– Нет! – резкий выкрик. – Ты меняешься!
Колыванов, видимо, не нашелся что возразить.
– Ладно, смотри куда тебе удобно, – согласился он после недолгого молчания. – Расскажи, что ты любишь? Ну, что тебе нравится?
– Танцевать!
Девочка конвульсивно задергалась на диване, не отводя взгляда от потолка. Движения выглядели так, словно Ксению опутали невидимыми веревками, прикосновение которых причиняло ей боль.
– Выключите, – попросила Маша, не в силах больше выносить это тягостное зрелище. – Полина Ильинична! Выключите!
– А? Ох, да-да, выключаю! – спохватилась Беломестова. – Ты меня извини, Машенька, я тебя не подготовила… Нужно было предупредить, конечно. Мы-то ее именно такую увидели. От Ксении, знаешь, пахло. Она не переносила мытья, каждый раз со скандалом приходилось тащить ее в баню, буквально силком, за плечи и за ноги… Если бы кто-то со стороны нас увидел, он бы вызвал полицию – она же кричала, вырывалась. В самой бане, правда, успокаивалась, как только ее обливали из тазика. Поначалу этим занималась я, она почему-то воспринимала принуждение с моей стороны спокойнее, чем с бабушкиной, а через пару месяцев уже и Тома подключилась. Что еще? Невозможно было заставить ее смотреть в глаза, ну просто ни в какую. Много всего было. Один давний знакомый Валентина Борисовича надоумил нас делать видеозаписи. Он опасался, что мать Ксении с ее новым мужем могут объявить, что это Тома довела девочку до такого состояния… Не знаю, зачем бы им это понадобилось, потому что ведь мать, собственно, и была инициатором переезда Ксении, но он сказал, что перестраховаться не помешает, и мы с Валентином Борисовичем решили прислушаться к его словам. Со дня этой записи прошло… дай-ка сообразить… полтора года, да. Чуть поменьше.
– Но что вы с ней сделали? – потрясенно спросила Маша. – Неужели нашли врача?
– Что ты, какой врач! Это все заслуга Томы. Тома заботилась о ней, как считала нужным. Только и всего. И мы с Валентином поначалу были на подхвате. – Беломестова устало потерла виски. – Теперь ты понимаешь, почему я не уцепилась сходу за твою идею – отправить Ксению обратно в город, к матери? Мы помним, в каком состоянии она привезла ее к нам. А посмотри на нее сейчас… Это другой человек! Очень жалко ее туда возвращать. Я поговорю завтра с Томой, а там видно будет. Ты никак не поймешь одного…
Она замолчала, кажется, пожалев о том, что начала говорить.
– Не пойму чего? – спросила Маша, со спокойным интересом глядя на нее. – Может быть, вы скажете, а я постараюсь понять?
Беломестова усмехнулась, словно говоря: постараться-то ты, может, и постараешься, да что толку.
– Ксения – это часть Таволги, – медленно, неохотно сказала она. – Да что там: она уже и есть Таволга. Вот так получилось. Не местным это сложно объяснить. Да и зачем?.. В чужих объяснениях никакого толку нет. Польза бывает только от тех мыслей, до которых сам додумался. – Она легонько постучала указательным пальцем по виску. – У нас тут, если со стороны поглядеть, жизнь не очень веселая и интересная. Скудная. Тяжелая. Не совсем нормальная. Но для девочки – самая подходящая. Ты думаешь, у Тамары странностей мало?
Маша так вовсе не думала. Она считала, что Тамара – одна большая странность, и передать ей девочку, точно надоевшую собачонку, могла только бессовестная и совершенно равнодушная к ребенку мать. Но Полина Ильинична не обратила на ее протестующий жест внимания.
– Что в малом, что в большом, у нее все по-своему, – продолжала она. – Еду в пластиковую миску не положи – только в стекло. Пустой чайник с плиты не сними: сначала долей туда хоть немного воды. Дверь левой рукой не закрой. К колодцу без нужного слова не подойди. – Она понемногу распалялась. Голос ее повысился. Маша поняла, что при желании Беломестова может говорить оглушительно громко. – К соседям без подношения не зайди. Лук без поцелуев над грядкой не сажай!
– Каких поцелуев? – не удержалась Маша.
Беломестова раздраженно отмахнулась.
– Если хочешь, чтобы лук хорошо рос, две бабы должны поцеловаться с разных сторон над грядкой. Мало ли глупостей! И всем им Тома следует, как праведник – Библии. Женщина она упорная, даже, я бы сказала, упертая. Ее не сдвинуть. Если что-то задумала, обязательно выполнит.
Она заметила, что Маша изменилась в лице, и спохватилась:
– Что-то я тебе наговорила ерунды. Ты не подумай, к тебе это не относится. Я не о том хотела… А о чем? – Она поднесла ладонь ко лбу, прикрыла глаза. – Ах да! Про Ксюшу. Кстати, Ксюшей ее тоже нельзя называть, с именем у Томы свои заморочки… Ну, не важно. У нас здесь все по-своему, – как-то скомканно завершила она. – Для нас то, как мы живем, – это самое правильное.
– Это если бы у вас был выбор, – тихо возразила Маша. Не стоило этого делать, не стоило вообще ввязываться в этот разговор, но в последних словах Беломестовой прозвучало что-то вроде вызова, и она его приняла. – Ваш таволжанский патриотизм – это, по-моему, форма смирения.
Полина Ильинична усмехнулась.
– Хочешь сказать, сбежать отсюда мы не можем и, чтоб не повеситься с тоски, придумали, что нас все устраивает?
– Не так прямолинейно.
– Ошибаешься.
– Может, и ошибаюсь, – покладисто согласилась Маша. – Вы правы, я ведь и в самом деле о вас ничего не знаю. Я только не понимаю: вы, с одной стороны, переживаете за вашу Таволгу. С другой стороны, никого не подпускаете близко. Дачников, например.
– Дачники у нас не приживаются.
– А как же Татьяна?
– Это другое, – отрезала Беломестова. – Земля и дом к ней перешли по наследству. И тихая она, своя.
– А дачники что же – чужие? – спросила Маша, ловя себя на том, что начинает раздражаться. Любой разговор со старостой рано или поздно соскакивал на одну и ту же тему чужеродности. Как будто, стоя на тонущем плоту, Беломестова придирчиво рассматривала протянутые к ней руки помощи и отвергала одну за другой, не переставая произносить речей о том, как крепки и хороши бревна, из которых сколочен плот.
– Дачники – чужие, – спокойно подтвердила Полина Ильинична.
– С дачниками здесь будет лучше, – упрямо сказала Маша.
– Нам не надо как лучше. Нам надо как всегда.
Маша замолчала, вглядываясь в невозмутимое моложавое лицо.
«Нам не надо лучше. Нам надо как всегда».
– Вы поэтому не хотите восстанавливать церковь? – догадалась она.
Беломестова страдальчески поморщилась.
– Церковь… Да не нужна она здесь. Отец Симеон это от большой гордыни затеял, а Аметистов – от жадности. Им ни до нас дела нет, ни до Бога. Ты посмотри вокруг – кто в ней будет молиться? Две бабки да три калеки?
Она отодвинула чашку и замолчала. Маша, чуткая к изменениям настроения собеседника, поняла, что аудиенция закончена, и поднялась.
– Спасибо, что поговорили со мной, Полина Ильинична.
– Что ты! Заходи по любой нужде.
Маша хотела спросить о цветущей герани в доме покойницы, но в последнюю секунду что-то заставило ее удержаться. Макар Илюшин часто повторял, что любая информация имеет ценность, и делиться ею необдуманно – поступок как минимум опрометчивый. Маша отлично понимала, что «опрометчивость» в данном случае не что иное, как эвфемизм глупости. Она вспомнила Макара – и промолчала, хотя в глубине души тихий голос шепнул, что она совершает ошибку.
Глава 5. Макар Илюшин и Сергей Бабкин
1
Жанна оцепенело застыла, не отрывая взгляда от браслета. Юрий непонимающе мигал; вид у него был совершенно ошарашенный. Он выглядел как человек, только что получивший удар и не успевший даже осознать, что ему больно. Медников среагировал первым.
– Похититель! – безмерно удивленным тоном проговорил он. – Оксанка наша… Как же так! Она же умница! Как он сумел-то?..
Илюшин рассматривал письмо. Бабкин кончиком карандаша осторожно приподнял браслет.
– Он был на руке у Оксаны в субботу?
Жанна не помнила. Юрий покачал головой – не знаю, не обратил внимания.
– Я не понимаю, что мы с вами обсуждаем! – горячо заговорил Медников. – Деньги, деньги нужно собирать, скорее… Или нет, зачем собирать? В сейфе есть! Правда, Жанна? Может, есть и больше!
Он с силой вцепился в волосы, дернул вверх, словно хотел вытянуть себя из болота.
– Надеюсь, он не причинит ей вреда! Жанна, пойдем скорее, нужно ведь еще сумку найти, большие деньги, в первую попавшуюся авоську не уберутся…
– Так, – негромко сказал Илюшин, и Медников замолчал. – Я бы настойчиво рекомендовал, Жанна Ивановна, передать письмо в полицию. Делом занимается очень толковый человек. Нет никаких фактов, подтверждающих, что ваша сестра действительно у того, кто отправил письмо. Написать и отправить его мог любой, знающий, что она исчезла.
– Что вы лезете, что вы лезете! – визгливо закричал Медников. – Это дело частного порядка! Жанна, послушай, нельзя впутывать сюда полицию! Они нам не помогут! Это кучка беспомощных, никчемных людишек! Ты хочешь поставить жизнь Оксаны в зависимость от их непрофессионализма? Юрик, ну скажи ты ей! Что такое три миллиона! Мы можем достать их прямо сейчас, они тут, в двух шагах, только руку протяни! За ними даже в банк не нужно идти! О чем тут думать! Жанна, если бы тебя похитили, Оксана выложила бы деньги сразу, не раздумывая! Что ты можешь взвешивать в такую секунду?
Его высокий плачущий голос наполнял комнату.
– Я ничего… я не взвешиваю… – пробормотала Жанна, беспомощно переводя взгляд с Медникова на Макара.
– Что такое «Мирель»? – спросил Сергей.
Ответил ему Юрий:
– Магазин за поселком, на перекрестке. Полгода назад он закрылся. Здание осталось, ждет новых арендаторов.
– А шлагбаум?
– На заднем дворе. Поселковые часто парковались там и перекрывали подъезд грузовикам. Он сейчас, кажется, не работает.
– Покажите мне на карте, – попросил Сергей, доставая телефон.
Да, шантажист выбрал удачное место. С одной стороны, тихая дорога без камер. С другой, можно подъехать откуда угодно и исчезнуть в любом направлении.
Бабкин коротко глянул на Медникова. Этот представительный, важный, красивый человек в первой же ситуации, которая вышла из-под контроля, потерял лицо. Растерянными и ничего не понимающими выглядят и Жанна, и Юрий, но только Лев Леонидович скачет в своих дивных горчичных туфлях, точно теннисист, отбивающий невидимые подачи, паникует, визжит, не замолкая ни на секунду, – по правде говоря, за каких-то несколько минут Бабкин от него изрядно устал. Однако в чем-то он прав. Это действительно дело семьи.
– Юрик, что ты думаешь? – испуганно спросила Жанна.
Юрий покачал головой.
– Я не знаю, что думать. И не знаю, что делать. Макар Андреевич, вы советуете отдать письмо в полицию, верно? А вы, Сергей?
Бабкин коротко сказал, что полностью разделяет мнение напарника.
– Еще бы вы не разделяли! – выкрикнул Медников со слезой в голосе. – Это ведь не ваша сестра! Если бы это была ваша родственница, я готов поклясться, вы бы уже собирали деньги, а мысль о полиции вам даже в голову не пришла бы!
Сергей заметил, что если бы это была его родственница, он поступил бы точно так же.
Колыванов, видимо, не нашелся что возразить.
– Ладно, смотри куда тебе удобно, – согласился он после недолгого молчания. – Расскажи, что ты любишь? Ну, что тебе нравится?
– Танцевать!
Девочка конвульсивно задергалась на диване, не отводя взгляда от потолка. Движения выглядели так, словно Ксению опутали невидимыми веревками, прикосновение которых причиняло ей боль.
– Выключите, – попросила Маша, не в силах больше выносить это тягостное зрелище. – Полина Ильинична! Выключите!
– А? Ох, да-да, выключаю! – спохватилась Беломестова. – Ты меня извини, Машенька, я тебя не подготовила… Нужно было предупредить, конечно. Мы-то ее именно такую увидели. От Ксении, знаешь, пахло. Она не переносила мытья, каждый раз со скандалом приходилось тащить ее в баню, буквально силком, за плечи и за ноги… Если бы кто-то со стороны нас увидел, он бы вызвал полицию – она же кричала, вырывалась. В самой бане, правда, успокаивалась, как только ее обливали из тазика. Поначалу этим занималась я, она почему-то воспринимала принуждение с моей стороны спокойнее, чем с бабушкиной, а через пару месяцев уже и Тома подключилась. Что еще? Невозможно было заставить ее смотреть в глаза, ну просто ни в какую. Много всего было. Один давний знакомый Валентина Борисовича надоумил нас делать видеозаписи. Он опасался, что мать Ксении с ее новым мужем могут объявить, что это Тома довела девочку до такого состояния… Не знаю, зачем бы им это понадобилось, потому что ведь мать, собственно, и была инициатором переезда Ксении, но он сказал, что перестраховаться не помешает, и мы с Валентином Борисовичем решили прислушаться к его словам. Со дня этой записи прошло… дай-ка сообразить… полтора года, да. Чуть поменьше.
– Но что вы с ней сделали? – потрясенно спросила Маша. – Неужели нашли врача?
– Что ты, какой врач! Это все заслуга Томы. Тома заботилась о ней, как считала нужным. Только и всего. И мы с Валентином поначалу были на подхвате. – Беломестова устало потерла виски. – Теперь ты понимаешь, почему я не уцепилась сходу за твою идею – отправить Ксению обратно в город, к матери? Мы помним, в каком состоянии она привезла ее к нам. А посмотри на нее сейчас… Это другой человек! Очень жалко ее туда возвращать. Я поговорю завтра с Томой, а там видно будет. Ты никак не поймешь одного…
Она замолчала, кажется, пожалев о том, что начала говорить.
– Не пойму чего? – спросила Маша, со спокойным интересом глядя на нее. – Может быть, вы скажете, а я постараюсь понять?
Беломестова усмехнулась, словно говоря: постараться-то ты, может, и постараешься, да что толку.
– Ксения – это часть Таволги, – медленно, неохотно сказала она. – Да что там: она уже и есть Таволга. Вот так получилось. Не местным это сложно объяснить. Да и зачем?.. В чужих объяснениях никакого толку нет. Польза бывает только от тех мыслей, до которых сам додумался. – Она легонько постучала указательным пальцем по виску. – У нас тут, если со стороны поглядеть, жизнь не очень веселая и интересная. Скудная. Тяжелая. Не совсем нормальная. Но для девочки – самая подходящая. Ты думаешь, у Тамары странностей мало?
Маша так вовсе не думала. Она считала, что Тамара – одна большая странность, и передать ей девочку, точно надоевшую собачонку, могла только бессовестная и совершенно равнодушная к ребенку мать. Но Полина Ильинична не обратила на ее протестующий жест внимания.
– Что в малом, что в большом, у нее все по-своему, – продолжала она. – Еду в пластиковую миску не положи – только в стекло. Пустой чайник с плиты не сними: сначала долей туда хоть немного воды. Дверь левой рукой не закрой. К колодцу без нужного слова не подойди. – Она понемногу распалялась. Голос ее повысился. Маша поняла, что при желании Беломестова может говорить оглушительно громко. – К соседям без подношения не зайди. Лук без поцелуев над грядкой не сажай!
– Каких поцелуев? – не удержалась Маша.
Беломестова раздраженно отмахнулась.
– Если хочешь, чтобы лук хорошо рос, две бабы должны поцеловаться с разных сторон над грядкой. Мало ли глупостей! И всем им Тома следует, как праведник – Библии. Женщина она упорная, даже, я бы сказала, упертая. Ее не сдвинуть. Если что-то задумала, обязательно выполнит.
Она заметила, что Маша изменилась в лице, и спохватилась:
– Что-то я тебе наговорила ерунды. Ты не подумай, к тебе это не относится. Я не о том хотела… А о чем? – Она поднесла ладонь ко лбу, прикрыла глаза. – Ах да! Про Ксюшу. Кстати, Ксюшей ее тоже нельзя называть, с именем у Томы свои заморочки… Ну, не важно. У нас здесь все по-своему, – как-то скомканно завершила она. – Для нас то, как мы живем, – это самое правильное.
– Это если бы у вас был выбор, – тихо возразила Маша. Не стоило этого делать, не стоило вообще ввязываться в этот разговор, но в последних словах Беломестовой прозвучало что-то вроде вызова, и она его приняла. – Ваш таволжанский патриотизм – это, по-моему, форма смирения.
Полина Ильинична усмехнулась.
– Хочешь сказать, сбежать отсюда мы не можем и, чтоб не повеситься с тоски, придумали, что нас все устраивает?
– Не так прямолинейно.
– Ошибаешься.
– Может, и ошибаюсь, – покладисто согласилась Маша. – Вы правы, я ведь и в самом деле о вас ничего не знаю. Я только не понимаю: вы, с одной стороны, переживаете за вашу Таволгу. С другой стороны, никого не подпускаете близко. Дачников, например.
– Дачники у нас не приживаются.
– А как же Татьяна?
– Это другое, – отрезала Беломестова. – Земля и дом к ней перешли по наследству. И тихая она, своя.
– А дачники что же – чужие? – спросила Маша, ловя себя на том, что начинает раздражаться. Любой разговор со старостой рано или поздно соскакивал на одну и ту же тему чужеродности. Как будто, стоя на тонущем плоту, Беломестова придирчиво рассматривала протянутые к ней руки помощи и отвергала одну за другой, не переставая произносить речей о том, как крепки и хороши бревна, из которых сколочен плот.
– Дачники – чужие, – спокойно подтвердила Полина Ильинична.
– С дачниками здесь будет лучше, – упрямо сказала Маша.
– Нам не надо как лучше. Нам надо как всегда.
Маша замолчала, вглядываясь в невозмутимое моложавое лицо.
«Нам не надо лучше. Нам надо как всегда».
– Вы поэтому не хотите восстанавливать церковь? – догадалась она.
Беломестова страдальчески поморщилась.
– Церковь… Да не нужна она здесь. Отец Симеон это от большой гордыни затеял, а Аметистов – от жадности. Им ни до нас дела нет, ни до Бога. Ты посмотри вокруг – кто в ней будет молиться? Две бабки да три калеки?
Она отодвинула чашку и замолчала. Маша, чуткая к изменениям настроения собеседника, поняла, что аудиенция закончена, и поднялась.
– Спасибо, что поговорили со мной, Полина Ильинична.
– Что ты! Заходи по любой нужде.
Маша хотела спросить о цветущей герани в доме покойницы, но в последнюю секунду что-то заставило ее удержаться. Макар Илюшин часто повторял, что любая информация имеет ценность, и делиться ею необдуманно – поступок как минимум опрометчивый. Маша отлично понимала, что «опрометчивость» в данном случае не что иное, как эвфемизм глупости. Она вспомнила Макара – и промолчала, хотя в глубине души тихий голос шепнул, что она совершает ошибку.
Глава 5. Макар Илюшин и Сергей Бабкин
1
Жанна оцепенело застыла, не отрывая взгляда от браслета. Юрий непонимающе мигал; вид у него был совершенно ошарашенный. Он выглядел как человек, только что получивший удар и не успевший даже осознать, что ему больно. Медников среагировал первым.
– Похититель! – безмерно удивленным тоном проговорил он. – Оксанка наша… Как же так! Она же умница! Как он сумел-то?..
Илюшин рассматривал письмо. Бабкин кончиком карандаша осторожно приподнял браслет.
– Он был на руке у Оксаны в субботу?
Жанна не помнила. Юрий покачал головой – не знаю, не обратил внимания.
– Я не понимаю, что мы с вами обсуждаем! – горячо заговорил Медников. – Деньги, деньги нужно собирать, скорее… Или нет, зачем собирать? В сейфе есть! Правда, Жанна? Может, есть и больше!
Он с силой вцепился в волосы, дернул вверх, словно хотел вытянуть себя из болота.
– Надеюсь, он не причинит ей вреда! Жанна, пойдем скорее, нужно ведь еще сумку найти, большие деньги, в первую попавшуюся авоську не уберутся…
– Так, – негромко сказал Илюшин, и Медников замолчал. – Я бы настойчиво рекомендовал, Жанна Ивановна, передать письмо в полицию. Делом занимается очень толковый человек. Нет никаких фактов, подтверждающих, что ваша сестра действительно у того, кто отправил письмо. Написать и отправить его мог любой, знающий, что она исчезла.
– Что вы лезете, что вы лезете! – визгливо закричал Медников. – Это дело частного порядка! Жанна, послушай, нельзя впутывать сюда полицию! Они нам не помогут! Это кучка беспомощных, никчемных людишек! Ты хочешь поставить жизнь Оксаны в зависимость от их непрофессионализма? Юрик, ну скажи ты ей! Что такое три миллиона! Мы можем достать их прямо сейчас, они тут, в двух шагах, только руку протяни! За ними даже в банк не нужно идти! О чем тут думать! Жанна, если бы тебя похитили, Оксана выложила бы деньги сразу, не раздумывая! Что ты можешь взвешивать в такую секунду?
Его высокий плачущий голос наполнял комнату.
– Я ничего… я не взвешиваю… – пробормотала Жанна, беспомощно переводя взгляд с Медникова на Макара.
– Что такое «Мирель»? – спросил Сергей.
Ответил ему Юрий:
– Магазин за поселком, на перекрестке. Полгода назад он закрылся. Здание осталось, ждет новых арендаторов.
– А шлагбаум?
– На заднем дворе. Поселковые часто парковались там и перекрывали подъезд грузовикам. Он сейчас, кажется, не работает.
– Покажите мне на карте, – попросил Сергей, доставая телефон.
Да, шантажист выбрал удачное место. С одной стороны, тихая дорога без камер. С другой, можно подъехать откуда угодно и исчезнуть в любом направлении.
Бабкин коротко глянул на Медникова. Этот представительный, важный, красивый человек в первой же ситуации, которая вышла из-под контроля, потерял лицо. Растерянными и ничего не понимающими выглядят и Жанна, и Юрий, но только Лев Леонидович скачет в своих дивных горчичных туфлях, точно теннисист, отбивающий невидимые подачи, паникует, визжит, не замолкая ни на секунду, – по правде говоря, за каких-то несколько минут Бабкин от него изрядно устал. Однако в чем-то он прав. Это действительно дело семьи.
– Юрик, что ты думаешь? – испуганно спросила Жанна.
Юрий покачал головой.
– Я не знаю, что думать. И не знаю, что делать. Макар Андреевич, вы советуете отдать письмо в полицию, верно? А вы, Сергей?
Бабкин коротко сказал, что полностью разделяет мнение напарника.
– Еще бы вы не разделяли! – выкрикнул Медников со слезой в голосе. – Это ведь не ваша сестра! Если бы это была ваша родственница, я готов поклясться, вы бы уже собирали деньги, а мысль о полиции вам даже в голову не пришла бы!
Сергей заметил, что если бы это была его родственница, он поступил бы точно так же.