Я повернулась лицом к реке и перегнулась через перила:

— Эй, лодочник! — крикнула я господину Жимолостные Брови. — Вода еще не нагрелась?

— Нет, еще пару месяцев обожди, деточка! — посоветовал он.

— И вот даже не утопишься после таких-то новостей… — кисло протянула я, вновь оборачиваясь к Полыни.

Куратор фыркнул, сделал шаг вперёд и застегнул мне на шее цепочку с ключом.

— Вот теперь — кофе.





* * *


Я обреченно возила чайной ложечкой по густой молочной пене. Пена как-то слишком хитро уворачивалась. Кофе под ней терпеливо ждал своего часа.

— То есть ты больше не мой куратор, — вздохнула я, не поднимая глаз от чашки.

— Не-а.

— То есть я больше не малёк.

— Логично.

Я насупилась и предприняла новую попытку:

— Ну и как я буду работать в одиночку? Учитывая мою проблему?

— Которую из них? Отсутствие магии или паническую боязнь перемен?

Я все-таки подняла взгляд.

Полынь сидел напротив на чугунном витом стуле веранды. На нашем хлипком столике царил завтрак, за спиной у куратора набережная переливалась в лучах солнца. Справа по курсу колокольня Ратуши уже готовилась чествовать новый час. Огромный колокол по имени Толстяк Бенджи где-то там, наверху, с нетерпением ждал появления звонаря… Колокола любят звонить.

— Обе проблемы, — я подергала мочку уха. — Но для начала — первую.

— Помнится, у тебя дома есть магический допинг, — Полынь лихо взметнул проколотую бровь. — Запас хранительской крови. Может, пора воспользоваться ей по назначению? И по завету дарителя?

— Нет, я не хочу суррогата. Мне и без магии хорошо. Было хорошо! Пока я работала с тобой, — расстроенно буркнула я. — Ну зачем ты так со мной, а?

Полынь покачал головой:

— Тинави, нельзя останавливаться в развитии. Даже если тебя все устраивает. Правило жизни: либо ты идешь вперед, либо откатываешься назад. Не существует застывшего счастья. Есть прогресс. И есть стагнация.

Конечно же, он был прав.

Я, подперев щеку кулаком, созерцала Ратушную площадь.

Мозаичное панно, фонтан, несколько скамеек. Дубы обнесены заборчиками — якобы прирученные. Туча голубей — беленьких и глупых — перетаптывается по газону. По краям площади — сплошь кафешки. Те из них, что в тени от Ратуши — пусты. Те, что на солнышке — забиты клиентами под завязку.

Полынь подлил нам еще кофе, потом фыркнул:

— Да не печалься ты. Я могу и дальше привлекать тебя к своим делам — одному работать не так эффективно.

— То есть ты не возьмёшь себе новых помощников? — встрепенувшись, ревниво уточнила я.

— Не-а, — куратор подмигнул.

Я повертела в руках ключ от своего личного кабинета. А красивый он, если честно!..

— Точно не возьмёшь?

— Ага.

Зная, что Полынь мне лгать не будет, я тотчас разулыбалась.

И как бы в тон моему изменившемуся настроению, зазвенели колокола по всей столице.

Толстяк Бенджи и его младшие братья над нами особо неиствовали: минор сменялся мажором, синкопы скакали, как бешеные, складываясь в ликующую, сложную, ажурную песнь утра. Мы смотрели наверх, щурясь на солнце. Горожане и туристы за соседними столиками наслаждались музыкой не меньше.


Последняя торжествующая нота,

Долгая, очень долгая, и вот…

Должна наступить умиротворенная, свежая тишина, но…

Но вдруг, вместо этого, на верхушке Ратуши раздался взрыв. Настоящий. Огненный. Взметнувшийся багрянцем до небес.

Барабанные перепонки вздрогнули, уши мгновенно заложило ватой. Кто-то вскрикнул, разбилась чья-то чашка. По натянутым тентам веранд, прорывая их, зашумели кирпичи колокольни. Каменный дождь — плохая погода!

И кульминация: Толстяк Бенджи, огромный, неповоротливый и чугунный, с грохотом обрушился на площадь прямо перед нами. Колокол раскололся, и отзвук его песни засыпающе прокатился вплоть до набережной.

— Все живы? — крикнул Полынь, вскакивая и оглядываясь.

Ответом ему были разрозненные, испуганные «да».

Тогда куратор бросился к осколкам колокола. Я — за ним.

Там, посреди покореженной горы чугуна, отчетливо виднелся свиток, перевязанный красной лентой, с утяжелителем в виде золотой монеты. Послание, кажется, таилось внутри упавшего Толстяка Бенджи. Или просто возникло из ниоткуда.

Полынь схватил письмо и, нетерпеливо сорвав ленту, прочитал его. Я, встав на цыпочки, не отставала.

«Доброе утро! Говорят, в Шолохе всё хорошо с безопасностью? Надо проверить! ВИР».

— Кто такой Вир? — спросила я.

— Понятия не имею, — ровно сказал куратор.

Но в глазах Полыни плескался восторг лисы, дорвавшейся до курятника. Только вместо птиц — тайны.

Ох, чую, полетят сейчас перья загадок…

И первая: куда пропал звонарь?





ГЛАВА 2. Госпожа Ринда исчезает




Никогда не знаешь, с какого бока подкрадётся тайна.

Приписывается богине Дану

— Кто позволил вам трогать улику? — у меня за спиной раздался шелестящий голос, неуловимо искаженный специальным устройством. Голос был полон презрения — никакой прибор не скроет.

Я почувствовала, как волоски приподнимаются на загривке. Опасность! Я вроде стреляный воробей, а всё же… Ходящим специально ставят такие голосовые аппараты, чтобы нагнать побольше жути на мирных граждан. Человеческая речь превращается в бледный, душу леденящий стрёкот.

Агенты контрразведки — это вам не шуточки. Надо, чтобы их боялись. Тем более, сейчас у нас Ходящих всего шесть штук на всю столицу.

Ещё голосовые устройства помогают теневикам сохранять анонимность. Той же цели служит гладкая железная маска и золотой балахон в пол.

Полынь пожал плечами, не отрывая взгляда от письма:

— Я Ловчий. У меня были подозрения, что взрыв входит в мою зону ответственности.

— Оправдались? — холодно спросил теневик.

Полынь сложил губы трубочкой и еще раз пробежался глазами по посланию Вира:

— Пока нет, однако, вероятно, кое-что из этой информации может свидетельствовать о том, что…

— Прочь отсюда, — прошипел Ходящий.

Из-за колонны Ратуши выступил второй теневик.

— Это наше дело. Уходите немедленно, — он требовательно протянул руку за письмом.

Полынь не стал спорить: отдал бумагу и целеустремленно двинул прочь. Только вот не к набережной, а в узкий проулок справа от Ратуши, чьи стены полностью заросли плющом. С одной стороны — синевато-изумрудным, с другой — бело-зеленым.

Кажется, у этих двух плющей была любовь. Они тянулись друг к дружке, презрев гравитацию, и нежно сплетались стебельками по всей высоте улочки. Их не смущало, что хозяин вон той алхимической лавки справа выливал сюда не самые аппетитные жидкости. Романтичным переулок нельзя было назвать даже с натяжкой. Но любовь выше условностей — и плющи доказывали это «на ура».