– Дайте мне его увидеть! – вопит она между всхлипываниями.

– Нет, – настаиваю я, возможно, слишком резко. – Каро, ты должна позволить мне сделать все необходимое. – Я поворачиваюсь к Элис. – Уведи ее в столовую и завари ей чашку чая.

Элис кивает и забирает ее, обняв за плечи. Я глубоко вдыхаю и вхожу в операционную. Смотрю на тело Алекса, онемев от ужаса, скорби и сожаления. Взгляд перескакивает на шкаф с медикаментами, и я думаю, стоит ли мне выдумать какой-то повод, чтобы остаться на минуту одной.

– Ты ничего не сделаешь? – резко спрашивает Сандрин, явно не понимая, почему я трачу драгоценное время.

Но уже слишком поздно для реанимации. Угол сгиба конечностей показывает, что Алекс умер достаточно давно – трупное окоченение вместе с минусовой температурой уже сделало их негнущимися.

Его лицо замерло в выражении… я не могу определить. Растерянности. Губы скованы гримасой, глаза смотрят прямо вперед, как будто глядя на объект на расстоянии вытянутой руки. Волосы стоят дыбом.

Но это не самое худшее. Есть еще нечто более странное и ужасное в теле, лежащем передо мной. Алекс одет только в тонкую гавайскую рубашку и шорты с прошлого вечера, его ноги прикрыты тонкими носками, которых почти не видно под спрессованным снегом. Я морщусь от мысли о ходьбе по беспощадному льду с такой слабой защитой – боль наверняка была невыносима.

Теперь точно нет необходимости спешить.

Я поворачиваюсь к Дрю и Арне, маячащим позади нас.

– Спасибо. Дальше я сама. – Когда они выходят, Арне быстро сжимает мое плечо в жесте солидарности. Прежде чем они закрывают дверь, я замечаю Тома в коридоре, на его лице замерло выражение страха и растерянности.

– Хочешь остаться и помочь? – поворачиваюсь я к Сандрин.

Начальница станции кивает, поджав губы, бледная и шокированная, и я думаю, не упадет ли она в обморок. Она не была бы первым человеком, потрясенным видом мертвого тела, я стала свидетельницей достаточного количества случаев в медицинском институте и в больнице.

– Ты в норме? – спрашиваю я, но Сандрин игнорирует вопрос.

– Ты можешь что-то сделать? – тихо спрашивает она.

Я проделываю процедуры проверки признаков жизни, щупаю пульс, свечу фонариком в глаза, проверяя реакцию зрачков. Затем качаю головой.

– Он мертв.

Сандрин оседает на стул. Фасад ледяной королевы испарился. Под ним маленькая испуганная женщина, встретившаяся с ситуацией, которая явно ей не по силам.

– Давно, как думаешь?

– Ну, это нам предстоит определить. – Я изучаю тело Алекса. Его кожа приобрела призрачный бело-синий оттенок с явными признаками обморожения на руках, носу и пальцах. – Я бы сказала, несколько часов.

– Я не понимаю, – шепчет Сандрин. – У него не было причин выходить наружу посреди ночи.

Я подавляю желание констатировать очевидное – даже если бы у Алекса была обоснованная причина покинуть станцию, отсутствие одежды намекает на совсем другую историю.

– Причина смерти почти однозначно обморожение, – заключаю я, пряча свою скорбь и панику за отточенным профессиональным поведением. – Хотя у меня нет ни достаточной практики, ни ресурсов для полного вскрытия. Нужно его раздеть. Поможешь?

Мне на самом деле не нужна ее помощь, но я знаю, что занятие каким-то делом поможет ей справиться с шоком. Вместе мы снимаем одежду с Алекса. Его рубашка порвана на боку, замечаю я, как будто ткань зацепилась за что-то острое.

Это случилось вчера за ужином? Не думаю.

Я смотрю на свои наручные часы и понимаю, чего не хватает – его браслета. Он, должно быть, снял его, прежде чем покинуть станцию.

Ничего примечательного в этом нет, предполагаю я. Я постоянно напоминаю всем надевать их обратно, после того, как они снимают браслеты для зарядки.

– Это явно самоубийство, – говорит Сандрин таким тоном, как будто уже пришла к однозначному выводу. Ее лицо снова приобрело ту непроницаемую стойкость, к которой она прибегает, когда приходится справляться с чем-то неприятным, но необходимым.

Самоубийство? Права ли она?

Решил ли Алекс, который, честно говоря, был нестабилен или в депрессии (возможно, и то, и другое одновременно), лишить себя жизни?

Я пытаюсь представить себе отчаяние, которое сподвигло бы человека открыть внешнюю дверь и заставить себя пройтись в этом убийственном холоде, будучи одетым как в теплый летний день в Гонолулу. Сколько бы он прошел, прежде чем мороз обездвижил его? Башня в полукилометре от «Альфа» – я удивлена, что он добрался так далеко.

Сфокусируйся, Кейт. Придерживайся фактов.

Я собираюсь снять заледеневшие носки Алекса, когда в дверь стучат. Лицо Дрю появляется секунду спустя.

– Ты не могла бы проверить Каро, Кейт? Она у себя в спальне, но все еще очень расстроена, они не могут ее успокоить.

– Дашь мне десять минут? – поглядываю я на Сандрин.

Начальница станции кивает.

– Мне все равно нужно связаться с АСН. Ты иди. Поговорим позже.



Я обнаруживаю Каро зажатой на кровати между Элис и Соней, обнимающими ее, пока она плачет. Обе женщины облегченно смотрят на меня, когда я вхожу.


– Как она? – одними губами спрашиваю я у Сони, которая просто вскидывает брови в ответ.

Значит, плохо.

Я раздумываю, что делать. В идеале, я хотела бы осмотреть Каро в клинике, но это невозможно с лежащим там телом Алекса.

– Вы не против оставить нас наедине? – говорю я женщинам, которые кивают и встают. Соня снимает красивую вязаную шаль и окутывает ею плечи Каро, затем по-матерински пожимает мою руку, прежде чем уйти. Я, наверное, тоже выгляжу потрясенно.

Я сажусь напротив Каро. Слезы все еще катятся по ее щекам. Я отрываю несколько кусков туалетной бумаги, которую кто-то принес в спальню, и протягиваю их ей.

Каро промокает глаза. Я жду, пока она достаточно успокоится, прежде чем начать разговор.

– Что с ним случилось? – запинается она, наконец-то встречаясь со мной взглядом.

Я раздумываю, как ответить.

– Мы не до конца уверены. Вероятно, он… решил покончить с собой.

Ее реакция такая неожиданная и яростная, что я подпрыгиваю от удивления.

– Нет! – Она вскакивает, ее лицо мгновенно превращается из скорбного в яростное. – Он бы никогда этого не сделал. Никогда! – Она нависает надо мной, выглядя взбешенной.

– Каро! – Я встаю к ней лицом к лицу. – Успокойся. Давай сядем и поговорим, ладно?

Она медлит, но затем нерешительно опускается назад на кровать.

– Почему ты так говоришь? – мягко спрашиваю я, пока она пытается отдышаться. Я начинаю беспокоиться о ребенке.

Каро выдыхает. Ее голос, когда она заговаривает, более уравновешен, но так же настойчив.

– Алекс никогда бы не покончил с собой.

– Как ты можешь быть уверена? – спрашиваю я после паузы. – Мне кажется, он был в депрессии.

– Я просто знаю, ладно? – Она смотрит мне прямо в глаза. Подбородок упрямо вздернут. Мы молчим несколько минут, прежде чем она решается продолжить: – Кейт. Пожалуйста, скажи мне… как долго… – Она замолкает, сглатывает. – Как долго это заняло?

Как долго умирал Алекс? Я тянусь к ее руке и беру в свою.

– Недолго. Минуты. Если не меньше.

– Ты уверена? – она смотрит на меня.

– Я ручаюсь. Он должен был очень быстро впасть в кому.

Снова тишина, пока она обдумывает это, и я заставляю себя гадать, насколько быстро. Пять минут? Десять? Дольше?

Каро прочищает горло, и следующие слова раздаются шепотом.

– Он отец, Кейт.

– Ты уверена? – Я смотрю на нее, вспоминая момент сомнения, когда я спросила об этом на прошлой неделе, узнав, что она ждет ребенка.

Она кивает.

– Вы с Алексом были в отношениях? – Я вспоминаю множество раз, когда видела их вместе. Все-таки не просто друзья.

– С конца лета, – кивает она.

– И он знает… знал о ребенке?

– Я сказала ему несколько недель назад.

– Как он отреагировал?

Каро поднимает на меня взгляд, в ее опухших глазах читается решительность.

– Он обрадовался. Когда оправился от шока, он правда был счастлив. Но и беспокоился обо мне, о том, как отреагируют остальные. Он не хотел кому-либо рассказывать, просто стремился убраться к чертям с этой станции вместе со мной.

Она роняет голову на руки и издает протяжный низкий стон.

– Он сделал мне предложение, Кейт. Несколько дней назад.

Я сижу, пораженная услышанным.