– Мы действительно не понимаем, – сказал Макар. – Объясните нам, пожалуйста. Мы ведь не знакомы с Баренцевой, и все, что мы о ней знаем, нам известно с чужих слов.

Секунду парень колебался. Ему еще можно было отыграть назад, заявить, что они здесь никто, и объяснять он им ничего не будет, и вообще уходит прямо сейчас, только попробуйте остановить! И ушел бы, как нечего делать. И был бы совершенно в своем праве.

Но вопросительный взгляд Илюшина удержал его на месте.

– Она начала со мной играть, – неохотно сказал он.

Бабкин про себя тихо выдохнул. Все, понеслись саночки по горочкам. Мальчишка сел в них сам и оттолкнулся, теперь его не остановить.

– Играть, – повторил Макар.

– Даже не могу нормально объяснить… – Он вдруг покраснел от шеи до кончиков ушей. Бабкин подумал, что если посмотреть сейчас на его макушку, она тоже будет красная. – Входила в комнату, когда я занимался уборкой, и… Как сказать… Прижималась, что ли… Я сначала даже не понимал, что она это специально… – Он потер щеки, как от холода. – Блин, ну как? Входит и грудью трется. Или прикоснется, как будто случайно. И посмеивается… – Его прорвало. – Я сначала делал вид, что ничего не замечаю, просто отстранялся от нее, вроде как она мне мешает, а я весь в работе, мне же нужно по часам все делать, у меня график… А она все откровеннее и откровеннее! Один раз толкнула меня, когда я не ожидал, прямо на постель! Я упал! А она сверху повалилась! Вот вам смешно, наверное… Парни смеялись, когда я им рассказал. А мне, блин, не до смеха!

«Рассказал третьим лицам, – поставил метку Сергей. – Нужно проверить».

– Нет, не смешно, – без улыбки сказал Макар. – Довольно противно.

– Вот! Вот! Я и говорю: противно! Я тогда увернулся – ну, слушайте, у меня все-таки физическая подготовка, пилон и все такое… Мускулатура знаете какая должна быть! Я просто перекатился по постели, вскочил – она, блин, лежит, как русалка, раскинулась по всей кровати! Хохочет! «Я пошутила, дурачок, ты чего!» – передразнил он. – Я чего! Я, не она! Я реально чувствовал себя как жертва домогательства. Понял всех девчонок, к которым пристают старые вонючие начальники с брюхом.

– А она старая и с брюхом? – удивился Бабкин.

– Она баба! У меня на нее не встанет, даже если она будет выглядеть как Лана Дель Рэй!

Бабкин поставил вторую метку: посмотреть, кто такая Лана Дель Рэй.

– Она меня прямо в угол загоняла, – горячился парень, не понимая, как звучат его слова – он несся на санях с горы во весь опор. – Я ей только один раз прямо сказал, что мне не нравится. И знаете, что она мне ответила, знаете?

«Что ты у нее в кулаке, дружочек».

– Что уволит? – предположил Макар.

– Щас! Ага! Уволит! Это я сказал, что уволюсь нафиг, мне такие заходы в гробу снились! А она мне говорит: ах ты мой бедный котик, а у котика папочка и мамочка! А что скажут у папочки на работе, если узнают, что он вырастил сына-педераста? Сынок в Москве совсем вразнос пошел, ходит, переодетый девкой, и губы красит. Проститут!

– Слушай, – осторожно начал Бабкин, – вроде на дворе уже не Советский Союз, чтобы из-за чужой ориентации устраивать выговор с занесением отцу в трудовую. Или я ошибаюсь?

Мальчишка так и сидел красный, взъерошенный, живо переживающий воспоминания об унижениях заново.

– Ты за МКАД давно выезжал, дядя? В маленьких городах бывал? Там все друг друга знают, косточки соседям перемывают. Школа – вообще змеиное гнездо! Вот радости-то всяким гадюкам косточки обсасывать моим папе с мамой.

– Тем более родители не в курсе…

– Во-во! Еще и этот сюрприз им на головы! Я уже придумал: поеду в Ворсму, сам им все расскажу, чтоб хотя бы подготовить морально. Чтобы не получилось так, что матушка утром заходит в свою поликлинику, а ей со стенда улыбается моя рожа с подписью: «Геи столицы». Нафиг-нафиг, от такого и отъехать недолго! Я Баренцеву знаю! Она… – Артем пощелкал пальцами, подыскивая определение. – Театральная!

– В смысле склонности к театральным эффектам? – уточнил Илюшин.

– Ага. Если бы решила мне отомстить, подошла бы к этому творчески.

– Были прецеденты?

– Сходу не соображу. Но я вам точно говорю, просто так она бы меня из лап не выпустила!

Напоследок Илюшин спросил:

– Артем, нет ли у вас предположений, зачем Баренцева поставила камеру в гостевом коттедже?

Тот хмуро улыбнулся.

– У меня не предположения. Я точно знаю зачем. Она мне сама сказала. Хотела поймать нас на воровстве, меня или Ладу.

– А что, были случаи воровства?

– Не было. Это у нее, как бы назвать точнее… провокация! Она иногда уходила в гостевой домик. Я прихожу с уборкой – на комоде всякие побрякушки валяются, серьги, кольца, браслеты… Я их собирал и в шкатулку складывал. Иногда деньги попадались. И на полу, и на кровати, но меня Лада еще в самом начале предупредила: наши деньги – только те, что из рук в руки переданы. Мы не в отеле, чтобы нам чаевые на постели оставлять.





8




– У него физическая подготовка, – процитировал Макар, когда Артем ушел. – Пилон и все такое.


– Думаешь, он грохнул Баренцеву случайно, уворачиваясь от ее прелестей? – Бабкин пересел со стула в кресло. – На хорошего актера пацан не очень похож. Хоть чем-нибудь он себя выдал бы, тебе не кажется? А он просто боялся, что мы заподозрим его в ее исчезновении. Хотя, конечно, вариант соблазнительный…

Илюшин фыркнул, и он понял, что его последние слова прозвучали двусмысленно.

– Татарову нужно проверить, где наша красавица была в субботу и в воскресенье, – сказал Илюшин. – И еще раз опросить парней, которые с ним живут. Вряд ли все трое будут покрывать Смирнова, если узнают, что речь идет о пропаже человека. Но что-то мне подсказывает, что Артем действительно резался весь день в «Ведьмака», а потом отправился на свои занятия. Он мог бы убить Баренцеву, но у него не хватило бы ума так замести следы, что мы четвертый день не можем ее найти.

– Четвертый день! Ты так говоришь, словно мы ее четвертый месяц ищем.

Сергей потер глаза. Удивительный предмет мебели – кресло! Заснуть в нем невозможно, – по крайней мере человеку таких габаритов, как Бабкин, – но стоит сесть в него, и тебя охватывает дремота. С другой стороны, сколько он спал сегодня? Пять часов…

Ночью они составляли с Макаром недельный график перемещений всех, кто связан с пропавшей. В процессе Бабкин вознес хвалу небесам за то, что Баренцева практически отошла от дел. Если бы им пришлось выстраивать еще и ее рабочие связи, одной ночью они не отделались бы. А так у них в коттедже на стене висела роскошная схема, где каждый, от Леночки до поварихи, был обозначен своим цветом, и ниточка его тянулась, показывая, где побывал субъект и с кем пересекался.

Перед тем как уйти из коттеджа, они снимали схему. Не слишком-то удобно – но оставлять ее постоянно на виду было нельзя. Рабочие материалы на то и рабочие, чтобы посторонние к ним доступа не имели. Илюшин прятал трубу ватмана в шкаф.

Труба, труба… Может, кто-то спрятал так же в шкаф и Баренцеву? В Алабушеве наверняка есть подходящие шкафы, он ведь обходил дома и видел. Шкафы, шкафы, шкафы… за заборами тянутся шкафы, в них живут люди. Жива Баренцева или нет? Может быть, она хотела всех запутать и потому спряталась в шкаф – как маленькая девочка во время игры в прятки? Маленькая девочка, которой доставляет удовольствие дразнить окружающих. Спряталась, свернулась клубочком и уснула, а ее все ищут, ищут, ищут…

– Серега! – Макар стоял над ним и тряс его за плечо. Бабкин тряхнул головой и проснулся окончательно.

– Ого. Задремал.

– Не задремал, а выключился. Сидел-сидел, таращился, потом смотрю – уже храпишь. Подъем, дорогой товарищ! У нас с тобой еще две недели записей не отсмотрены.





Глава 6. Таволга




1




Маша не знала, поговорила ли Беломестова с бабушкой Ксении, как обещала. Не хотелось и выяснять. Встав очень рано, она работала до полудня и поняла, что пора сделать перерыв, когда не смогла с первого раза правильно написать имя Крота – Фредерик.

Она заглянула к Ксении. К счастью, встретила ее не Тамара Пахомова, а сама девочка, но составить компанию на прогулке отказалась.

– Дел много. Давайте завтра!

Маша, подумав, отправилась к Колыванову.

По дороге ей попалась Кулибаба, бредущая своей невообразимой походкой в неизвестном направлении. К Маше она повернулась своей большой, как ведро, головой, не ответив на приветствие, и долго провожала ее взглядом.

Обычно Маша составляла мнение о людях неторопливо. Она всегда давала человеку шанс исправить и первое впечатление, и второе. К ее собственному удивлению, за то недолгое время, что она провела в Таволге, ее отношение к соседям обозначилось вполне недвусмысленно.

Колыванову она от души симпатизировала. Беломестову уважала, что не мешало ей ждать от Полины Ильиничны подвоха. К обоим Бутковым испытывала нечто вроде враждебной брезгливости, как к тараканам, способным кусаться. Пахомова-старшая вызывала бы в ней живейшую неприязнь, если бы не Ксения. В свете истории с погребом Машины чувства были сродни сомнениям человека, который вглядывается в черную чешуйчатую рептилию, пытаясь разобрать, есть ли у нее на голове желтая «корона» безобидного ужа или это гадюка.

Об Аметистове, едва познакомившись, Маша подумала: «Проходимец». Десять минут общения заставили ее внести уточнение в эту лаконичную характеристику: «Проходимец со сдвигом».

И только одного человека в Таволге Маша по-настоящему боялась – старуху Кулибабу.

Кулибаба не была высокой, но производила впечатление огромной, как великанша. Природу этой иллюзии Маша не могла объяснить. Широкая, плечистая, с очень длинными руками и ногами, она двигалась, будто шла на ходулях; при необходимости эта ходьба могла быть очень быстрой, в чем Маша убедилась, наблюдая, как Кулибаба ловит сбежавшую курицу. Когда беглянка оказалась в огромных лапах, Маша с содроганием ждала, что птице у нее на глазах свернут голову. На непроницаемом лице старухи ничего не отразилось. Она сунула курицу под мышку, точно сумочку, и убрела, раскачиваясь, сопровождаемая паническим квохтаньем пленницы.

Кулибаба была молчалива. Когда Татьяна привела к ней Машу, старуха пробурчала что-то неразборчивое и отвернулась. Над вдовьим горбом жидкий седой хвостик был перехвачен розовой резинкой.

Кулибабу в Таволге не то чтобы недолюбливали, но определенно держали в памяти, точно камень в кармане, что она не выросла здесь, а переехала из Украины вместе с матерью и отцом, когда была подростком. Были ли у нее муж и дети, Татьяна не знала.

И не хотела знать. Маша, от природы склонная вглядываться в мир с широко раскрытыми глазами, пыталась представить, каково это – свести свою жизнь к одному лишь хозяйству. По большому счету, Татьяна не интересовалась ничем, кроме своих драгоценных кур. Не осматривалась, не изучала своих новых соседей. Она была бы последним человеком, обнаружившим, что в заколоченном доме покойницы отчего-то цветет герань. Но даже узнай Татьяна об этом, новость не вызвала бы отклика в ее уме. Она практиковала нечто вроде осознанного закукливания.

Разумеется, и о старухе Кулибабе ей нечего было рассказать.

Маша залезла в Яндекс и выяснила, что странная фамилия образована от кульбабы – цветка, напоминающего одуванчик: желтого, мелкого, неприметного, цветущего до поздней осени. Википедия обзывала его сорной травой. «И луговым сорняком, луговым сорняком!» – сказала про себя Маша.

Кулибаба казалась ей стихией, а не человеком. Снесет на полном ходу или попросту ладонью прихлопнет, точно мошку, – и не заметит. Встречая ее на улице, Маша всегда здоровалась. Старуха молча шла мимо, белесые глаза за толстыми стеклами очков смотрели бесстрастно, как у идола. Очки на ее желтом загрубелом лице видеть было так же неожиданно, как если бы Маше попался дуб в монокле.

«Может, она меня вообще не слышит?» Никто не упоминал, что Кулибаба страдает глухотой, однако Маша не удивилась бы, окажись это правдой.

И еще ей отчего-то казалось, будто у Кулибабы нет ушей. Бред какой-то. Она дважды специально смотрела: есть уши, есть! Небольшие, красноватые, даже не слишком прижатые к черепу.



Валентин Борисович гостье обрадовался.