– Наверняка.

– Может, Тед теперь то же самое говорит Ною.

– Ной никогда не боялся космоса.

– Потому что Ной – как я, он верит в Бога. Старик ложится в траву и улыбается деревьям. Девушка встает, вот она идет за изгородь, вдоль катера, ласково поглаживая его борта.

– Не забудь подложить еще камней под якорь, – напоминает она, – Ной растет так быстро.

В сумерках каюта – кабинет, где он проработал столько лет, – кажется совсем маленькой. Притом что в ней умещалось столько его огромных мыслей. Лампочки висят по-прежнему, как всегда висели снаружи каюты, одним спутанным клубком, чтобы Ной всегда мог найти туда дорогу, если вдруг проснется в доме от страшного сна и станет искать деда. Зеленые, желтые и фиолетовые, в немыслимом беспорядке, так, словно деду приспичило по-большому, когда он их вешал, – это чтобы Ной засмеялся, когда их увидит. Когда смеешься, идти через темный сад не так страшно.





Девушка ложится рядом, вздыхает, ощущая кожей его кожу.

– Здесь мы выстроили нашу жизнь. Всю. Вот та дорога, на которой ты учил Теда ездить на велосипеде.

– Тед сам выучился ездить на велосипеде, – признает он, спрятав губы между зубами. – Как выучился играть на гитаре, когда я сказал ему, чтобы кончал с ней баловаться и садился за уроки.

– Ты всегда был так занят, – шепчет она, и в каждом слове слышится раскаяние: она и сама грешила тем же. – Но Вселенная подарила нам Ноя. Он – это мост. Вот почему мы норовим баловать внуков: так мы искупаем вину перед детьми.

– А как сделать, чтобы от нас не отвернулись дети?

– Этого нам не дано. Это не наша задача. Его вдох мечется между глоткой и грудью.

– Все удивлялись, как ты меня выдерживаешь, любимая. Иной раз я и сам удивляюсь.

Этот ее смешок, словно берущий разбег от самых пяток, – как его теперь не хватает!

– Ты оказался первым парнем, который умеет танцевать. И я решила не упускать случая: кто знает, когда другой такой подвернется.

– Я так жалею, что устраивал это с кинзой!

– Ни капельки ты не жалеешь.

– Вообще-то да, ни капельки.

В темноте она отпускает его руку, но ее голос остается у него в ухе.

– Не забывай подкладывать камни под якорь. И спрашивать Теда про гитару.

– Теперь уже поздно.

Теперь она хохочет у него в мозгу. Во всем его теле.

– Мой милый упрямец! Никогда не поздно спросить сына о том, что он любит.

До дождя он успевает выкрикнуть, что тоже надеется, что ошибся. Что это его самое-самое-самое заветное желание. Скандалить с ней на небесах.



Мальчик с отцом идут по коридору, отец придерживает его за руку.

– Бояться нормально, Ной, незачем этого стыдиться, – повторяет он.

– Я знаю, папа. Немного побояться не страшно, – Ной подтягивает сползающие штаны.

– Великоваты, ага, но меньше размера у них не было. Надо будет их ушить, когда придем домой, – обещает отец.

– А деду больно? – спрашивает Ной.

– Нет, не волнуйся, просто ссадина на лбу, он стукнулся, когда упал в лодке. Это только выглядит страшно, а на самом деле ему не больно, Ной.

– Я про изнутри. Изнутри ему больно?

Папа шумно вздыхает и закрывает глаза, замедляя шаг.

– Это сложно объяснить, Ной.

Ной кивает и крепче сжимает отцовскую руку.


– Не бойся, папа. Это отпугивает медведей.

– Ты о чем?

– Что я описался в скорой помощи. Это отпугивает медведей. В эту скорую еще много лет ни один медведь не сунется!

Смех у отца точно грохот, Ною он очень нравится. Большие ладони бережно берут его руки.





– Просто нам надо быть осторожнее, понимаешь? С дедушкой. Его мозг… понимаешь, Ной, он стал работать медленнее, чем мы привыкли. Медленнее, чем привык дедушка.

– Да. С каждым утром дорога домой все длиннее и длиннее.

Отец садится на корточки, обнимает его.

– Мой любимый умница малыш. Небо не больше, чем моя любовь к тебе.

– Мы можем хоть как-то помочь деду?

Отец вытирает слезы о свитер сына.

– Мы можем идти по этой дороге вместе с ним. Составить ему компанию.

Они садятся в лифт, спускаются на больничную парковку и идут к машине не расцепляя рук. Забрать зеленую палатку.



Тед с отцом снова скандалят. Сын просит его присесть, отец яростно возражает:

– Нет у меня сегодня времени, Тед, учить тебя кататься на велосипеде! Сказано тебе! Мне надо работать!

– Хорошо, папа. Я знаю.

– Какого черта, куда подевались мои сигареты? Говори, куда ты их запрятал? – рычит отец.

– Ты давным-давно бросил курить.

– Ты-то, ё-мое, откуда знаешь?

– Знаю, папа, потому что ты бросил курить, когда я родился.

Они таращатся друг на друга и дышат. Дышат, и дышат, и дышат. Если ты зол на Вселенную, такая злость бесконечна.

– Я… это… – бормочет дед.

Тед кладет тяжелые ладони на его хрупкие плечи, дед прикасается к его бороде.

– Как ты вырос, Тедтед!

– Папа, послушай меня, Ной сейчас тут. Он посидит с тобой. А я схожу принесу еще кое-что из машины.

Дед кивает, прижав свой лоб ко лбу Теда.

– Надо скорей ехать домой, сынок, нас мама ждет. Наверняка волнуется.

Тед закусил губу.

– Да, папа, сейчас. Прямо сейчас.

– Какой у тебя теперь рост, Тедтед?

– Метр восемьдесят семь, папа.

– Надо будет подложить побольше камней под якорь, когда вернемся домой.

Когда Тед уже стоит в дверях, дед спрашивает, не забыл ли он гитару.



В конце жизни есть больничная палата, посреди которой кто-то поставил зеленую палатку. В ней, задыхаясь от страха, проснулся пожилой человек. Он не знает, где находится, а рядом сидит юноша и шепчет:

– Ты не бойся.