– …тогда в этом была своя доля романтики.
– Только не говори, что сейчас ты думаешь иначе, – сказал Кросби.
– Нет, но масштабы изменились. Теперь у меня есть целый клуб.
– Так выпьем же за это.
– Я смотрю, ты втянулся.
– Шотландский виски, Винс. Я уже говорил. Невозможно устоять перед шотландским виски.
Они еще некоторое время сидели в молчании, потому что гитарное соло со сцены бескомпромиссно гудело в сценах клуба. Но когда пыл гитариста немного поутих, Фэй заметила:
– Теперь я понимаю, почему кабинки туалета «Куба» такие большие. Ты просто хотел воплотить не реализованные желания юности.
– Почему это не реализованные? И вообще, не надо грязи, в «Кубе» я ничем таким не занимался. В отличие от некоторых.
И он выразительно посмотрел на Фредерика, но тот на провокацию не повелся.
– Ничего не знаю, – сказал Фредерик. – Ты ничего не видел, можешь только догадываться в силу своего воображения.
– Оно у меня богатое.
– Во-во.
– Не хочу знать ваших грязных подробностей, – хотя Фэй попыталась придать голосу серьезности, она явно сдерживала улыбку. – Но ты, Винс, еще обязательно споешь нам.
– Только после того, как ты станцуешь на столе.
– Это вызов?
– Предложение.
Фэй вскинула бровь, как будто говоря: да неужели? Потом поставила стакан на стол и, облокотившись, на подавшего руку Фредерика, ловко забралась на стол, Кросби едва успел убрать свой телефон. И тут всем пришлось вспомнить, что раньше Фэй танцевала в клубе – и вообще-то танцевала крайне неплохо.
Позже Винсент спустился в танц-партер, где публика как раз достигла нужной точки восторга от происходившего на сцене. Музыка била, впитывалась в поры кожи, проникала сквозь кости.
Он хотел завернуть в бар и обменяться парой слов с барменом, но пошел как раз оглушительный трэк, так что от идеи пришлось отказаться. И Винсент направился в туалет.
Где чуть не столкнулся с Фредериком.
– Ой, – сказал Винсент. – Не надо так пугать.
– Извини.
Заметив выражение лица брата, Винсент нахмурился:
– Что-то случилось?
– Нет. Все отлично. Увидимся наверху.
Он быстро вышел, а Винсент, продолжая хмуриться, обернулся к мутному зеркалу над раковинами, где до этого стоял Фредерик. И похоже, увидел то же самое, что и он: размытый силуэт, который как будто колыхался и протягивал руки.
Обернувшись, Винсент никого не увидел, туалет был пуст, только в дальней кабинки раздавались какие-то звуки – похоже, кто-то выпил слишком много пива. Но в зеркале по-прежнему отображался призрак.
– Проваливай, – зло пробормотал Винсент.
Стараясь не поднимать глаз, он включил воду в раковине и помыл руки прохладной, остужающей кожу и мысли, водой. Весь вечер он старался не вспоминать о странном разговоре, состоявшемся за день до того, но сейчас, в мутном свете туалета и с басами, бившими в закрытую дверь, с невидимым призраком за плечами, он снова вспомнил.
Он был в гостиной, когда раздался звонок, и незнакомый номер не внушал опасений. Пока Винсент не узнал голос, раздавшийся в трубке.
– Добрый день, мистер Уэйнфилд.
– Стивенсон? Серьезно? Что тебе нужно?
– На самом деле, либо вы, либо ваш брат. Решать вам.
– Какого черта?
На том конце трубки раздался вздох.
– Неужели вы не поняли, мистер Уэйнфилд? Я хочу, чтобы вы приехали в Хартвуд Хилл и остались здесь… на некоторое время. Я решил поговорить сначала с вами. Но если вы откажетесь, придется позвать вашего брата. Как вы думаете, ему понравится в Хартвуд Хилле?
– Если ты вздумал угрожать, это звучит так себе, – холодно сказал Винсент.
– Я не угрожаю. Говорю только, что мне нужен хотя один из вас. И если вы будете так не разумны, что откажетесь приехать, придется воздействовать на вашего брата.
Винсенту совсем не понравилось, как прозвучало слово «воздействовать». Было что-то в голосе Стивенсона темное и откровенно угрожающее.
– Не заставляйте меня злоупотреблять полномочиями, мистер Уэйнфилд. Я ведь могу настоять на принудительной госпитализации, потому что вы опасны для окружающих. Мое заключение будет достаточным.
– Если б ты мог, уже сделал это.
– Пока я надеюсь на добровольное сотрудничество. Давайте не усложнять, мистер Уэйнфилд.
– А может, мне стоит сообщить в полицию об угрозах?
– Тогда мое медицинское заключение станет не самым страшным. Я ведь могу действовать и не официально. А вы ничего не докажете. Если с вашим братом что-то случится, это станет вашей виной.
Стивенсон не продолжал и повесил трубку. А Винсент думал о разговоре с того самого момента, но так и не мог решить, что предпринять. Он рассказал обо всем Фредерику, но тот пожал плечами:
– Кажется, этот Стивенсон и сам псих. Да что он может сделать? И какого черты мы ему понадобились?
Винсент не знал ответа ни на один из вопросов, и это его пугало – гораздо больше, чем он признавал.
Выключив воду, он решительно посмотрел в зеркало, но увидел лишь собственное отражение в темных очках. Он выудил из кармана телефон и посмотрел на последнее полученное сообщение: этим вечером Мари написала «Я согласна». И теперь Винсент, наконец, принял решение.
Он вернулся к остальным, но сослался на головную боль и дела с утра.
– Надо хорошенько выспаться, рано вставать.
Он не стал рассказывать деталей и отправился домой.
Дорогой брат,
Помнишь ли ты время, когда мы были юны и беспечны? Детьми мы не знали значения слова «близнецы». Мы всего лишь были едины. Двое, которые знают каждый нерв другого. Помнишь? Учителя называли нас просто «Уэйнфилды».
Мы росли. Наши мысли стали более… индивидуальными. Наши сознания – личными. И это было потрясающе. Как раньше мы наслаждались странно звучащим «единые близнецы», так теперь мы наслаждались индивидуальностью и близостью, которая никуда не могла исчезнуть.
Теперь мы уже достаточно взрослые засранцы. Мы знаем, каков мир на самом деле, за пределами нашей тщательно созданной вселенной. Мы знаем, кто мы такие. Но кем будем друг без друга?
Не думаю, что хотел бы узнать ответ именно сейчас. Но полагаю, ты тоже задумывался. Поэтому позволь сказать за нас двоих: однажды наступит утро, когда ты/я проснемся и осознаем, что остался только один из нас. Это нормально. Это жизнь.
Извини. Пойми правильно, я не хочу приближать этот момент, но стоит осознать и признать – однажды он станет правдой.
Но не сейчас. Пока у нас много дурацких дел, которые стоит сделать! Поэтому пожалуйста, не думай, будто я сошел с ума.
Сохраняй спокойствие, дорогой брат. Я знаю, что делаю.
Винс
Прочитав письмо, Фредерик нахмурился. Стоявшая рядом Фэй посмотрела с недоумением, но Фредерик только молча передал ей записку на плотной желтоватой бумаге – и продолжил делать утренний кофе.
Он как раз успел поставить на стол обе чашки, когда Фэй подняла голову:
– О чем он?
– Полагаю, хочет поговорить со Стивенсоном.
– Почему он не взял тебя?
– Это было бы не разумно.
– Ну да, а ехать туда одному, значит, разумно? Он же говорил, что не собирается!
– Значит, что-то изменилось.
– Как ты можешь быть так спокоен?
– Пей кофе. И дай мне подумать.
Фредерик действительно казался невозмутимым, и только тот факт, что он продолжил стоять у стола, так и не присев, мог выдать его беспокойство. Но на самом деле, он и сам с удивлением понимал, что ощущает себя куда спокойнее, чем мог бы.
– Мы поедем за ним? – спросила Фэй.
– Только не говори, что сейчас ты думаешь иначе, – сказал Кросби.
– Нет, но масштабы изменились. Теперь у меня есть целый клуб.
– Так выпьем же за это.
– Я смотрю, ты втянулся.
– Шотландский виски, Винс. Я уже говорил. Невозможно устоять перед шотландским виски.
Они еще некоторое время сидели в молчании, потому что гитарное соло со сцены бескомпромиссно гудело в сценах клуба. Но когда пыл гитариста немного поутих, Фэй заметила:
– Теперь я понимаю, почему кабинки туалета «Куба» такие большие. Ты просто хотел воплотить не реализованные желания юности.
– Почему это не реализованные? И вообще, не надо грязи, в «Кубе» я ничем таким не занимался. В отличие от некоторых.
И он выразительно посмотрел на Фредерика, но тот на провокацию не повелся.
– Ничего не знаю, – сказал Фредерик. – Ты ничего не видел, можешь только догадываться в силу своего воображения.
– Оно у меня богатое.
– Во-во.
– Не хочу знать ваших грязных подробностей, – хотя Фэй попыталась придать голосу серьезности, она явно сдерживала улыбку. – Но ты, Винс, еще обязательно споешь нам.
– Только после того, как ты станцуешь на столе.
– Это вызов?
– Предложение.
Фэй вскинула бровь, как будто говоря: да неужели? Потом поставила стакан на стол и, облокотившись, на подавшего руку Фредерика, ловко забралась на стол, Кросби едва успел убрать свой телефон. И тут всем пришлось вспомнить, что раньше Фэй танцевала в клубе – и вообще-то танцевала крайне неплохо.
Позже Винсент спустился в танц-партер, где публика как раз достигла нужной точки восторга от происходившего на сцене. Музыка била, впитывалась в поры кожи, проникала сквозь кости.
Он хотел завернуть в бар и обменяться парой слов с барменом, но пошел как раз оглушительный трэк, так что от идеи пришлось отказаться. И Винсент направился в туалет.
Где чуть не столкнулся с Фредериком.
– Ой, – сказал Винсент. – Не надо так пугать.
– Извини.
Заметив выражение лица брата, Винсент нахмурился:
– Что-то случилось?
– Нет. Все отлично. Увидимся наверху.
Он быстро вышел, а Винсент, продолжая хмуриться, обернулся к мутному зеркалу над раковинами, где до этого стоял Фредерик. И похоже, увидел то же самое, что и он: размытый силуэт, который как будто колыхался и протягивал руки.
Обернувшись, Винсент никого не увидел, туалет был пуст, только в дальней кабинки раздавались какие-то звуки – похоже, кто-то выпил слишком много пива. Но в зеркале по-прежнему отображался призрак.
– Проваливай, – зло пробормотал Винсент.
Стараясь не поднимать глаз, он включил воду в раковине и помыл руки прохладной, остужающей кожу и мысли, водой. Весь вечер он старался не вспоминать о странном разговоре, состоявшемся за день до того, но сейчас, в мутном свете туалета и с басами, бившими в закрытую дверь, с невидимым призраком за плечами, он снова вспомнил.
Он был в гостиной, когда раздался звонок, и незнакомый номер не внушал опасений. Пока Винсент не узнал голос, раздавшийся в трубке.
– Добрый день, мистер Уэйнфилд.
– Стивенсон? Серьезно? Что тебе нужно?
– На самом деле, либо вы, либо ваш брат. Решать вам.
– Какого черта?
На том конце трубки раздался вздох.
– Неужели вы не поняли, мистер Уэйнфилд? Я хочу, чтобы вы приехали в Хартвуд Хилл и остались здесь… на некоторое время. Я решил поговорить сначала с вами. Но если вы откажетесь, придется позвать вашего брата. Как вы думаете, ему понравится в Хартвуд Хилле?
– Если ты вздумал угрожать, это звучит так себе, – холодно сказал Винсент.
– Я не угрожаю. Говорю только, что мне нужен хотя один из вас. И если вы будете так не разумны, что откажетесь приехать, придется воздействовать на вашего брата.
Винсенту совсем не понравилось, как прозвучало слово «воздействовать». Было что-то в голосе Стивенсона темное и откровенно угрожающее.
– Не заставляйте меня злоупотреблять полномочиями, мистер Уэйнфилд. Я ведь могу настоять на принудительной госпитализации, потому что вы опасны для окружающих. Мое заключение будет достаточным.
– Если б ты мог, уже сделал это.
– Пока я надеюсь на добровольное сотрудничество. Давайте не усложнять, мистер Уэйнфилд.
– А может, мне стоит сообщить в полицию об угрозах?
– Тогда мое медицинское заключение станет не самым страшным. Я ведь могу действовать и не официально. А вы ничего не докажете. Если с вашим братом что-то случится, это станет вашей виной.
Стивенсон не продолжал и повесил трубку. А Винсент думал о разговоре с того самого момента, но так и не мог решить, что предпринять. Он рассказал обо всем Фредерику, но тот пожал плечами:
– Кажется, этот Стивенсон и сам псих. Да что он может сделать? И какого черты мы ему понадобились?
Винсент не знал ответа ни на один из вопросов, и это его пугало – гораздо больше, чем он признавал.
Выключив воду, он решительно посмотрел в зеркало, но увидел лишь собственное отражение в темных очках. Он выудил из кармана телефон и посмотрел на последнее полученное сообщение: этим вечером Мари написала «Я согласна». И теперь Винсент, наконец, принял решение.
Он вернулся к остальным, но сослался на головную боль и дела с утра.
– Надо хорошенько выспаться, рано вставать.
Он не стал рассказывать деталей и отправился домой.
Дорогой брат,
Помнишь ли ты время, когда мы были юны и беспечны? Детьми мы не знали значения слова «близнецы». Мы всего лишь были едины. Двое, которые знают каждый нерв другого. Помнишь? Учителя называли нас просто «Уэйнфилды».
Мы росли. Наши мысли стали более… индивидуальными. Наши сознания – личными. И это было потрясающе. Как раньше мы наслаждались странно звучащим «единые близнецы», так теперь мы наслаждались индивидуальностью и близостью, которая никуда не могла исчезнуть.
Теперь мы уже достаточно взрослые засранцы. Мы знаем, каков мир на самом деле, за пределами нашей тщательно созданной вселенной. Мы знаем, кто мы такие. Но кем будем друг без друга?
Не думаю, что хотел бы узнать ответ именно сейчас. Но полагаю, ты тоже задумывался. Поэтому позволь сказать за нас двоих: однажды наступит утро, когда ты/я проснемся и осознаем, что остался только один из нас. Это нормально. Это жизнь.
Извини. Пойми правильно, я не хочу приближать этот момент, но стоит осознать и признать – однажды он станет правдой.
Но не сейчас. Пока у нас много дурацких дел, которые стоит сделать! Поэтому пожалуйста, не думай, будто я сошел с ума.
Сохраняй спокойствие, дорогой брат. Я знаю, что делаю.
Винс
Прочитав письмо, Фредерик нахмурился. Стоявшая рядом Фэй посмотрела с недоумением, но Фредерик только молча передал ей записку на плотной желтоватой бумаге – и продолжил делать утренний кофе.
Он как раз успел поставить на стол обе чашки, когда Фэй подняла голову:
– О чем он?
– Полагаю, хочет поговорить со Стивенсоном.
– Почему он не взял тебя?
– Это было бы не разумно.
– Ну да, а ехать туда одному, значит, разумно? Он же говорил, что не собирается!
– Значит, что-то изменилось.
– Как ты можешь быть так спокоен?
– Пей кофе. И дай мне подумать.
Фредерик действительно казался невозмутимым, и только тот факт, что он продолжил стоять у стола, так и не присев, мог выдать его беспокойство. Но на самом деле, он и сам с удивлением понимал, что ощущает себя куда спокойнее, чем мог бы.
– Мы поедем за ним? – спросила Фэй.