*
Я позвонила своему отцу! Черт!
Он снял трубку, я говорю:
«Это Вера».
Он говорит:
«Кто?»
Я:
«Я твоя дочка».
А он:
«Я тебе перезвоню через десять минут!»
А если бы я в этот момент умирала бы?! Я бы успела умереть.
10 минут. 11. 13 минут. Он не перезвонил.
У него вообще телефон отключен теперь.
Я пишу ему «Ты мне не отец!».
Жалко, что нельзя удалять уже отправленные сообщения!
Вообще, все так паршиво. Папа не перезвонил. Я ему не нужна. Я об этом думаю и мне ничего не хочется, даже дышать.
Не знаешь, что делать — делай английский!
Сижу, делаю. Косячу по полной, потому что мозг занят будущим телефонным звонком от папы.
А он не звонит. А я неправильные глаголы долблю. Если мозг занят, психовать некогда.
If my mind is busy, i can’t go crazy.
*
Я думала, это папа звонит. А это Ирина Болеславовна, соседка снизу. Я в детстве боялась ее отчества. Думала, раз она «Болеславовна», значит у нее болит все время что-то. Поэтому она такая злобная.
Она, когда переехала в квартиру под нами, нам все время в батарею стучала, ругалась, что я шумлю. Однажды написала на нас заявление в полицию. «Ребенок ночью бегает босыми ногами в туалет и у меня трясется люстра и стекла». Мам это заявление у себя в блоге вешала. А потом мама с Ириной Болеславовной однажды разговорились. Оказалось, что ИБ в эту квартиру переехала после смерти мужа. Они жили вместе тридцать лет, а детей у них не было. И ей было грустно от того, что у моей мам есть я. По моему, она сама виновата, могла бы и усыновить в детдоме, если бы реально хотела ребенка. Но она на меня больше не писала заявления. Однажды подарила нам с мам билеты в цирк — ей на работе выдали, а ей идти не с кем и незачем. И мы сходили.
А теперь у ИБ наши запасные ключи хранятся. А у нас ее. Еще она нам звонит, если надо поменять лампочку в люстре. У ИБ акрофобия, боязнь высоты. Она залезает на табуретку и у нее сразу кружится голова. У меня не кружится, но я не люблю ходить к ИБ. Она разговорчивая. Вот мам к ней спокойно ходит. Часа на два с половиной. Как в демотиваторе: «Я к соседке на пять минут, а ты через полчасика суп выключи».
Я не хочу брать трубку. Я жду папу.
А звонит опять соседка.
*
Саму лампочку сменить — дело трех минут. Сколько нужно Вер, чтобы сменить лампочку у соседки? Ни одной. Пока соседка Веру выпустит, Вера распадется на аминокислоты. На нуклеотиды какие-нибудь.
Но мам сбросила смс, что ИБ очень просит зайти. И мам знает, что я сейчас дома. Не соврать, что меня нет. Я в заложниках у ситуации. Если бы вдруг сейчас у Марсика понос бы начался? Когда не надо, он всегда хочет на улицу! А сейчас не хотел.
Я шла с семнадцатого этажа на шестнадцатый так медленно, что за это время могла бы до первого доскакать. А я плелась. Как на скучном уроке, когда в туалет по-настоящему не надо, но сидеть и слушать эту муть невозможно. Тогда я отпрашиваюсь и специально иду в самый дальний. Сейчас я ползла на один этаж вниз. И первый раз в жизни жалела, что не курю. А то бы еще постояла на лестнице с сигаретой.
Между прочим, когда Ирина Болеславовна только переехала в наш дом, она курила на лестнице (хотя жила одна и на нее в квартире никто не ругался). А когда она бросила курить, сразу начала ругаться на тех, кто курит. Как будто раньше у нее от этого дыма голова не болела?! В общем, это такое же лицемерие, как с нашей завучихой и конкурсом песни. Я еще подумала про конкурс и немножко спела, прямо на нашей лестнице. У нас патриотичная песня совсем не патриотичная, без трескотни.
Нам ВМ ставила запись на классчае, а сами мы еще не учили. Очень простая песня, но от нее страшно становится. То есть, сперва не страшно, пока ВМ не объяснила, про что там поется. Про детский сад, который плыл в эвакуацию, а его разбомбили фашистские летчики. Они знали, что стреляют по судну, на котором плыли дети. И все равно стреляли. Судно утонуло, а панамки остались плыть по воде. И всё.
«Белые панамки», автор Егоров. Выучить к четвергу, даже если слуха нет!!!
Я решила, что на лестнице учить очень удобно. Эхо! И еще солнце сквозь лестничные окна — яркое, как будто летнее. И небо как летнее, если не знать, что сейчас зима. Яркий свет и в нем пылинки крутятся. Как ноты песни.
Я слова почти не помнила, но можно и без них. Мелодию напела, одним звуком «а». Эхо откликалось.
И я не слышала, как Ирина Болеславовна открыла свою дверь. Она крикнула сквозь песню:
«Веруня, я тебя жду!».
Я не «Веруня» никогда в жизни!
Жалко, что я была в тапках, а не в ботинках или кедах. Я бы тогда шнурки три часа вязала — сперва «за-». Потом «раз-» вязывала.
Потом я подумала, что я себя веду как перед невыученным уроком. Получу скорее свою пару и ну нафиг всё, Добби свободный эльф!
Захожу к Ирине Болеславовне. А у нее свет горит в коридоре и на кухне. И вообще везде. А где лампочка перегорела — непонятно. Все на своих местах. Чего меня тогда звали?
ИБ стоит на пороге комнаты. На ней пальто и ночная рубашка.
Я решила, что она рехнулась. Вот мам дает! Отправляет меня к соседке, а у той, оказывается, крыша съехала, остался один плинтус! Задушит меня за не фиг делать!
Я от страха не сразу поняла, чего ИБ от меня хочет. Стало страшно. Как будто сейчас — начало новой серии Моего Любимого Сериала. Там до титров и заставки показывают, как нечисть нападает на жертв. И я будто в роли жертвы.
У меня страх сразу полез! Такой, интересный. Будто это немножко кино.
А потом Ирина Болеславовна говорит «плохо с сердцем». А я все провафлила опять, не поняла, что вообще за дела.
Оказывается, ИБ хочет вызвать себе скорую. Но боится. Я не поняла, чего именно.
Мне показалось, что она просто врачей боится и больницы. Я бы тоже боялась, мне кажется. Мне и сейчас стало страшно. Вдруг Ирина Болеславовна начнет прямо умирать, а я не знаю, чего делать. Вот если бы я была Сончитой, которая на ОБЖ рассказывала, как их в скаутском лагере учили помощь оказывать, я бы сразу все сделала как надо. Или хоть в инете бы пошарила. Но я была без мобилы.
Но ведь Ирина Болеславовна не знает, что я не знаю, как людей спасать! Она в меня верит!
Я об этом догадалась и как решение задачки ухватила, за секунду. Когда читаешь условия и сразу понятно, как решать.
Я решила, что буду как будто Сончита, неотразимая в своей крутизне! Я сказала:
«Все будет хорошо! Вы прилягте. То есть приляжьте!»
Я не знала, как правильно произносить. Ирина Болеславовна тоже не знала. Это было смешно. Она легла на диван. Так послушно, будто мы в доктора играли. Хотя я давно не играла. И она, думаю, тоже, раз у нее нет детей и внуков.
Мы решили, что правильно говорить «давайте ложитесь на диван». И еще чего-то решили, тоже смешное. Я сейчас не вспомню.
Мне кажется, там у Ирины Болеславовны дома не я сама была, а будто в меня вправду нечисть вселилась. Чужая личность. Я вообще не помню, как я двигалась, о чем мы шутили. Помнила про себя две фразы. «Я Сончита, я крутая». И «надо смеяться». Это наш с Л закон, про то, как себя вести.
Я вызвала скорую помощь. Я сказала, как попросили: «Моей тете плохо». А потом диктовала адрес и чуть не назвала нашу с мам квартиру вместо этой.
Когда меня диспетчер спросила, кто говорит, я чуть не сказала, что меня зовут Софья. Мне даже показалось, что я говорю голосом Сончиты. И двигаюсь как она. И такая же красивая. Я специально старалась не смотреть на себя в зеркало, чтобы не отвлекаться на свое отражение. Оно мне было не нужно. Я была как актриса. Играла роль очень смелого человека, который ничего не боится.
Мы ждали скорую. Я боялась, что они будут долго ехать и что Ирине Болеславовне за это время станет плохо. Но скорая вправду скорая. Я только успела сложить в пакет то, что ИБ попросила, — чашку, тапки, зарядник для мобилы. И записала на отдельный листочек, как поливать цветы и чем кормить рыб.
Оказывается, у ИБ в той комнате, которая под моей, стоял аквариум. Наверное, когда я бегала в детстве, у аквариума стенки дрожали и стекла тряслись!
Я пока писала про рыб, у меня почерк был немножко похожий на Сончитин. И в голове как будто ее мысли появились. Я вспомнила, как Сончита говорила, что в стрессовой ситуации человека надо подбадривать и касаться только позитивных тем. Я подумала, что Ирина Болеславовна своих рыб любит, и хотела про них поспрашивать. Мне реально стало интересно: если рыбы тут давно, почему я их никогда не замечала в упор, хотя в этой комнате была и лампочки меняла.
Но тут врач зазвонил в домофон. И ИБ мне подсказала: «Ты моя племянница»! Я потом подумала, что, наверное, мне её стоило называть тетей Ирой или тетей Ириной. Но вообще, племянница же может родную тетю называть по имени-отчеству, правда?! В любом случае, врач со скорой ничего не спросила. А пока врач поднималась в лифте, мне ИБ успела, наконец, сказать, чего именно она так боится. Одиночества!
Боится, что в больнице узнают, что она одинокая и заставят подписать дарственную на квартиру. Что одной её знакомой старушке в реанимации дали такую бумажку, велели подписать, а старушка от возмущения в себя пришла!
Пока Ирина Болеславовна мне все это говорила, она на диване подпрыгивала немного. И руками размахивала. Как мы, когда на уроке шепчемся. А я, наоборот, стояла в ступоре, потому что про такие вещи вообще не знала.
И тут пришла врач со скорой. Сразу мне сказала: «Девочка, выключи телевизор». А я в упор не замечала, что телек работает. Он как-то сам по себе бухтел, почти без звука. Фоном.
Он у Ирины Болеславовны всегда так бухтит, я поэтому и не замечала. А врачихе он мешал слушать фонендоскопом! И писать бумаги.
Врачиха пошутила «Ну вот, Болеславовна, а болеете». Не я одна, оказывается так шутила.
А потом велела собираться в больницу. ИБ собиралась и меня все время называла «Веруня». Но мне теперь было без разницы. Я записала, в какую больницу Ирину Болеславовну положат. Врач велела. И я послушалась. Чтобы не выдать, что я не племянница. Племянницы навещают теть в больнице. Но соседку же тоже можно!
Главное, я чуть не прокололась в конце. Когда ИБ выходила из квартиры, я тоже чуть не вышла. Хотя мне ИБ заранее показывала, на какой замок потом что закрыть! И просила везде свет потушить. А у рыб оставить, все как было.
ИБ уехала и я ее квартиру закрыла как можно быстрее. Я только теперь испугалась.
Я к нам поднимаюсь, а там вызовы от папы. На мобильнике. Восемь штук. Он звонил девятый раз, когда я вошла в дверь. Марсюша извылся, он не любит, когда телефон звонит. А я вообще забыла, что звонила папе. Что он у меня вообще есть. Я как-то к этому не привыкла.
Папа спросил, что у меня случилось.
И я ему начала рассказывать про Ирину Болеславовну, про то, как мне было страшно сидеть у нее дома, пока ехала скорая.
Я позвонила своему отцу! Черт!
Он снял трубку, я говорю:
«Это Вера».
Он говорит:
«Кто?»
Я:
«Я твоя дочка».
А он:
«Я тебе перезвоню через десять минут!»
А если бы я в этот момент умирала бы?! Я бы успела умереть.
10 минут. 11. 13 минут. Он не перезвонил.
У него вообще телефон отключен теперь.
Я пишу ему «Ты мне не отец!».
Жалко, что нельзя удалять уже отправленные сообщения!
Вообще, все так паршиво. Папа не перезвонил. Я ему не нужна. Я об этом думаю и мне ничего не хочется, даже дышать.
Не знаешь, что делать — делай английский!
Сижу, делаю. Косячу по полной, потому что мозг занят будущим телефонным звонком от папы.
А он не звонит. А я неправильные глаголы долблю. Если мозг занят, психовать некогда.
If my mind is busy, i can’t go crazy.
*
Я думала, это папа звонит. А это Ирина Болеславовна, соседка снизу. Я в детстве боялась ее отчества. Думала, раз она «Болеславовна», значит у нее болит все время что-то. Поэтому она такая злобная.
Она, когда переехала в квартиру под нами, нам все время в батарею стучала, ругалась, что я шумлю. Однажды написала на нас заявление в полицию. «Ребенок ночью бегает босыми ногами в туалет и у меня трясется люстра и стекла». Мам это заявление у себя в блоге вешала. А потом мама с Ириной Болеславовной однажды разговорились. Оказалось, что ИБ в эту квартиру переехала после смерти мужа. Они жили вместе тридцать лет, а детей у них не было. И ей было грустно от того, что у моей мам есть я. По моему, она сама виновата, могла бы и усыновить в детдоме, если бы реально хотела ребенка. Но она на меня больше не писала заявления. Однажды подарила нам с мам билеты в цирк — ей на работе выдали, а ей идти не с кем и незачем. И мы сходили.
А теперь у ИБ наши запасные ключи хранятся. А у нас ее. Еще она нам звонит, если надо поменять лампочку в люстре. У ИБ акрофобия, боязнь высоты. Она залезает на табуретку и у нее сразу кружится голова. У меня не кружится, но я не люблю ходить к ИБ. Она разговорчивая. Вот мам к ней спокойно ходит. Часа на два с половиной. Как в демотиваторе: «Я к соседке на пять минут, а ты через полчасика суп выключи».
Я не хочу брать трубку. Я жду папу.
А звонит опять соседка.
*
Саму лампочку сменить — дело трех минут. Сколько нужно Вер, чтобы сменить лампочку у соседки? Ни одной. Пока соседка Веру выпустит, Вера распадется на аминокислоты. На нуклеотиды какие-нибудь.
Но мам сбросила смс, что ИБ очень просит зайти. И мам знает, что я сейчас дома. Не соврать, что меня нет. Я в заложниках у ситуации. Если бы вдруг сейчас у Марсика понос бы начался? Когда не надо, он всегда хочет на улицу! А сейчас не хотел.
Я шла с семнадцатого этажа на шестнадцатый так медленно, что за это время могла бы до первого доскакать. А я плелась. Как на скучном уроке, когда в туалет по-настоящему не надо, но сидеть и слушать эту муть невозможно. Тогда я отпрашиваюсь и специально иду в самый дальний. Сейчас я ползла на один этаж вниз. И первый раз в жизни жалела, что не курю. А то бы еще постояла на лестнице с сигаретой.
Между прочим, когда Ирина Болеславовна только переехала в наш дом, она курила на лестнице (хотя жила одна и на нее в квартире никто не ругался). А когда она бросила курить, сразу начала ругаться на тех, кто курит. Как будто раньше у нее от этого дыма голова не болела?! В общем, это такое же лицемерие, как с нашей завучихой и конкурсом песни. Я еще подумала про конкурс и немножко спела, прямо на нашей лестнице. У нас патриотичная песня совсем не патриотичная, без трескотни.
Нам ВМ ставила запись на классчае, а сами мы еще не учили. Очень простая песня, но от нее страшно становится. То есть, сперва не страшно, пока ВМ не объяснила, про что там поется. Про детский сад, который плыл в эвакуацию, а его разбомбили фашистские летчики. Они знали, что стреляют по судну, на котором плыли дети. И все равно стреляли. Судно утонуло, а панамки остались плыть по воде. И всё.
«Белые панамки», автор Егоров. Выучить к четвергу, даже если слуха нет!!!
Я решила, что на лестнице учить очень удобно. Эхо! И еще солнце сквозь лестничные окна — яркое, как будто летнее. И небо как летнее, если не знать, что сейчас зима. Яркий свет и в нем пылинки крутятся. Как ноты песни.
Я слова почти не помнила, но можно и без них. Мелодию напела, одним звуком «а». Эхо откликалось.
И я не слышала, как Ирина Болеславовна открыла свою дверь. Она крикнула сквозь песню:
«Веруня, я тебя жду!».
Я не «Веруня» никогда в жизни!
Жалко, что я была в тапках, а не в ботинках или кедах. Я бы тогда шнурки три часа вязала — сперва «за-». Потом «раз-» вязывала.
Потом я подумала, что я себя веду как перед невыученным уроком. Получу скорее свою пару и ну нафиг всё, Добби свободный эльф!
Захожу к Ирине Болеславовне. А у нее свет горит в коридоре и на кухне. И вообще везде. А где лампочка перегорела — непонятно. Все на своих местах. Чего меня тогда звали?
ИБ стоит на пороге комнаты. На ней пальто и ночная рубашка.
Я решила, что она рехнулась. Вот мам дает! Отправляет меня к соседке, а у той, оказывается, крыша съехала, остался один плинтус! Задушит меня за не фиг делать!
Я от страха не сразу поняла, чего ИБ от меня хочет. Стало страшно. Как будто сейчас — начало новой серии Моего Любимого Сериала. Там до титров и заставки показывают, как нечисть нападает на жертв. И я будто в роли жертвы.
У меня страх сразу полез! Такой, интересный. Будто это немножко кино.
А потом Ирина Болеславовна говорит «плохо с сердцем». А я все провафлила опять, не поняла, что вообще за дела.
Оказывается, ИБ хочет вызвать себе скорую. Но боится. Я не поняла, чего именно.
Мне показалось, что она просто врачей боится и больницы. Я бы тоже боялась, мне кажется. Мне и сейчас стало страшно. Вдруг Ирина Болеславовна начнет прямо умирать, а я не знаю, чего делать. Вот если бы я была Сончитой, которая на ОБЖ рассказывала, как их в скаутском лагере учили помощь оказывать, я бы сразу все сделала как надо. Или хоть в инете бы пошарила. Но я была без мобилы.
Но ведь Ирина Болеславовна не знает, что я не знаю, как людей спасать! Она в меня верит!
Я об этом догадалась и как решение задачки ухватила, за секунду. Когда читаешь условия и сразу понятно, как решать.
Я решила, что буду как будто Сончита, неотразимая в своей крутизне! Я сказала:
«Все будет хорошо! Вы прилягте. То есть приляжьте!»
Я не знала, как правильно произносить. Ирина Болеславовна тоже не знала. Это было смешно. Она легла на диван. Так послушно, будто мы в доктора играли. Хотя я давно не играла. И она, думаю, тоже, раз у нее нет детей и внуков.
Мы решили, что правильно говорить «давайте ложитесь на диван». И еще чего-то решили, тоже смешное. Я сейчас не вспомню.
Мне кажется, там у Ирины Болеславовны дома не я сама была, а будто в меня вправду нечисть вселилась. Чужая личность. Я вообще не помню, как я двигалась, о чем мы шутили. Помнила про себя две фразы. «Я Сончита, я крутая». И «надо смеяться». Это наш с Л закон, про то, как себя вести.
Я вызвала скорую помощь. Я сказала, как попросили: «Моей тете плохо». А потом диктовала адрес и чуть не назвала нашу с мам квартиру вместо этой.
Когда меня диспетчер спросила, кто говорит, я чуть не сказала, что меня зовут Софья. Мне даже показалось, что я говорю голосом Сончиты. И двигаюсь как она. И такая же красивая. Я специально старалась не смотреть на себя в зеркало, чтобы не отвлекаться на свое отражение. Оно мне было не нужно. Я была как актриса. Играла роль очень смелого человека, который ничего не боится.
Мы ждали скорую. Я боялась, что они будут долго ехать и что Ирине Болеславовне за это время станет плохо. Но скорая вправду скорая. Я только успела сложить в пакет то, что ИБ попросила, — чашку, тапки, зарядник для мобилы. И записала на отдельный листочек, как поливать цветы и чем кормить рыб.
Оказывается, у ИБ в той комнате, которая под моей, стоял аквариум. Наверное, когда я бегала в детстве, у аквариума стенки дрожали и стекла тряслись!
Я пока писала про рыб, у меня почерк был немножко похожий на Сончитин. И в голове как будто ее мысли появились. Я вспомнила, как Сончита говорила, что в стрессовой ситуации человека надо подбадривать и касаться только позитивных тем. Я подумала, что Ирина Болеславовна своих рыб любит, и хотела про них поспрашивать. Мне реально стало интересно: если рыбы тут давно, почему я их никогда не замечала в упор, хотя в этой комнате была и лампочки меняла.
Но тут врач зазвонил в домофон. И ИБ мне подсказала: «Ты моя племянница»! Я потом подумала, что, наверное, мне её стоило называть тетей Ирой или тетей Ириной. Но вообще, племянница же может родную тетю называть по имени-отчеству, правда?! В любом случае, врач со скорой ничего не спросила. А пока врач поднималась в лифте, мне ИБ успела, наконец, сказать, чего именно она так боится. Одиночества!
Боится, что в больнице узнают, что она одинокая и заставят подписать дарственную на квартиру. Что одной её знакомой старушке в реанимации дали такую бумажку, велели подписать, а старушка от возмущения в себя пришла!
Пока Ирина Болеславовна мне все это говорила, она на диване подпрыгивала немного. И руками размахивала. Как мы, когда на уроке шепчемся. А я, наоборот, стояла в ступоре, потому что про такие вещи вообще не знала.
И тут пришла врач со скорой. Сразу мне сказала: «Девочка, выключи телевизор». А я в упор не замечала, что телек работает. Он как-то сам по себе бухтел, почти без звука. Фоном.
Он у Ирины Болеславовны всегда так бухтит, я поэтому и не замечала. А врачихе он мешал слушать фонендоскопом! И писать бумаги.
Врачиха пошутила «Ну вот, Болеславовна, а болеете». Не я одна, оказывается так шутила.
А потом велела собираться в больницу. ИБ собиралась и меня все время называла «Веруня». Но мне теперь было без разницы. Я записала, в какую больницу Ирину Болеславовну положат. Врач велела. И я послушалась. Чтобы не выдать, что я не племянница. Племянницы навещают теть в больнице. Но соседку же тоже можно!
Главное, я чуть не прокололась в конце. Когда ИБ выходила из квартиры, я тоже чуть не вышла. Хотя мне ИБ заранее показывала, на какой замок потом что закрыть! И просила везде свет потушить. А у рыб оставить, все как было.
ИБ уехала и я ее квартиру закрыла как можно быстрее. Я только теперь испугалась.
Я к нам поднимаюсь, а там вызовы от папы. На мобильнике. Восемь штук. Он звонил девятый раз, когда я вошла в дверь. Марсюша извылся, он не любит, когда телефон звонит. А я вообще забыла, что звонила папе. Что он у меня вообще есть. Я как-то к этому не привыкла.
Папа спросил, что у меня случилось.
И я ему начала рассказывать про Ирину Болеславовну, про то, как мне было страшно сидеть у нее дома, пока ехала скорая.