— Это кто ж вас так, Егор Степаныч? — Я подскочил к стулу и принялся распутывать криво связанные узлы. — И за что?
— За верность присяге и короне! — рявкнул каптенармус. — И если ты, скотина…
— Спокойно, любезный. — Я на всякий случай распускал веревку сбоку — чтобы не быть укушенным. — Изменники арестованы, а славная пехотная школа теперь в надежных руках штабс-капитана Симонова.
— Да?.. Вот удивил ты меня, родненький, — радостно отозвался Егор Степаныч. — А я уж думал — все, конец мне пришел. Не хотел отворять — так они меня впятером, сволочи… Вот эти!
Когда Иван с Подольским загнали в “предбанник” вяло трепыхавшихся караульных, каптенармус снова полыхнул единственным целым глазом — и вдруг, оттолкнув меня, сорвался с места.
Ростом он едва доставал любому из присутствующих до груди, но сила в избитом теле, похоже, еще осталась — и какая! Когда мозолистый кулак врезался унтеру под дых, тот с хрипом согнулся и повалился на пол, и Егор Степаныч принялся мутузить обидчика всеми конечностями разом. Иван с Подольским и не думали мешать. Скорее наоборот — полностью одобряли происходящее.
Я дал каптенармусу отвести душу — и только потом осторожно оттянул разбушевавшегося гнома за плечи.
— Довольно, любезный. — Я с силой усадил Егора Степаныча на край стола. — Понимаю ваше расстройство, но время, к сожалению, не ждет. Вы ведь сможете предоставить его высокоблагородию оружие? Винтовки, патроны… гранаты?
— А как же! — Каптенармус подобрался и зачем-то обратился ко мне по титулу: — Будет исполнено, ваше сиятельство! У меня тут на всех добра найдется — а на хорошее дело не жалко!
— Вот и чудно, — улыбнулся я. — И еще нам бы не помешало помещение — запереть господ унтер-офицеров.
— Будет, будет помещение, ваше сиятельство. — Егор Степаныч мстительно скосился глазом на пленных караульных. — Организуем по высшему разряду.
Каптенармус тут же принялся искать в столе что-то — наверное, ключи от тайников, где хранил особенно ценные образцы. Подольский с Иваном погнали караульных в подсобку. Со стороны двери уже вовсю заглядывали любопытные и тревожные лица однокашников — господа юнкера явно готовились вооружиться до зубов перед тем, как идти вершить справедливость и спасать Империю.
А моя работа здесь закончилась — оставалось только подняться обратно к Маме и Папе и доложить обстановку. А потом уже выловить по училищу караульных, посадить под замок старших офицеров, вооружиться как следует — и попытаться успеть к “Бисмарку” раньше, чем дед с Юсуповым утопят весь центр столицы.
Впрочем, большую часть задач уже выполнили и без меня: по пути на третий этаж я то и дело наблюдал первокурсников и старших юнкеров, сгоняющих одетых в парадную форму однокашников куда-то вниз — то ли в арсенал под стражу грозного гнома, то ли еще в какое укромное место, запирающееся на надежные замки.
Оружие уже перекочевало в руки “наших” — похоже, как и само училище. Отойдя от алкогольной тоски, Мама и Папа действовал решительно и быстро — и управился за какие-то четверть часа. Арестовав всех, кого следовало. Досталось даже командирам: по меньшей мере один из тех, кого юнкера гнали мне навстречу, носил подполковничьи погоны.
Впрочем, высшие чины ротный наверняка запер в месте понадежнее — и, вероятнее всего, сделал это лично.
— Здравия желаю, княже. Быстро ты.
Богдан с Чингачгуком уже раздобыли винтовки и расположились у стены по обе стороны от входа в кабинет ротного. С такими серьезными физиономиями, что я на мгновение засомневался — пустят ли меня вообще.
— Проходи, проходи, — рассмеялся Богдан. — Там только тебя и ждут.
Меня? Ждут? Прямо так?.. Ну, ладно.
Войдя внутрь, я с трудом подавил желание вытянуться по струнке и чеканить шаг. Половина, если не три четверти старших офицеров училища загремели под арест — но и те, кто остался, заполнили тесный кабинет ротного чуть ли не под завязку. Большинство из них я неплохо знал — но некоторых видел чуть ли не впервые. Их благородия и высокоблагородия заняли все стулья, кресла, скамейку у стены… Кто-то, вопиюще нарушая устав, сидел даже на столе — но мест все равно не хватало, и нескольким поручикам пришлось стоять.
Сам Мама и Папа склонился над разложенной перед ним картой и, похоже, вовсе не заметил, как я вошел. Среди собравшихся офицеров он имел не самый высокий чин — но уступать отвоеванное у изменников командование явно не собирался никому. Впрочем, желающие вряд ли нашлись: реального боевого опыта у ротного было все-таки побольше, чем у любого из собравшихся. Так что “рассадка” господ офицеров выглядела вполне закономерной.
Удивляло другое: зачем им вообще понадобился я?
— Здравия желаю, ваше сиятельство. — Мама и Папа поднял взгляд от карты и улыбнулся. — Мы уже начали… так сказать, военный совет — но непременно выслушаем и вас.
Ротный обратился ко мне по титулу — видимо, чтобы хоть как-то оправдать для остальных присутствие среди старших чинов безусого юнкера-первокурсника, до сих пор одетого в штатское.
— Благодарю. — Я склонил голову. — Постараюсь быть полезен.
— Уверяю, ваше сиятельство, сейчас в этих стенах едва ли найдется человек, которому известно больше, чем вам. — Мама и Папа пододвинул карту чуть ближе ко мне и повернулся к одному из офицеров. — Григорий Павлович, не будете ли вы любезны вкратце повторить все для юного князя?
— Так точно. — Высокий седоусый мужик с погонами штабс-капитана устроился на краешке стола. — Выступаем через четверть часа. Двигаемся тремя группами до Тучкова моста. Далее маршрут произвольный. Встречаемся после Благовещенского — и по набережной к “Бисмарку”.
— Не самый близкий путь — зато есть хоть какая-то надежда не встретиться с многократно превосходящими силами противника, — пояснил Мама и Папа, “отрезав” пальцем на карте чуть ли не четверть Васильевского острова. — Я бы даже забрал еще чуть дальше — вряд ли кто-то будет строить баррикады и выставлять патрули в этой части, даже на проспектах.
— Оттуда некому нападать… нет армейских частей, — догадался я. — И лучше обойти дворец Меньшиковых. Скорее всего, там сейчас… жарко.
— Мы потеряем время! — Григорий Павлович пошевелил усами и неодобрительно скосился на меня. — А если то, что вы рассказали, правда — его у нас совсем мало. Не стоит забывать, что нам предстоит пробиваться через улицы, полные вооруженных людей.
Похоже, единства среди господ офицеров не было. Большинство наверняка желало добраться до “Бисмарка” окольными путями — но нашлись и те, кто скорее ударил бы в лоб. То ли надеясь на превосходство юнкеров в выучке, то ли и вовсе не считая народников такой уж серьезной угрозой.
Очень зря.
— В обсуждении маршрута вы, господа офицеры, — проговорил я, — упускаете одну очень важную деталь.
Судя по выражению лиц вокруг, мои слова прозвучали слишком самоуверенно — особенно из уст первокурсника. Зато внимания к себе я уж точно привлек достаточно.
— И какую же… ваше сиятельство? — поморщился Григорий Павлович. — Можно полюбопытствовать?
Половина офицеров уставилась на меня с откровенной неприязнью, и даже титул из уст седоусого штабс-капитана прозвучал если не издевкой, то явно не слишком любезно: вряд ли ему вообще хотелось слушать какого-то родовитого выскочку.
— Я не сомневаюсь, что люди, которые сейчас вышли на улицы с оружием в руках, виновны в преступлении против государства и короны, — начал я. — Как не сомневаюсь и в том, что однажды они понесут заслуженное наказание. Но все же должен напомнить, господа офицеры: в сегодняшнем бою нашим главным противником будут вовсе не они. А значит — нам с народовольцами нет никакой нужды стрелять друг в друга.
— Какая глубокая мысль! И, вне сомнения, разумная. Думаю, любой из присутствующих согласится, что нам не составит труда пройти мимо бунтовщиков, не сделав ни единого выстрела. Но вот в чем загвоздка, ваше сиятельство! — Григорий Павлович без особого стеснения усмехнулся в седые усы. — Я не приложу ума, как вы собираетесь убедить ИХ пропустить три юнкерских роты в военной форме.
— Никак. — Я пожал плечами. — Но что нам мешает пойти к “Бисмарку” в штатском?
Глава 29
Мою затею приняли. Хоть и не сразу — после жарких и громких споров, дошедших до криков и ругани. И занявшись целых пять минут, которые в сложившейся ситуации казалось почти вечностью. Господа офицеры ворчали в усы, сердито сопели, возражали, порой не стесняясь в выражениях…
Но — приняли. То ли оттого, что мой план показался Маме и Папе достаточно сумасбродным, чтобы сработать, то ли потому, что никакого другого на самом деле не было вовсе. Многие допускали, что две с половиной сотни юнкеров и офицеров смогут пройти несколько километров по мятежной столице даже с боем, если придется — но мало кто надеялся успеть за отведенное нам время.
Которого даже при самом лучшем раскладе оставалось безумно мало. Шагая по улице в первых рядах группы, возглавляемой Мамой и Папой лично, я почти физически ощущал, как драгоценные минуты утекают, как песок сквозь пальцы… Сколько их на самом деле осталось до того, как Куракин поведет свои панцеры, чтобы войти в Зимний и оттуда диктовать волю Чрезвычайного совета всей Империи?
Уже на законных основаниях, прикрываясь именем юного наследника Павла.
На улице было даже темнее, чем обычно в это время. Половина фонарей не светили — то ли кто-то решил резать провода, то ли опьяневшие от злобы и вседозволенности народники посшибали лампочки из винтовок. И чем ближе мы продвигались к центру города, тем меньше окон горело в домах. Похоже, обитатели квартир или сами вышли на улицы с оружием — или предпочитали сидеть тихо, заперевшись на все замки, чтобы не не попасть под горячую руку тем, кто сегодня хозяйничал в столице.
Но и это помогло не всем. То и дело или на соседней улице, или за стенами домов звучали выстрелы. Вгрызались в ночь залпами и короткими очередями — и так же внезапно затихали. Одному Богу известно, сколько людей сегодня сводили личные счеты, пользуясь всеобщим хаосом — и трупов за крепкими каменными стенами наверняка осталось не меньше, чем на улицах.
Не то, чтобы мы шли по телам — но с каждым шагом к центру убитые вокруг попадались все чаще. Я видел городовых, жандармов, солдат, неплохо одетых мужчин в штатском — явно благородного происхождения. Но куда больше на мокром асфальте осталось пролетариев. Петербург пал — но не сдался без боя, и каждый метр по пути к Зимнему народникам приходилось буквально выгрызать. И пусть среди них вряд ли было много хороших стрелков, наверняка каждый среди нас, от Чингачгука до ротного, молился про себя всем известным богам — лишь бы не столкнуться на улице с крупным отрядом.
И боги услышали. Нам повезло — и до Тучкова моста, и через весь Васильевский удалось пройти без приключений. Пару раз по пути нам попадались вооруженные группы по десять-пятнадцать человек, но они то ли не заметили нас в темноте улиц, то ли слишком спешили перебраться через Большую Неву и выйти к Зимнему. А может, и вовсе приняли наш отряд за своих — вряд ли кто-то из народников вообще мог подумать, что в разоренном городе откуда-то возьмутся солдаты в штатском… Да и, пожалуй, со стороны мы выглядели совсем юнцами, рабочими с завода — но уж точно не обученными вояками.
Ротный быстро сообразил, что к чему — и разделил отряд на небольшие группы, похожие на те, что мы встретили. Мы пробрались по Васильевскому — на всякий случай обошли чуть дальше, через дворы на Седьмой линии — и по набережной двинулись к Благовещенскому мосту, где вновь встретились с остальными. Но на половине пути через реку наше везение закончилось.
Мост охраняли. Видимо, командиры народников все-таки предполагали, что войска ее величества могут каким-то образом подойти не только с юга или со стороны Петропавловской крепости, но и отсюда, с Васильевского. И проезжую часть, и тротуары по сторонам перегородила баррикада, составленная наполовину из брошенных кем-то автомобилей, наполовину — вообще из чего попало. Стащенные в уродливую кучу мешки, доски и ящики не слишком-то напоминали грозную крепость, да и людей на импровизированной стене я насчитал даже меньше десятка — но их явно оставили здесь не для красоты.
— Стой! — рявкнул один из них, заметив нас вдалеке. — Кто идет?
— Свои! — Я помахал рукой и, повернувшись к Маме и Папе, негромко добавил: — Позвольте мне говорить, ваше высокоблагородие. Они нас пропустят.
Ротный не стал спорить, но явно без особой охоты. Да чего уж там — мне и самому отчаянно не хватало уверенности, что я смогу заболтать караульных так, что они без шума и пыли дадут пройти паре сотен вооруженных молодчиков… пусть даже одетых в штатское.
— Это какие? — осторожно поинтересовался бородатый мужик на баррикаде. — Сейчас своих нет, любезный — все чужие.
— Да ладно тебе, дядька! — отозвался я, не сбавляя шага. — Сейчас как раз все свои и есть, кто за народную волю.
Большинство караульных такой ответ, похоже, устраивал полностью. Они опустили винтовки, закивали, кто-то рассмеялся… И только старший продолжал внимательно разглядывать приближающуюся толпу. Наверное, получил сверху строгие указания — а может, просто вредничал.
— А ты сам откуда такой голосистый будешь? — проворчал он, когда я подошел чуть ли не вплотную. — Не молод еще командовать?
— Может, и молод. — Я пожал плечами. — А буду с фаб…
Договорить я не успел. Шагавший рядом со мной Мама и Папа вдруг бросился вперед и, одним прыжком долетев до баррикады, вогнал в живот бородатому штык. Караульный с хрипом согнулся пополам и начал заваливаться на нас. И даже раньше, чем его тело перестало дергаться на асфальте, офицеры и унтеры перебили остальных. Кололи мужиков, стаскивали вниз и расшибали головы прикладами. Только один успел вскрикнуть, поднял оружие — но тут же затих. Кто-то — кажется, Иван — швырнул винтовку с нескольких шагов, как копье, и граненая игла штыка вошла караульному прямо между ключиц.
Баррикада пала — без единого выстрела.
Юнкера тут же принялись растаскивать завалы, чтобы пройти дальше, но я не сдвинулся с места. Наверное, в моем взгляде было столько недовольства, что ротный даже посчитал нужным объясниться… хоть как-то.
— А как иначе? Не дело миндальничать, ваше сиятельство. — Мама и Папа опустился на корточки и вытер штык об одежду убитого. — Много чести — князю с этой падалью разговаривать.
Я только молча покачал головой, закинул винтовку за спину и направился к дыре в баррикаде. Товарищи уже дожидались меня с той стороны: все, как один, прилипли к перилам моста, вглядываясь в ночную темноту и огни вдалеке.
— Вроде стоят еще наши, — негромко проговорил Богдан. — Слышишь, княже?
Я слышал. Далекий шум доносился даже до Васильевского, откуда мы пришли, но только здесь, на середине моста, я смог понять, что это такое. Выстрелы сливались в монотонный громыхающий гул. Густой и недобрый, похожий то ли на ход десятка груженых составов разом, то ли на грозу где-то на окраине города.
Но сегодня тучи собирались прямо над Зимним. Не так уж и далеко от нас — всего в километре-полутора. Разглядеть ничего с такого расстояния в темноте я, конечно же, не мог. Только слышал выстрелы: винтовочную и пистолетную трескотню, а иногда и что-то калибром посерьезнее — похоже, кто-то додумался подкатить полковую артиллерию.
Но жуткое молотилово пулеметов к ним пока не примешивалось. То ли Куракинские панцеры еще не успели добраться до центра столицы, то ли выжидали своего часа. Значит, жандармы и верные короне солдаты держались, защищая стены Зимнего. И сдаваться, похоже, не спешили, хоть и уступали народникам числом раз в пять — если не в десять.
Впрочем, меня сейчас куда больше интересовал “Бисмарк” — темная громадина, пришвартованная перед Дворцовым мостом у Адмиралтейства. Почти две сотни метров брони так и остались на своем месте, вытянувшись вдоль гранита. Там, на набережной, кто-то куда-то спешил, мельтешили автомобили и крохотные людские фигурки — а крейсер выглядел настолько безжизненным, что казался чуть ли не частью местного архитектурного ансамбля. Грозные орудия на носу наверняка так и смотрели в сторону Зимнего и площади, но молчали. Если бы не горящие на корме и трубах огни, я бы и подумал, что “Бисмарк” попросту бросили.
Но впечатление было обманчивым. Если я не ошибся, если чертову “глушилку” действительно как-то прикрутили к броне корабля — его наверняка стерегли, как зеницу ока. От всех.
— Стоит, зараза железная… — пробормотал я. — Попробуй подойди.