Снаружи не доносилось ни звука. Маша расчихалась от пыли. Она пыталась нашарить на стене выключатель – наверняка сюда подведено электричество, вряд ли старуха спускается в погреб с налобным фонариком – но под ладонью была лишь шершавая поверхность. «Еще заноз насажаю. А, кстати, где сам погреб?»

Высокая фигура загородила дверной проем.

– Тамара Михайловна, вы меня окончательно света лишили, – сказала Маша, не оборачиваясь.

Старуха не отозвалась, лишь несильно подтолкнула Машу.

– Ладно, тогда включите свет сами. – Маша начала раздражаться. Манеру общения Тамары Михайловны и прежде нельзя было назвать обычной, но она по крайней мере не передавала свои пожелания тычками в спину.

– Ступай, ступай, – проскрипели сзади.

Маша сделала еще шаг в темноту, как вдруг шестое чувство заставило ее остановиться.

За спиной послышался шорох. Не отдавая себе отчета в своих действиях, движимая лишь тем же ощущением близкой опасности, которое заставило ее замереть на месте, Маша быстро отодвинулась в сторону, почти отпрыгнула – и снова замерла. Пальцы нащупали в заднем кармане сотовый телефон; Маша вытащила его, включила фонарик. То, что она увидела в его свете, заставило ее отшатнуться.

Прямо перед ней зияла распахнутая пасть погреба. От Машиных кроссовок до жуткого провала оставалось не больше ладони. Кто-то забыл закрыть крышку. Отверстие было сделано вровень с полом, ни бортик, ни бордюр не остановили бы ее от падения, если бы Маша попыталась еще хоть чуть-чуть продвинуться вперед. Крутая деревянная лестница уводила вниз. Основание ее терялось в непроницаемой черноте, которую не пробивал даже свет телефонного фонарика.

Маша обернулась и направила телефон на Пахомову.

Старуха стояла совсем рядом. Она непроизвольно подняла ладонь к глазам, закрываясь от резкого света, и за эти несколько секунд Маша осторожно, но быстро прошла по краю погреба и остановилась на противоположной стороне провала. Теперь ее и старуху разделяла яма. У стены поблескивали грабли, вилы и лопаты. Маша, не задумываясь, схватила ближний инструмент – им оказался небольшой, но тяжелый заступ – и сжала покрепче.

– Зачем вы это делаете? – спросила она.

Пахомова с непроницаемым выражением лица вглядывалась в нее.

«Сошла с ума», – подумала Маша. И еще подумала, что нельзя обманываться ее возрастом и видимой худобой: эта женщина может быть куда сильнее, чем кажется.

Белый прямоугольник света снова померк.

– Чего ты тут? – громко спросила Ксения. – Ба-аб? Ой, теть Маша, здравствуйте!

Старуха всем телом повернулась к ней.

– А-а, вернулась уже! – сказала она как ни в чем не бывало. – А я решила к обеду огурчиков достать. – Тамара вновь посмотрела на Машу, так и сжимавшую заступ. – Огурчиков, говорю, слышь, милая? Но теперь-то уже без надобности. Ксеня мне вытащит. Что тебе по подвалам лазать, паутину собирать. У тебя вон кофточка какая красивая.

Она попятилась, поклонилась – и выбралась из сарая.

– Здравствуй, Ксения, – сказала Маша, ощущая свой голос чужим и странно севшим. – А я вот погулять тебя хотела позвать. На озеро.

– А-а! Пойдемте! А заступ вам зачем?

– Заступ? – переспросила Маша. – Да это я просто так… взяла…

Она не без труда разжала пальцы и аккуратно поставила инструмент на место.

– Только погреб надо закрыть, – распорядилась Ксения. – Открытый оставлять нельзя!

– Бесы оттуда полезут? – с усталым пониманием сказала Маша.

Ксения фыркнула.

– Шею можно сломать! Или спину! До конца дней под себя ходить будете. – Она явно повторяла за бабушкой. – Закрывайте, только осторожно.

Когда они, закрыв погреб, выбрались наружу, Ксения отряхнулась, как собачонка.

– Ну что, на озеро? Или куда?

– Тамара Михайловна, должно быть, забыла опустить крышку, – рассеянно сказала Маша.

– Никогда бы она не забыла, – категорично возразила Ксения. – Она меня однажды чуть не высекла, когда я сама в погреб полезла. А я хотела сливы достать. Она сливы закатывает – ум отъешь!

Сливы, повторила про себя Маша. Лежала бы я внизу, и последнее, что увидела бы в жизни, – банку с консервированными, ум отъешь, сливами.

– Ну мы идем или как? – поторопила девочка.

– Идем-идем, конечно, идем, – пробормотала Маша. Она чувствовала себя так, будто целый день только и делала, что ходила до озера и обратно. Очень хотелось вернуться за заступом – просто так, на всякий случай, чтобы был.





2





За деревней веял свежий ветер. Ящерицы шныряли в сухой траве, нестройно трещали кузнечики, и понемногу Маша пришла в себя. Ей хотелось расспросить Ксению о Тамаре Пахомовой, но она не знала, с какой стороны к этому подойти. «Не убивала ли раньше твоя бабушка гостей?»

Она поглядывала на Ксению, ища в ее лице доказательства… «Чего? – сердито спросила себя Маша. – Что Пахомова опасна для собственной внучки?» Рядом с ней шла, подпрыгивала, веселилась, напевала, кидалась шишками и жевала травинки веселая жизнерадостная девочка. Да, не совсем обычная. Но ведь и жизнь ее в Таволге не назовешь обыкновенной.

– У тебя прекрасная осанка, – заметила Маша, любуясь прямой тоненькой спиной.

– А это мы с Валентином Борисовичем занимаемся зарядкой! – охотно откликнулась Ксения. – То есть теперь я уже сама, а сначала он меня заставлял. Я вот так делаю, и еще наклоняюсь, и вот так стою… – Она помахала руками и изобразила «ласточку» на одной ноге. – А еще возле стены! Нужно встать ровно и втянуться в себя спереди и сзади.

– Какие вы изумительные молодцы с Валентином Борисовичем, – искренне сказала Маша. – Я пыталась делать упражнения у стены, но не смогла. Терпения не хватило.

– Мне тоже не хватало! Валентин Борисович научил меня петь про себя песню, чтобы было не так скучно стоять.

– Какую? – заинтересовалась Маша.

Девочка подпрыгнула и достала до нависающей над дорогой сосновой ветки.

– Я разные люблю! А Валентин Борисович поет: «Когда весна придет, не знаю! Пройдут дожди, сойдут снега…» Ой! Смотрите, стрекоза какая искристая!

Под соснами зеленел папоротник. Маша хотела сорвать один, чтобы отмахиваться от редких мух, но крепкий на первый взгляд стволик не сломался под ее сильными пальцами, а превратился в мочалку.

– С орляком так не выйдет, теть Маша. Дайте мне.

Девочка вытащила из кармана складной нож, щелкнула кнопкой. Выскочило лезвие устрашающих размеров. С ножом она обращалась умело и ловко.

– Вот, держите!

Некоторое время они шли молча, обмахиваясь папоротниками.

– Ксения, ты знала Марину Якимову? – спросила Маша.

Девочка закивала.

– Ага! Она красивая была! На вас похожа. То есть вы на нее.

– По-моему, у нас похож только цвет волос. – Маше отчего-то была неприятна мысль об их сходстве.

– Ну, может, – покладисто согласилась девочка. – Мы с бабушкой ходили ее искать, когда она пропала.

Маша замедлила шаг.

– Даже ты принимала участие в поисках?

– Ну да! А как иначе-то? – Ксения удивленно посмотрела на Машу. – Если вы пропадете, мы вас тоже пойдем искать все вместе!

– Даже не надейся, – пробормотала Маша. – Слушай, а ты сама любишь гулять в лесу?

– Не-а, не люблю, – легко ответила Ксения. – Только по дороге и когда паутина в лицо не лезет. Мне плавать нравится, только меня бабушка на озеро одну не отпускает. И Марина не любила. Вообще-то я должна говорить «Марина Алексеевна», – поправилась она. – Вы бабушке не скажете?

– Не скажу. Подожди, как же не любила, когда она была прекрасным грибником?

Девочка покосилась на нее и промычала что-то неразборчивое.

– Что-что?

– Ей здесь вообще ничего не нравилось, – повторила Ксения. – Ни лес, ни Таволга, ни грибы ваши… И дети тоже!

Маша невольно рассмеялась и спросила, откуда Ксении это известно.

– А она мне сразу заявила, чтобы я к ней не лезла, потому что она детей терпеть не может, – спокойно объяснила та. – И дым в лицо выпустила. Она все время курила. И велела ее собачек фарфоровых не трогать. У нее собачки стояли на полке, такие хорошенькие, блестящие, мокрые с виду… как будто их настоящие собаки облизали. Я все равно потрогала, – похвасталась она. – Незаметно, пока все кричали друг на друга.

«Это она, наверное, о той самой ссоре на дне рождения у Якимовой, о которой говорила староста», – подумала Маша.

– Я бы тоже на них покричала. – В голосе Ксении гордость сменилась внезапным ожесточением. – Даже, может, побила бы их. Просто я отвлеклась на собак, так получилось. Они хорошенькие, я бы даже одну взяла себе, но из чужих домов нельзя ничего забирать, особенно гладкое.

«Почему именно гладкое? Какое-то очередное суеверие».

– А для чего бы ты покричала на них? – рассеянно спросила Маша. Она пыталась вообразить, как эта водоросль бледная, болезненный хилый росточек орет на Беломестову или, еще хуже, Кулибабу с ее большим непроницаемым безухим лицом.

– Они гниды.

– Что, прости? – изумилась Маша.

До сих пор ей казалось, что Ксения в Таволге занимает место сына полка. Сын полка не может приложить командира бранным словом.