Мы переглянулись и одновременно разразились смехом. Напряжение ушло, ощущение святости этого места тоже отпустило. Даниель достал еще одну бутылку того же года.
— А что, почему бы и нет? Приятный бонус в придачу к нашей усадьбе.
Мы взяли себе по бутылке и, хихикая, поднялись обратно наверх по лестнице. У пролома Даниель помог мне высвободить подол платья, которым я зацепилась за торчащий кирпич, и шутливо погладил меня между ног. Я на несколько секунд задержала его руку, а после мы принялись возбужденно обсуждать, как мы обустроим подвал и откроем внизу дегустацию дорогих вин. Даниель вспомнил, как в трюме одного затонувшего судна нашли шампанское столетней давности, и теперь задавался вопросом, сколько же может стоить одна бутылка. А что касается этикеток, то мы могли бы продолжить традицию и оставить то же самое изображение дерева и гор — воскресить старину, так сказать.
Даниелю потребовалось приложить усилие, чтобы откупорить первую бутылку. Я зажгла свечи и достала бокалы. Мы еще ни разу не пили из них — не было случая, — и теперь нам предстояло их обновить. Бокалы были из самого настоящего богемского хрусталя, я нашла их в магазинчике подержанных вещей, что за городским рынком.
Хлопок выскочившей из бутылки пробки, журчание льющегося в бокалы вина. Внутри меня тоже все бурлило и, думаю, в Даниеле тоже.
Вино оказалось белым. Или, точнее, темно-желтым, почти янтарным. Разыгрывая из себя сомелье, мы разглядывали содержимое бокалов на свет — хрусталь так и сверкал в пламени свечей, — после чего одновременно сунули носы, принюхиваясь и спрашивая себя, имело ли вино такой цвет с самого начала или приобрело его в процессе длительного хранения. Шутка ли, вино восьмидесятилетней выдержки.
Мы чокнулись — за нас, чтобы отныне у нас все было хорошо.
— Ай, вот черт, — выругался Даниель и сплюнул жидкость обратно в бокал.
Я отпила и тоже сморщилась. Кислятина. На вкус никакое не вино, а кое-что совсем другое. Бурда, одним словом. Наконец я сглотнула.
— Хоть какие-нибудь градусы-то остались?
Даниель снова понюхал содержимое бокала.
— Должно быть, за восемьдесят лет все выветрилось.
Он вылил оставшуюся часть бутылки в раковину и с громким стуком поставил хрустальные бокалы обратно на стол.
— Думаю, это ровным счетом ничего не стоит.
— Но ведь там внизу много разных вин, — возразила я. — Мы же не знаем, вдруг некоторые из них окажутся… — Мне хотелось сохранить наше приподнятое настроение, чувство пьянящей радости. Ощущение от его прикосновения, когда я пробиралась мимо него через пролом в стене. В тот момент у меня под платьем ничего не было, и его мимолетная ласка пробудила во мне страсть, которая давно уже не вспыхивала между нами, во всяком случае в последние годы уж точно.
Даниель сорвал пробку со второй бутылки, понюхал и сморщился.
— Должно быть, они были такими отвратительными уже с самого начала, — решил он. — И стену, наверное, замуровали именно поэтому, чтобы никому и в голову не пришло брать это пойло.
— Чепуха, — махнула рукой я. — Не бери в голову.
— А я еще понесся будить тебя посреди ночи…
— Зато было весело. Самое главное, что ты нашел винный погреб. А бутылки можно оставить там в качестве элемента декора…
Даниель достал из шкафчика пиво и тяжело опустился на кухонный стул.
— А я-то думал, что напал на настоящий клад, — вздохнул он. — Разбогатеть решил. Какой же я дурак!
Я погладила его по волосам, поцеловала в лоб, скользнула рукой по шее вниз, не в силах видеть, как он убивается. Только сейчас я поняла, какой же он грязный, пыль от старой кирпичной кладки прилипла к потной коже и образовала на ней подобие корки. Он открыл бутылку пива о край кухонного стола. Впрочем, тот уже и без того был настолько поцарапанным и шатким, что большой роли для него это не сыграло.
— Не понимаю, почему я втянул тебя в это.
Даниель покрутил бутылку пива в руке и откинулся на спинку стула, который тревожно под ним зашатался.
— Я рада, что ты меня разбудил, — сказала я.
— Я имею в виду все это. — И он обвел рукой кухню, которую я очень стремилась полюбить, несмотря на обшарпанную мебель и покосившиеся дверки шкафчиков, но зато с огромной дровяной плитой, которая обещала стать просто фантастической, надо только пригласить трубочиста и отважиться разжечь в ней огонь, потому что на данный момент в доме и без того было слишком жарко.
— В этом доме не осталось ничего целого и неполоманного, мы ничего не знаем о вине, и я даже не могу толком прочесть, что написано на этой проклятой этикетке. «Мюллер-Тургау, Эрцге…» Что это, черт побери, значит?
Он отпихнул бутылку в сторону, отчего она едва не опрокинулась, и прежде, чем я успела поймать ее, немного кислого содержимого выплеснулось на стол.
— И я убил столько времени на эту проклятую кирпичную стену, вместо того чтобы заняться проводкой или починить крышу, а ведь дом того и гляди рухнет. А еще ты. Ты же бросила все, дом, работу, все, только чтобы я…
Я думала примерно в том же духе — что у нас скорее всего ничего не получится. Мы приехали сюда и увидели, как здесь может быть красиво, вместо того чтобы трезво оценить реальность и взвесить наши шансы.
— И все же я рада, что тебе в голову пришла эта идея, — сказала я. — Вот увидишь, все будет просто замечательно.
Даниель посмотрел на потолок, вид которого, к сожалению, совершенно не внушал оптимизма, его взгляд остановился на большом пятне в том месте, где отслоилась краска.
— Юлия, — прочла я на бутылке с вином, которую продолжала сжимать в руке. Я давно поняла, когда у Даниеля плохое настроение, когда все идет из рук вон плохо и сам себя он чувствует неудачником, лучше всего поговорить с ним о чем-нибудь другом.
— Интересно, это чье-то имя? — Я поднесла этикетку поближе к горящему пламени. — А Мюллер-Тургау, должно быть, фамилия. Или все же это сорт винограда?
Свечи уже порядочно прогорели, на подсвечниках застыли подтеки стеарина. Я довольно неплохо знаю немецкий, все-таки учила его всю среднюю школу и потом, в гимназии. В придачу несколько лет у меня был бойфренд из Мюнхена, но сейчас мне было совсем не просто разобрать текст, набранный красивым и до ужаса изящным шрифтом.
— По крайней мере, я знаю, что такое Erzgebirge. Это немецкое название здешних гор — Рудные горы. Как думаешь, они дали такое название торговой марке в честь усадьбы? Пожалуй Erzgebirge Weinberg звучит не слишком хорошо, мы могли бы назвать Ore Mountain Vineyard[2] или Bohemian Winery…[3]
Даниель зевнул.
— Прости, звучит в самом деле неплохо. Я просто немного устал. — Прежде чем подняться, он чмокнул меня в щеку. Можно сказать, едва меня коснулся. — Поговорим об этом завтра, хорошо?
* * *
Когда я вышла, кошка ждала меня за розовым кустом рядом с дверью. При моем появлении она слегка попятилась и зашипела. Я заметила у нее на задней лапе оголенный кусочек кожи без шерсти. Близко подойти к себе она не позволила. Я все еще раздумывала, какую кличку ей дать: Мадам Бовари или Анна Каренина. Или, может быть, Сессан в честь моей самой первой кошки, которая у меня была. С севера над горами ползла тяжелая туча.
Я вернулась назад и наполнила миску вчерашними остатками еды, прихватив заодно зонтик.
Цвет реки менялся вместе с грозовым небом; пепельно-серая у берега, дальше вода темнела, уподобляясь жидкому свинцу, закручивалась в водовороты и плескалась вокруг камней у опор моста. Я глядела вокруг и видела все до мельчайших подробностей, и каждая деталь была для меня внове. Чего стоил один запах трав, который с приближением дождя менялся, становился сильнее. Дождик будет кстати, подумала я, растения сразу оживут. Воздух посвежеет и дышать станет легче. Все было хорошо. Самые простые и мирные вещи могут приносить нам радость. Летний дождь, прогулка, пение птиц.
Я никогда не ездила в город на машине, даже если требовалось много всего купить. Уж лучше я пройдусь туда-сюда несколько раз, вот как сейчас, когда я покрыла стены спальни первым слоем краски и следовало подождать, пока она высохнет, прежде чем нанести второй слой, который хорошенько скроет под собой грязные выцветшие обои.
Я думала о том, что надо бы купить велосипед. С корзинкой и багажником. Но тут разверзлись хляби небесные, и дождь ливанул на меня как из ведра. Зонтик согнулся от ветра. Я бегом преодолела последние метры, отделявшие меня от гостиницы. Стоявший за барной стойкой мужчина, который, как я поняла, являлся также хозяином заведения, сказал мне что-то по-чешски и протянул кухонное полотенце. Я засмеялась и вытерла себе лицо и волосы, остальное пришлось оставить так. Бармен спросил меня, не хочу ли я кофе, и даже вспомнил, что я предпочитаю черный.
Дождь хлестал по стеклам. Пожалуй, бокал вина мне тоже не повредит.
— Красное или белое? — Хозяин гостиницы положил на стол подставку с логотипом известной пивоваренной компании, покрутил между пальцами бокал. Думаю, его звали Либор. Во всяком случае, именно это слово выкрикивали сидевшие за столиками и игравшие в карты посетители, когда у них заканчивалось пиво.
— Что-нибудь здешнее, — попросила я. — Bohemian wine? Я бы с удовольствием попробовала местное вино.
Хозяин был почти два метра ростом, и ему приходилось нагибаться, чтобы не задеть головой бокалы, висевшие над барной стойкой. Он показал мне пару открытых бутылок.
— У меня есть французское вино и итальянское.
— А почему не местное вино?
— Его никто не спрашивает. Оно не настолько известно, чтобы быть хорошим.
Английский у него был неважный, временами он вставлял в свою речь немецкие фразы. Может, он просто имел в виду, что на данный момент в этой долине нет качественного вина. Если не считать редких поездов и шоссе, городок был почти отрезан от остального мира. Мы много времени посвятили поискам в интернете и видели снимки виноделен, которые после падения коммунистического строя открывались заново, как, например, в замке в городе Мельник, что возле Праги, или в возведенных с нуля постройках в поле в окрестностях Литомержице, ближайшего к нам крупного города, где миллиарды, полученные от добычи каменного угля, помогли возродить тысячелетнюю традицию виноделия. Мы разглядывали симпатичные рекламные проспекты со снимками бутылок, сверкавших в лучах солнца в окружении колышущейся зелени, и верили, что так оно и есть, пусть даже виноградные лозы на нашей собственной земле уже давно являли собой удручающее зрелище.
— Communist wine, — с гримасой отвращения произнес Либор и сполоснул в воде руки.
— Тогда, пожалуй, французское.
Он улыбнулся и откупорил бутылку «Бордо».
— В Моравии все наоборот, там умеют делать вино, там крестьяне, — примирительно сказал он, наполняя бокал. — Однако у меня в запасе не найдется сейчас бутылок даже оттуда.
Он взял кружку и, налив в нее пиво, дал пене осесть, прежде чем перейти к следующей, потом водрузил полные кружки на поднос и направился к столикам.
Я же вышла в интернет и с головой погрузилась в новости из жизни моих друзей, которые остались дома. В Лулео все еще шел снег, а в Стокгольме готовились зацвести вишни. На своей страничке в «Фейсбуке» я уже выложила фотографии усадьбы и городка. Представляя, как теплыми вечерами мы будем бродить по округе, потягивать вино на террасе ресторана и знать всех местных обывателей по именам. Но пока до этого было далеко. Мужчины в зале неспешно вытирали с губ пену. Дождь по-прежнему колотил по окнам. Изредка водяную завесу прорезал свет фар от проносящихся мимо машин и почти тут же пропадал. Было бы здорово иметь возможность дегустировать местные вина и обсуждать их достоинства.
Это было бы больше, чем просто работа.
Я взяла бокал французского вина.
Когда Либор, совершив круг по залу, вернулся обратно за барную стойку, я рассказала ему о винном погребе, который мы обнаружили у себя на усадьбе.
— Должно быть, он очень старинный, — решил он, разглядывая снимки, которые я ему показала. — Если погреб находится в туннелях, то он на несколько сотен лет старше, чем сам дом.
— Какие такие туннели?
— Туннели, которые проходят под городом. — Либор полистал снимки и остановился на том, где были видны бутылки с вином. — Существует целая запутанная система ходов и переходов, местами уходящая на три этажа под землю. Их прорыли еще в Средние века, чтобы доставлять провиант во время войн, которые то и дело вспыхивали в эпоху стародавних королей, помимо прочего эти туннели служили путями отхода и для оборонительных целей. В начале двадцатого века их за ненадобностью замуровали.
Либор увеличил снимок одной из бутылок, датируемых 1937 годом.
— Так там внизу оказалось вино? Неплохо. Интересно, какое оно на вкус?
— Просто ужасное.
Он громко расхохотался:
— Продайте его немецким туристам. Подумать только, 1937 год! Можно будет даже наладить торговлю богемскими винами, уверен, они отвалят любую сумму за подобный антиквариат.
Я спросила его о тексте на этикетке и узнала, что «мюллер-тургау» — это сорт винограда или, правильнее сказать, гибрид, изначально немецкий, полученный путем скрещивания нескольких лоз, напоминает сорт «рислинг».
— Один из двух сортов, которые коммунисты позволили оставить, из-за чего за ним закрепилась не очень хорошая слава. Уж лучше бы они занимались угольными шахтами, если на то пошло.
— А какой был второй?
— А что, почему бы и нет? Приятный бонус в придачу к нашей усадьбе.
Мы взяли себе по бутылке и, хихикая, поднялись обратно наверх по лестнице. У пролома Даниель помог мне высвободить подол платья, которым я зацепилась за торчащий кирпич, и шутливо погладил меня между ног. Я на несколько секунд задержала его руку, а после мы принялись возбужденно обсуждать, как мы обустроим подвал и откроем внизу дегустацию дорогих вин. Даниель вспомнил, как в трюме одного затонувшего судна нашли шампанское столетней давности, и теперь задавался вопросом, сколько же может стоить одна бутылка. А что касается этикеток, то мы могли бы продолжить традицию и оставить то же самое изображение дерева и гор — воскресить старину, так сказать.
Даниелю потребовалось приложить усилие, чтобы откупорить первую бутылку. Я зажгла свечи и достала бокалы. Мы еще ни разу не пили из них — не было случая, — и теперь нам предстояло их обновить. Бокалы были из самого настоящего богемского хрусталя, я нашла их в магазинчике подержанных вещей, что за городским рынком.
Хлопок выскочившей из бутылки пробки, журчание льющегося в бокалы вина. Внутри меня тоже все бурлило и, думаю, в Даниеле тоже.
Вино оказалось белым. Или, точнее, темно-желтым, почти янтарным. Разыгрывая из себя сомелье, мы разглядывали содержимое бокалов на свет — хрусталь так и сверкал в пламени свечей, — после чего одновременно сунули носы, принюхиваясь и спрашивая себя, имело ли вино такой цвет с самого начала или приобрело его в процессе длительного хранения. Шутка ли, вино восьмидесятилетней выдержки.
Мы чокнулись — за нас, чтобы отныне у нас все было хорошо.
— Ай, вот черт, — выругался Даниель и сплюнул жидкость обратно в бокал.
Я отпила и тоже сморщилась. Кислятина. На вкус никакое не вино, а кое-что совсем другое. Бурда, одним словом. Наконец я сглотнула.
— Хоть какие-нибудь градусы-то остались?
Даниель снова понюхал содержимое бокала.
— Должно быть, за восемьдесят лет все выветрилось.
Он вылил оставшуюся часть бутылки в раковину и с громким стуком поставил хрустальные бокалы обратно на стол.
— Думаю, это ровным счетом ничего не стоит.
— Но ведь там внизу много разных вин, — возразила я. — Мы же не знаем, вдруг некоторые из них окажутся… — Мне хотелось сохранить наше приподнятое настроение, чувство пьянящей радости. Ощущение от его прикосновения, когда я пробиралась мимо него через пролом в стене. В тот момент у меня под платьем ничего не было, и его мимолетная ласка пробудила во мне страсть, которая давно уже не вспыхивала между нами, во всяком случае в последние годы уж точно.
Даниель сорвал пробку со второй бутылки, понюхал и сморщился.
— Должно быть, они были такими отвратительными уже с самого начала, — решил он. — И стену, наверное, замуровали именно поэтому, чтобы никому и в голову не пришло брать это пойло.
— Чепуха, — махнула рукой я. — Не бери в голову.
— А я еще понесся будить тебя посреди ночи…
— Зато было весело. Самое главное, что ты нашел винный погреб. А бутылки можно оставить там в качестве элемента декора…
Даниель достал из шкафчика пиво и тяжело опустился на кухонный стул.
— А я-то думал, что напал на настоящий клад, — вздохнул он. — Разбогатеть решил. Какой же я дурак!
Я погладила его по волосам, поцеловала в лоб, скользнула рукой по шее вниз, не в силах видеть, как он убивается. Только сейчас я поняла, какой же он грязный, пыль от старой кирпичной кладки прилипла к потной коже и образовала на ней подобие корки. Он открыл бутылку пива о край кухонного стола. Впрочем, тот уже и без того был настолько поцарапанным и шатким, что большой роли для него это не сыграло.
— Не понимаю, почему я втянул тебя в это.
Даниель покрутил бутылку пива в руке и откинулся на спинку стула, который тревожно под ним зашатался.
— Я рада, что ты меня разбудил, — сказала я.
— Я имею в виду все это. — И он обвел рукой кухню, которую я очень стремилась полюбить, несмотря на обшарпанную мебель и покосившиеся дверки шкафчиков, но зато с огромной дровяной плитой, которая обещала стать просто фантастической, надо только пригласить трубочиста и отважиться разжечь в ней огонь, потому что на данный момент в доме и без того было слишком жарко.
— В этом доме не осталось ничего целого и неполоманного, мы ничего не знаем о вине, и я даже не могу толком прочесть, что написано на этой проклятой этикетке. «Мюллер-Тургау, Эрцге…» Что это, черт побери, значит?
Он отпихнул бутылку в сторону, отчего она едва не опрокинулась, и прежде, чем я успела поймать ее, немного кислого содержимого выплеснулось на стол.
— И я убил столько времени на эту проклятую кирпичную стену, вместо того чтобы заняться проводкой или починить крышу, а ведь дом того и гляди рухнет. А еще ты. Ты же бросила все, дом, работу, все, только чтобы я…
Я думала примерно в том же духе — что у нас скорее всего ничего не получится. Мы приехали сюда и увидели, как здесь может быть красиво, вместо того чтобы трезво оценить реальность и взвесить наши шансы.
— И все же я рада, что тебе в голову пришла эта идея, — сказала я. — Вот увидишь, все будет просто замечательно.
Даниель посмотрел на потолок, вид которого, к сожалению, совершенно не внушал оптимизма, его взгляд остановился на большом пятне в том месте, где отслоилась краска.
— Юлия, — прочла я на бутылке с вином, которую продолжала сжимать в руке. Я давно поняла, когда у Даниеля плохое настроение, когда все идет из рук вон плохо и сам себя он чувствует неудачником, лучше всего поговорить с ним о чем-нибудь другом.
— Интересно, это чье-то имя? — Я поднесла этикетку поближе к горящему пламени. — А Мюллер-Тургау, должно быть, фамилия. Или все же это сорт винограда?
Свечи уже порядочно прогорели, на подсвечниках застыли подтеки стеарина. Я довольно неплохо знаю немецкий, все-таки учила его всю среднюю школу и потом, в гимназии. В придачу несколько лет у меня был бойфренд из Мюнхена, но сейчас мне было совсем не просто разобрать текст, набранный красивым и до ужаса изящным шрифтом.
— По крайней мере, я знаю, что такое Erzgebirge. Это немецкое название здешних гор — Рудные горы. Как думаешь, они дали такое название торговой марке в честь усадьбы? Пожалуй Erzgebirge Weinberg звучит не слишком хорошо, мы могли бы назвать Ore Mountain Vineyard[2] или Bohemian Winery…[3]
Даниель зевнул.
— Прости, звучит в самом деле неплохо. Я просто немного устал. — Прежде чем подняться, он чмокнул меня в щеку. Можно сказать, едва меня коснулся. — Поговорим об этом завтра, хорошо?
* * *
Когда я вышла, кошка ждала меня за розовым кустом рядом с дверью. При моем появлении она слегка попятилась и зашипела. Я заметила у нее на задней лапе оголенный кусочек кожи без шерсти. Близко подойти к себе она не позволила. Я все еще раздумывала, какую кличку ей дать: Мадам Бовари или Анна Каренина. Или, может быть, Сессан в честь моей самой первой кошки, которая у меня была. С севера над горами ползла тяжелая туча.
Я вернулась назад и наполнила миску вчерашними остатками еды, прихватив заодно зонтик.
Цвет реки менялся вместе с грозовым небом; пепельно-серая у берега, дальше вода темнела, уподобляясь жидкому свинцу, закручивалась в водовороты и плескалась вокруг камней у опор моста. Я глядела вокруг и видела все до мельчайших подробностей, и каждая деталь была для меня внове. Чего стоил один запах трав, который с приближением дождя менялся, становился сильнее. Дождик будет кстати, подумала я, растения сразу оживут. Воздух посвежеет и дышать станет легче. Все было хорошо. Самые простые и мирные вещи могут приносить нам радость. Летний дождь, прогулка, пение птиц.
Я никогда не ездила в город на машине, даже если требовалось много всего купить. Уж лучше я пройдусь туда-сюда несколько раз, вот как сейчас, когда я покрыла стены спальни первым слоем краски и следовало подождать, пока она высохнет, прежде чем нанести второй слой, который хорошенько скроет под собой грязные выцветшие обои.
Я думала о том, что надо бы купить велосипед. С корзинкой и багажником. Но тут разверзлись хляби небесные, и дождь ливанул на меня как из ведра. Зонтик согнулся от ветра. Я бегом преодолела последние метры, отделявшие меня от гостиницы. Стоявший за барной стойкой мужчина, который, как я поняла, являлся также хозяином заведения, сказал мне что-то по-чешски и протянул кухонное полотенце. Я засмеялась и вытерла себе лицо и волосы, остальное пришлось оставить так. Бармен спросил меня, не хочу ли я кофе, и даже вспомнил, что я предпочитаю черный.
Дождь хлестал по стеклам. Пожалуй, бокал вина мне тоже не повредит.
— Красное или белое? — Хозяин гостиницы положил на стол подставку с логотипом известной пивоваренной компании, покрутил между пальцами бокал. Думаю, его звали Либор. Во всяком случае, именно это слово выкрикивали сидевшие за столиками и игравшие в карты посетители, когда у них заканчивалось пиво.
— Что-нибудь здешнее, — попросила я. — Bohemian wine? Я бы с удовольствием попробовала местное вино.
Хозяин был почти два метра ростом, и ему приходилось нагибаться, чтобы не задеть головой бокалы, висевшие над барной стойкой. Он показал мне пару открытых бутылок.
— У меня есть французское вино и итальянское.
— А почему не местное вино?
— Его никто не спрашивает. Оно не настолько известно, чтобы быть хорошим.
Английский у него был неважный, временами он вставлял в свою речь немецкие фразы. Может, он просто имел в виду, что на данный момент в этой долине нет качественного вина. Если не считать редких поездов и шоссе, городок был почти отрезан от остального мира. Мы много времени посвятили поискам в интернете и видели снимки виноделен, которые после падения коммунистического строя открывались заново, как, например, в замке в городе Мельник, что возле Праги, или в возведенных с нуля постройках в поле в окрестностях Литомержице, ближайшего к нам крупного города, где миллиарды, полученные от добычи каменного угля, помогли возродить тысячелетнюю традицию виноделия. Мы разглядывали симпатичные рекламные проспекты со снимками бутылок, сверкавших в лучах солнца в окружении колышущейся зелени, и верили, что так оно и есть, пусть даже виноградные лозы на нашей собственной земле уже давно являли собой удручающее зрелище.
— Communist wine, — с гримасой отвращения произнес Либор и сполоснул в воде руки.
— Тогда, пожалуй, французское.
Он улыбнулся и откупорил бутылку «Бордо».
— В Моравии все наоборот, там умеют делать вино, там крестьяне, — примирительно сказал он, наполняя бокал. — Однако у меня в запасе не найдется сейчас бутылок даже оттуда.
Он взял кружку и, налив в нее пиво, дал пене осесть, прежде чем перейти к следующей, потом водрузил полные кружки на поднос и направился к столикам.
Я же вышла в интернет и с головой погрузилась в новости из жизни моих друзей, которые остались дома. В Лулео все еще шел снег, а в Стокгольме готовились зацвести вишни. На своей страничке в «Фейсбуке» я уже выложила фотографии усадьбы и городка. Представляя, как теплыми вечерами мы будем бродить по округе, потягивать вино на террасе ресторана и знать всех местных обывателей по именам. Но пока до этого было далеко. Мужчины в зале неспешно вытирали с губ пену. Дождь по-прежнему колотил по окнам. Изредка водяную завесу прорезал свет фар от проносящихся мимо машин и почти тут же пропадал. Было бы здорово иметь возможность дегустировать местные вина и обсуждать их достоинства.
Это было бы больше, чем просто работа.
Я взяла бокал французского вина.
Когда Либор, совершив круг по залу, вернулся обратно за барную стойку, я рассказала ему о винном погребе, который мы обнаружили у себя на усадьбе.
— Должно быть, он очень старинный, — решил он, разглядывая снимки, которые я ему показала. — Если погреб находится в туннелях, то он на несколько сотен лет старше, чем сам дом.
— Какие такие туннели?
— Туннели, которые проходят под городом. — Либор полистал снимки и остановился на том, где были видны бутылки с вином. — Существует целая запутанная система ходов и переходов, местами уходящая на три этажа под землю. Их прорыли еще в Средние века, чтобы доставлять провиант во время войн, которые то и дело вспыхивали в эпоху стародавних королей, помимо прочего эти туннели служили путями отхода и для оборонительных целей. В начале двадцатого века их за ненадобностью замуровали.
Либор увеличил снимок одной из бутылок, датируемых 1937 годом.
— Так там внизу оказалось вино? Неплохо. Интересно, какое оно на вкус?
— Просто ужасное.
Он громко расхохотался:
— Продайте его немецким туристам. Подумать только, 1937 год! Можно будет даже наладить торговлю богемскими винами, уверен, они отвалят любую сумму за подобный антиквариат.
Я спросила его о тексте на этикетке и узнала, что «мюллер-тургау» — это сорт винограда или, правильнее сказать, гибрид, изначально немецкий, полученный путем скрещивания нескольких лоз, напоминает сорт «рислинг».
— Один из двух сортов, которые коммунисты позволили оставить, из-за чего за ним закрепилась не очень хорошая слава. Уж лучше бы они занимались угольными шахтами, если на то пошло.
— А какой был второй?