20. Шанти




Была половина первого ночи, когда Шанти выключила экран домашней консоли. Два человека ушли по укутанному дождливой темнотой взлетному полю аэродрома.

– Это может оказаться началом не плохой дружбы, – прошептала Шанти, притрагиваясь к сенсорной панели консоли.

В темной квартире еще парил какое-то время застывший в стоп-кадре призрак Фрэнка Боггарта, но потом растаял и он. Тихо шептали системы эко-контроля, да ритмично бубнило сердце, перегоняя кровь по внешне такому хрупкому телу безопасницы, – вот и все звуки. Бетон стен, прошитый тончайшей сеткой полиуглерода, глушил любой аудио-сигнал, идущий снаружи.

Шанти закрыла глаза, но сон испарился с последними отблесками призрака. Тело ныло от усталости, но – и она это знала – уснуть сейчас не выйдет. Шанти включила свет и подняла подушки так, чтоб на кровати можно было сидеть.

Она подняла чувствительность сенсора, но не сильно, и прислушалась. Сейчас ей не хватало жизни, не хватало людей рядом. Или хотя бы человека, того же Давида. В соседней квартире кто-то бубнил, наверное по консоли. Парой этажей выше парочка занималась проформенным семейным сексом, довольно скучным, но даже им Шанти завидовала, а сосед снизу смотрел какую-то образовательную программу о синих китах. Безопасница скинула чувствительность сенсора и уставилась перед собой.

Проклятый Чилаго. Чертовски не хотелось верить в то, что он задумал применить навыки, полученные в «Аламо» здесь и теперь. Она вспомнила разговор за стеной лаборатории. Два голоса, мужской и женский, а между ними то, о чем Шанти мечтала, но чего у нее никогда не было. Потому что, как ни крути, а Давид не в счет, он хороший друг, и секс между ними – лишь опция. Однажды один из них эту опцию отключит, и по большому счету, ничего не изменится. А тот разговор… То, что она слышала, не отключается, вообще не выражается в консольной терминологии. Это что-то древнее и предопределяющее, неделимая связь желания обладать, защитить, дышать одним воздухом и чего-то еще, невыразимого в словах. А у них с Давидом был только секс.

Однако Шанти была профессионалом, она понимала, что в ее работе не существовало операнд типа симпатии. В то время как схожая по неопределенности мыслеформа – подозрение – являлось неотъемлемой составляющей ее профессии.

Глубоко вздохнув, и исследовав себя на предмет какого-нибудь намека на сон, Шанти активировала ручную консоль и перевела ее на голосовую регистрацию.

– Департамент службы безопасности, банк данных.

– Поднесите сенсор консоли к правому глазу, – ответил безжизненный голос программного конструкта ДБ.

Шанти послушно выполнила требование, позволив сенсору консоли просканировать сетчатку глаза.

– Доступ подтвержден.

– Военный конфликт, планета Тито, подразделение «Аламо», – продиктовала запрос Шанти.

Конструкт молчал секунды три. Шанти нахмурилась. Такого на ее памяти не случалась, оперативная система передачи данных ДБ была едва ли не самой мощной на Иводзиме. Соперничать с ней могла разве что внутренняя система Департамента Здравоохранения.

– Закрытая информация, в доступе отказано, – разродился конструкт.

Шанти недоумевающе смотрела на консоль, не зная, стоит ли верить собственным ушам.

– Причина отказа.

– Недостаточный уровень допуска.

Шанти сощурила глаза, сформулировала новый вопрос и продиктовала:

– Информационная область отказа.

– Закрытая информация, в доступе отказано.

Шанти откинулась на подушках. Ее мышцы требовали пощады, но голова была чиста. Закрытая информация, что это вообще может значить в контексте ее расследования. И почему Давиду удалось получить эту информацию, а ей в допуске отказали? Интересно, он уже спит? Шанти потянулась к консоли, но набирать номер Давида не стала. Если он достал информацию неофициальными путями, этот звонок мог его подставить. Формулировка «закрытая информация» может подразумевать, что любой запрос по ней будет отслеживаться.

– Ладно, – вздохнула Шанти, и вспомнила слова одного русского с ее курса. – Утро мудрее, чем вечер.

Русский тогда сказал как-то по другому, но столько времени прошло. Одуряющая волна сна накатила внезапно. У него был рак пищевода, вспомнила засыпая Шанти, у этого русского. И по этому он всегда смеялся произнося эту поговорку. Вспомнила, как она произносится…





21. Игги




– Ну и бардак у тебя, напарник, – усмехнулась Мэри, разглядывая кучу носков и трусов, вперемежку сваленных в углу студии около стиральной Машинки.

Игги покраснел.

– Ко мне редко приходят.

– Не парься. Просто засиделся ты Игги в одиночках, вот что я думаю.

Игги пожал плечами и пошел на кухню ставить кофе. Что он мог ответить Мэри? Что единственная женщина, которую он хотел бы впустить в свою квартиру, стояла сейчас над кучей его грязного белья? А может, и стоило так ответить, вот только когда он так решил, кофейный бот уже разливал кофе в стаканы. Так всегда было. Что-то там не правильно действовало у Игги в мозгах, от чего мысли двигались очень медленно.


– Ахренеть! Клянусь чернобыльским реактором, это он!

Куст рассматривал цилиндр Дезертира, выуженный из разобранных внутренностей видеоблока. А я-то думал, что хорошо его спрятал, покачал головой Игги.

– Это точно он, – важно кивнул Трехрогий, и, повернувшись к Игги, спросил:

– Как тебе удалось его достать.

– Нашел, – честно ответил Игги.

– Нашел? Нашел?! – взвился Куст.

– Я же говорил, Дезертиры приносят нам на рынок своих мертвецов. И оставляют. Потом барыги их потрошат. А эта штука, наверное, укатилась под стол. Я вечером обходил рынок, ну и…

– Брата Игга, – пробормотал, выныривая из наркотического оцепенения Бигсби, – это не просто часть Диза. Такие блоки памяти бывают у одного из сотни железных болванов. Сама по себе эта шняга стоит больше пяти кусков. Минимум четыре с половиной. А то, что на ней хранится, может стоить от нуля до бесконечности. Это если тебе придет в голову торговать информацией, брата. Но это опасно. Любая армейская информация, Игга, она как старая бомба. Никто не может знать, когда и по какой причине она сработает. Вкуриваешь?

Игги кивнул, но думал в этот момент о том, что целые сутки в его доме лежали деньги, примерно равные его годовому жалованью. Очень большие по меркам Игги деньги.

– Ну, напарник, ты везунок, – усмехнулась Мэри.

– Так ты дашь брате Кусту поюзать эту ебаторию? – нетвердо качаясь на ногах, спросил Бигсби.

– Ну… да. Вы же его не сломаете?

Игги с тревогой посмотрел на Куста и Трехногого. Он почему-то вдруг засомневался в том, что поступает верно.

– Мы рискуем только информацией, которая хранится в памяти, – ответил, потирая лысину Трехногий. – Может так же пострадать функциональная часть – если мы наткнемся на боевой софт. Но сама по себе игрушка останется не поврежденной, и свои пять кусков ты с нее получишь.

Игги перевел взгляд на Мэри. Та пожала плечами:

– Я в этих делах не лучше тебя разбираюсь. Но вообще-то этим ребятам можно верить.

– Ну… тогда ладно. И когда вы собираетесь его…

– Прямо сейчас, – ответил Куст. – Дистанционно даже лучше.

– Безопаснее, – кивнул Трехногий. – Но если ты против…

– Делайте, – кивнул Игги с решительностью, которой не чувствовал.

– Отлично, – Маска хлопнула в ладоши. Игги сначала подумал – от радости, но сразу после хлопка из запястья девушки выскочили два тонких провода. – Давайте взломаем этой малышке мозги.

– Я подключусь со своей консоли, а ты через меня, – отодвигая провода Маски, проговорил новый человек в компании, которого тут все называли Муравьем. Он был черным, как смоль, даже с какой-то прозеленью. И одевался в старое армейское шмотье.

– Это почему? – вскинулась Маска.

– Потому, что у меня больше опыта, детка.

Игги взял кружку и ушел в другой конец комнаты. Там стояли пластиковые коробки из-под видео-блока и домашней консоли. Все руки не доходили выбросить. Игги уселся на одну из коробок и стал наблюдать.

– У тебя же можно курить в квартире? – спросила Мэри, усаживаясь на вторую коробку.

– Да, можно, – кивнул Игги и полез в карман за сигаретами.





22. Тако




Брабек работал до самого утра. Без перерывов на чертов отдых, приятель, без перекуров, без всей этой ерунды, сечешь? Я имею в виду, ту ерунду, которая вроде как нормальная для тебя и меня. Но Брабек был под кайфом, и какое бы дерьмо не разносили наночастицы по его организму, нормальным человеком скульптор уже не был. Тако трижды засыпал, но ты представь как это, спать, скорчившись в офисном кресле! Нет, конечно, Тако приходилось жить и в худших условиях, слов нет. Но это было давно, и вообще-то он приложил немало усилий для того, чтобы спать в нормальных условиях. В кровати, так? На чистом белье, которое пахнет чистым бельем. И он уже, если честно, привык жить хорошо. Он привык к проклятому запаху чистого белья! Потому что он, Тако, нормальный человек, так? Он это заработал!

Но Брабек работал и работал. Наверное, в нем окончательно полетели какие-то предохранители. Проснувшись в третий раз, Тако решил спуститься к скульптору. Тело японца затекло, ноги еле шевелились. Он прошелся по кабинке, выбросил в утилизатор боксы из-под китайской еды, зевнул так, что чуть не вывихнул себе челюсть, и стал спускаться по лестнице. Брабек даже не обернулся.

Тако почему-то вспомнил их давний разговор. Брабек только-только переехал на Ивадзиму, Тако продал его первую скульптуру, ту самую, с крыльями авиетки, которую поставили на площади Сахарова, перед баром «Под Барабаном». Брабек был закинутым, но чем-то не совсем инфернальным. Он поддерживал беседу и Тако понимал все, что скульптор хотел сказать.

– Знаешь, чего не хватает современным скульптурам? – спросил Брабек.

Они сидели в квартире Тако, и заходящее солнце превращало все предметы в загадочные объекты обстановки, тянущие длинные шлейфы теней. Тако обожал это время. И словами не объяснить, и не продать, понимаешь, о чем я?

– Современным скульптурам не хватает голубиного дерьма, Тако.