у меня бабушка была, то я бы всех старых теток типировала как «похожа на мою бабушку или нет». А так я их просто разглядываю. Старые люди гораздо сильнее отличаются друг от друга. Как осенние листья — не бывает двух кленовых одинаково красно-желто-зеленых, всегда узор будет отличаться. Так и со старостью. У всех стариков лица разные.
На самом деле, я на этих теток совсем недолго смотрела, может, минуту или две всего: потому что на следующей остановке одна тетка вышла, а другая пересела. И «экспозиция теток» нарушилась. Но я какое-то кошмарное количество мыслей успела передумать: про себя, про мам, про то, почему людям так сложно улыбаться, про то, что если бы все тетки читали одну и ту же книгу на одной и той же странице — с такими разными выражениями лиц — это был бы флэш-моб. Или кадр из социальной рекламы.
Наверное, надо было их просто сфотографировать и все. А я провафлила этот момент и не могу успокоиться до сих пор.
Мне не страшно, что я стану старой. Наоборот, это значит, что я проживу долго. Мне страшно, если я буду хмурой мрачной старухой. И у меня ничего не будет в жизни, только, например, электронная читалка. И резиновые сапоги. Но они будут тоже дурацкие и яркие. Как я.
Подумала: а вдруг, когда я стану старой, яркое всё будет не в тренде. И я такая еду как сейчас, куртка красная, ботинки желтые, рюкзак голубой, перчатки, помада, шарфик, книжка — тоже разных цветов. И на меня какая-нибудь овца четырнадцатилетняя будет смотреть и думать: «Вот пожилая тетка вырядилась!». И пестрое будет считаться старушечьими цветами.
Ну и пофиг! Главное, чтобы я не была хмурой. Чокнутой бабкой быть согласна, как в тех комиксах, у датчанина, что ли. А хмурой — ни за что в жизни. Буду веселой старушкой. Ездить в метро и хихикать. А метро, наверное, тогда вообще всё станет легким, как у Юли на линии. А я такая: «Это вы, внучата, пороху не нюхали! Раньше-то метро было вообще подземкой!!! Страшной и черной».
Во, вырасту, стану внуков тоннелями пугать. Хотя нет, не стану! Тоннели — клевые.
Интересно, а у этих пожилых теток из вагона есть внуки? Хоть у одной? Ну почему они такие мрачные-то все сидели?!
Апдейт: По веселых старушек — это не датчанин рисовал, а финка. Финляндка. В общем, художница-финн, Инга Лёёк. Я когда ее картинки смотрю в сети, то всегда боюсь, что на следующей вместо двух старушек одна останется, как в жизни.
Но они же рисованные! У них все будет хорошо!
*
Мне кажется, что я — это Ирина Болеславовна, когда я хожу к ней рыб кормить. Мне страшно. Я не знаю, если бы мне заранее сказали, что я буду одинокая и бездетная… Иногда лучше не знать своего будущего.
А вообще одинокой и бездетной можно по разному быть. Как Юля. Или как ВМ. Они тоже без детей и мужа, но они другие. Не кряхтят по этому поводу. А у Ирины Болеславовны вся квартира кряхтит. Даже рыбы выглядят занудно.
У нее очень скучно. Будто она живет сама у себя в гостях и себя стесняется. В шкафу много полотенец, простыней и комплектов постельного белья. Не распакованных. А между этими стопками простыней зачем-то лежат куски мыла.
Я не рылась у ИБ в шкафу. Это я полотенце и халат искала по ее просьбе. Халат был новый, с этикеткой. И полотенце с ценником.
Я не понимала, почему мне на эти простыни так грустно смотреть. Потом дошло. Для одной Ирины Болеславовны их слишком много. Она не очень молодая. Даже если она их будет каждый день менять, ей их слишком много. Тем более, что её нынешний халат совсем старый и страшный. С заплатками на рукавах. И простыня с наволочкой на кровати тоже унылые до чертиков. А в шкафу лежат нарядные простыни в подсолнухах и кораблях. Зачем?
*
Дорогая Вера! Поздравляю тебя с с днем рождения! Твоя Вера!
Все-таки хорошо, что у меня полное имя и короткое одинаковые. Потому что Екатерина и Катя — это разные статусы. Лилия и Лиля — тоже. А я всегда будто сразу взрослая. Только еще есть старый фильм «Маленькая Вера». Я его ненавижу из-за названия.
Мне пятнадцать!
Хочу пролистать этот блог на десять лет вперед и посмотреть, какой я стану, когда выросла. И что сбылось.
*
День рождения, оказывается, это такой праздник, который никогда-никогда не сбывается так, как ты мечтаешь. Но иногда это «не сбывается» бывает куда лучше, чем мечталось. Ну, или просто лучше, но по другому.
Я на др всегда плачу, хотя бы минутку. И мам плачет. Она от радости, потому что это трогательно, а я от нервов. И еще как примета, что ли. Мне кажется, что такие слезы — это как жертва языческим богам, чтобы их задобрить. Один раз капнула, и всё, откупилась, теперь всё будет хорошо.
*
Мн не хватает слов, которыми можно говорить. То, что я чувствую, похоже на фильм. Но я не могу его никому показать.
Мне Юля задала сочинение и я поняла, что некоторые слова не знаю. Не на английском, а на русском. Про эмоции. Про всякие переживания. Мне Юля говорит, что это проходит, если читать. Как можно больше, самого разного. Не фанфиков. Именно книг. Не знаю.
Мне с фанфами легче, потому что в шапке всегда стоит, сколько слов, пейринг и предупреждения типа «смерть персонажа». И если текст не зашёл, можно открыть другой с тем же пейрингом. А в книге персонажи написаны один раз и навсегда. И они нереально огромные, эти тексты.
Кстати, Юля мне на др подарила абонемент на британское кино, три приглашения на два лица. Можно пойти на три любых фильма, там все с субтитрами будет. Хорошо, что три: можно по очереди взять Л, Сончиту и маму. И мне только сейчас пришло в голову, что с субтитрами — это как будто учебное пособие, что ли. Но мне не обидно. Юля знает, что я люблю кино. Поэтому и дарит именно его, а не книги на англ, например. Вроде учебник, а приятно.
*
Ирина Болеславовна выписывается завтра. Ура! Никаких рыб!
*
Еще один факт обо мне, который я про себя не знала: когда мне обидно, я начинаю повторять код нашего домофона.
Мы сидели на химии с Л, а за нами вместо Надьки и Светки сели Кирик и Фаддеичев (Паша-и-девочки). Сейчас грипп, народ болеет табунами. Химоза пошутила: «первый вариант чихнул, второй завтра тоже начнет греметь соплями».
Вообще смешно. Хотя выражение «греметь соплями» мне не нравится дико. Ну вот, четвертая парта не пришла и пятая села за нами. А у Кирика тоже насморк и он все время сморкается с кошмарным звуком, как бомж в метро.
Такое один раз услышишь, и то тошнить станет. А этот чабан сидит буквально у меня за ушами. И гремит! Такое ощущение, что его сопли мне в уши сейчас прилетят. Детский сад, штаны на лямках!
Но если показать, как меня это достало, он обязательно этот свой дебилизм усилит. Не знаю, саксофон откуда-нибудь припрет и в него сморкаться будет.
Нельзя дергаться или ежиться.
Я знаю, что нельзя.
Я сперва сидела и изо всех сил думала, как меня вообще угораздило в том году в Кирика втрескаться и почему мне его замесы казались такими смешными. Почему я бы в том году, как дура, сама бы смеялась, что Кирик изображает сопливого слона. А сейчас меня тошнит не только от звуков, а просто от чужого дебилизма. Про это можно было долго думать, но тут он реально чихнул мне в шею. Я поворачиваюсь и говорю:
— Кирилл, пожалуйста…
А этот чабан такой перебивает:
— Спасибо!
И сам ржет и у него еще улыбка как у клоуна-убийцы из бездарного ужастика. И что-то такое мерзкое еще у него, я не знаю, то ли нос у него блестел, то ли уши слишком оттопыренные.
Я не понимаю, как и почему он мне раньше нравился!? У него же волосы как пыльная тряпка! Как я в этот ужас влюбиться могла? Или он так опустился всего за год?