– Думаю, его ещё неделю ждать, – ответил капитан. – А что такое семь дней?! Питьё, кормёжка у нас есть, зелейные запасы есть, чего ещё надо?
И опять больше никто ни слова не сказал. Тогда капитан сказал Ефимову:
– А помнишь, как нас на Малом Барановом камне чукчи обложили? Мы тогда чуть один другого не сожрали, такая была голодуха! А ведь после выжили, ведь же пришёл тогда Дмитрий Иванович!
Ефимов молчал.
– Так и сейчас придёт, никуда не денется! – уже громко сказал капитан и прибавил: – А теперь все по своим местам! Служить!
И Ефимов, и его казаки, и Шалауров со своими охочими встали, разобрали ружья и пошли вниз, в линию. А капитан пошёл к себе в штабную.
Когда он пришёл туда, адъюнкт спал. Но только капитан прошёл мимо него, как адъюнкт сразу заворочался, тяжело задышал, открыл глаза и посмотрел на капитана. Потом опять принюхался – и глаза у него стали злющие-презлющие. Ишь ты, почуял как, подумал капитан, много же они его трепали, если он это так чует! Потом капитан лёг к стенке и только закрыл глаза, как ему сразу привиделся остроголовый старик у костра. Теперь он и в самом деле брал свежеиспечённые серебряные блины, ещё горячие, и мял их, лепил из них блюда, потом на них что-то пальцем выписывал, и только уже после этого складывал в стопку. Стопок было очень много, потому что, думал капитан, Ефимов верно говорил, что народу много на земле, и если это правда, что когда будут поминки по этому свету, то нужно будет каждому иметь по три блюда…
Ну и так далее. Вот такие были мысли. Да, а стрельбы в тот день, и также в ночь, почти совсем не слышалось, что было очень подозрительно.
Глава 29
Назавтра утро выдалось солнечное, тёплое. Капитан вышел из штабной пещеры, осмотрелся. Наши сидели в линии, чукоч нигде видно не было.
Вдруг из-за камней показалась Гитин-нэвыт, а за ней её рабыня. Переговорщиков при них не было. Гитин-нэвыт и её рабыня вышли на середину пустоши, рабыня расстелила на земле небольшой коврик из оленьей шкуры, Гитин-нэвыт села на него, поджав ноги по-татарски, а рабыня раскрыла над ней опахало. От комаров, подумал капитан, значит, они надолго сюда собрались, а зачем? Время шло, а Гитин-нэвыт неподвижно сидела на коврике и неотрывно смотрела на гору. Она наверняка что-то затеяла, подумал капитан, не может же она простить им то, что они отобрали у неё жениха. Да если бы она могла, давно поотрубала бы всем головы! И, может, ещё поотрубает, только дай ей силу. Вот о чём тогда подумал капитан…
А дальше он подумать не успел, потому что из-за камней вдруг как повалили чукчи! Все они были в лахтачьих панцирях и с поднятыми луками, держа стрелу на тетиве. Они бежали быстро, ловко, не толкаясь, и разбегались по пустоши всё дальше и дальше, пока всю её не заняли – и только тогда повернулись к горе, взяли прицел и по команде разом стрельнули! Стрелы полетели в линию. Сволочи, подумал капитан, как метко бьют! А они ещё раз стрельнули! Стрелы визжали вразнобой, наши пока не отвечали. Гитин-нэвыт покачивала головой, рабыня водила над ней опахалом. Чукчи ещё раз стрельнули, потом ещё. Отсидимся, думал капитан, а стрелы у них скоро кончатся.
И вдруг потянуло дымом. Капитан подался вперёд, глянул вниз… И увидел там горящий стланик. А день, как уже говорилось, был солнечный, и пока все смотрели на солнце, на лучников, кто-то подбежал к горе, поджёг ей – и теперь ветер разносил огонь, тот быстро разгорался, ещё немного, думал капитан, и загорится линия, и что тогда? И он побежал вниз по тропке, крича на бегу, чтобы все уходили оттуда и поднимались наверх, пока ещё не поздно.
Спустившись к линии, капитан увидел там Шалаурова.
– Это всё этот старик поганый! – очень злобно сказал Шалауров. – Надо идти к нему и замиряться, а иначе он покоя нам не даст!
– При чём здесь старик?! – воскликнул капитан.
– А кто пожар устроил? Эта девка, что ли?
– Так! – очень строго сказал капитан. – Волонтёр Шалауров! Немедленно отставить панику! За ослушание расстрел! Понятно?!
Шалауров сердито молчал. Капитан оттолкнул его и, обращаясь ко всем остальным, приказал идти вверх, к поварской пещере. И все остальные, то есть его солдат Пыжиков, четверо казаков с Ефимовым и пятеро шалауровских охочих, торопливо пошли вверх по тропке. Внизу горело уже очень дружно, дыму тоже было много, ничего за ним видно не было. Один казак не досчитан, и это Севрюков, подумал капитан, и один охочий, как его звали, не помнилось, надо будет после спуститься и глянуть, что с ними. Если, конечно, чукчи первыми не глянут. Капитан громко вздохнул и пошёл дальше. А за ним шёл Шалауров. А ведь Шалауров прав, невольно думалось, откуда вдруг такой пожар? Капитан остановился, осмотрелся. Снизу уже почти что не стреляли. Зато пожар становился всё жарче и злее. Человек такого не зажжёт, подумал капитан, невольно прибавляя шагу, и что теперь делать, думал он. Не нужно было лезть в пещеру, не нужно было… Тьфу, сам себя перебил капитан, да если так думать, то не нужно было отпускать адъюнкта в Устье, или, хотя бы, пропал так попал, кто виноват, сам виноват, говорили же: не лезь на чужой берег, нет – полез! И тогда получил бы один, а так получают все! И капитан только рукой махнул и пошёл дальше. Шалауров шёл за ним, помалкивал.
Когда они вышли к поварской пещере, там их ждали двое поваров, один из казаков, второй из охочих. А ещё, подумал капитан, Синельников присматривает за адъюнктом, а Костюков стоит при провиантском складе, или, попросту, при мясной яме, и это всё его войско.
А тут ещё опять поднялся ветер и начал сдувать дым, капитана и его людей стало видно слишком хорошо, как на ладони, и снизу опять взялись по ним постреливать. Надо было подниматься ещё выше, капитан скомандовал, и они опять пошли по тропке, теперь уже к штабной пещере. Там при ней стоял Синельников, стоял вольно, не таясь, потому что чукочьи стрелы туда уже не долетали. Капитан остановился и спросил, как поднадзорный. Смирно сидит, сказал Синельников. Тогда все стали смотреть вниз. Стланик горел уже близко, огонь подбирался к поварской пещере, а больше ничего толком нельзя было рассмотреть из-за дыма, он закрывал и гору, и пустошь. Ветер не унимался, дул крепко, дым разрывало и носило клочьями. Когда клочья расходились в стороны, было видно чукочье войско. Они так и стояли наготове, со стрелами на тетиве, и только и ждали команды. Но Атч-ытагына видно не было, а Кэт-Аймак давать эту команду почему-то не спешил. Или, думал капитан, они ещё что-то затеяли.
И он не ошибся, потому что дальше было вот что: ветер начал понемногу униматься, пустошь очистилась от дыма, и капитан опять увидел Гитин-нэвыт, неподвижно сидящую на коврике. Она смотрела на гору, на её вершину, и медленно шевелила губами. Ворожит, подумал капитан и на всякий случай перекрестился. А Гитин-нэвыт достала из рукава какую-то маленькую блестящую вещицу, приложила её к губам… И заиграла нудную-пренудную мелодию!
– Дынн! – пела эта малая вещица. – Дынн-дынн! Дынн-ды-ды-дын! Ды-дын! – пела она всё громче и громче. – Дрынн-ды-дынн!
Ванны-яяр, подумал капитан, да это слушать невозможно, это сейчас вымотает кишки, да это боль зубовная!
А Гитин-нэвыт не унималась! Она всё крепче прижимала ванны-ярр к губам, и звук становился всё тоскливее, громче, протяжнее, зануднее, печальнее, надрывнее…
И вдруг сзади раздался шум! Капитан сразу же обернулся и увидел, что это адъюнкт выбежал из пещеры, но его уже схватил Синельников и держит! Но тот от него вырывается, что-то кричит! Ах, ведьма проклятая, подумал капитан и кинулся на помощь Синельникову. К ним кинулись другие, адъюнкта похватали за руки и придавили к земле. Но адъюнкт продолжал вырываться, кричал:
– Отпустите меня, сволочи! Убью! Скоты поганые!
– А! – отвечал на это, тоже криком, капитан: – Заговорил! Всё вспомнил! А сейчас чего не слышал, вспомнишь!
И он схватил его за горло и сдавил. Адъюнкт начал хрипеть, вырываться. Капитан ослабил руку и сказал:
– Нельзя боевых товарищей скотами обзывать. Они тебя от смерти сберегают, а ты на них: скоты! Нельзя такое!
И он совсем убрал руку. Ванны-яяр, или попросту варган, ныл ещё громче и ещё зануднее. Адъюнкт вдруг усмехнулся и сказал:
– Я тебя знаю! Тебя зовут капитан. Ты живёшь в большом тёплом доме. У тебя есть жена.
– Много чего у меня есть! – сердито ответил капитан. – Но это не твоего ума дело!
– Как вульгарно! – воскликнул адъюнкт.
Капитан опять схватил его за горло и немного придушил. Адъюнкт тяжело дышал, но о пощаде не просил.
И тут вдруг замолчал варган. Или, по-чукочьи, правильнее, ванны-яяр. Капитан поднялся, осмотрелся. Над пустошью висело толстенное облако дыма, ничего там видно не было, а только слышались отрывистые крики.
– Что у них там? – спросил капитан.
– Кричат, что надо отходить, – сказал Синельников.
– Не отходить, а перестраиваться, – поправил его Шалауров.
Все опять стали смотреть вниз, а про адъюнкта как будто забыли. Адъюнкт тоже встал и осмотрелся, и громко спросил:
– Господа, где это мы?
Но на него даже не оглянулись, потому что именно тогда облако дыма наконец сдвинулось, и стало отчётливо видно, что Гитин-нэвыт уже нет на прежнем месте и что вообще всё чукочье войско отходит с пустоши за камни. Но отходят они без всякой спешки или суеты, потому что это не отход побеждённого противника, а, скорее какой-то манёвр, перераспределение сил перед новой атакой. Вот только кого они собираются атаковать, подумал капитан, не против него же всё это затеяно, его же можно просто уморить голодом, а потом взять голыми руками и тут же, на месте, принести в жертву остроголовому старику.
Но не успел капитан так подумать, как чукчи вдруг пошли обратно! И теперь они шли уже намного быстрей, и в них уже не чувствовалось прежней уверенности! Они уже просто отступали перед более сильным противником! И теперь они шли очень быстрым шагом, а вот уже и побежали к тому самому броду, через который сюда недавно приходил Хыпай со своим войском. А теперь туда же убегал Атч-ытагын! Нет, тут же поправил себя капитан, глядя вниз, Атч-ытагын не бежит, а идёт, на нём его любимая казачья шапка, а из-под распахнутой летней шубы виден панцирь прапорщика Спиридонова. А возле него Кэт-Аймак, он в илэлэковом панцире, этот панцирь пора возвращать, а пока Кэт-Аймак выбегает вперёд всех, поворачивает к реке…
Но вдруг останавливается как вкопанный, а потом резко разворачивается и бежит обратно, к Атч-ытагыну, к войску, которое сбилось в толпу и растерянно вертит головами по сторонам. Они не знают, что делать! И вот тут из-за камней…
Вышло ещё одно войско. Это тоже были инородцы, тоже в лахтачьих панцирях и с копьями, а дальше за ними шли казаки и солдаты с ружьями. Войско не спеша вышло на пустошь, развернулось фронтом к чукчам, и почти сразу вперёд войска вышел его командир. Он был невысок ростом и широкоплеч, у него на летней шубе были золочёные гербовые пуговицы, а под горлом железный горжет, или, по-простому, офицерский знак, и славная кызылбашская сабля на поясе. То есть его трудно было не узнать.
– Дмитрий Иванович! – громко сказал Синельников. – Пришёл! Раньше срока! И я так и думал!
И перекрестился. А капитан уже скомандовал:
– Синельников, моё ружьё!
Синельников подал. Все быстро строились и заряжали ружья. Адъюнкт смотрел на это и молчал, потом повернулся к капитану и спросил:
– А я что?
– А ты стой здесь пока, – ответил капитан. И, обернувшись, приказал: – Востриков, присматривай за ним!
Казак Востриков вышел из строя и подступил к адъюнкту, а все остальные пошли вниз, за капитаном.
Капитан шёл по тропе, очень спешил и то и дело поглядывал вперёд, опасаясь, как бы им не опоздать. Но их там уже заметили и ждали. То есть это всё тот же Дмитрий Иванович оглянулся на спускавшийся с горы отряд и помахал им рукой, а после снова повернулся к чукчам. Чукчи заканчивали строиться. Дмитрий Иванович достал карманные часы, открыл крышку, посмотрел на циферблат и удовлетворённо кивнул. Капитан и его люди побежали вниз по тропке. У чукчей начали бить в бубен, бил шаман, а чукчи били копьями по панцирям, потом стали кричать «Ыгыыч! Ыгыыч!» и топать ногами. Дмитрий Иванович ещё раз оглянулся, увидел, что капитан и его люди уже совсем близко, и убрал часы, поправил шапку и нарочито не спеша пошёл вперёд, к чукчам. За ним, в трёх шагах, шёл Захар Шиверкин, его вестовой, и нёс копьё, на которое была навязана белая переговорная тряпица.
– Йакунин! – послышалось от чукчей. – Йакунин!
То есть так среди них прозывался господин Павлуцкий Дмитрий Иванович, майор, командир Якутского драгунского полка и он же комендант Анадырской крепости, дальше которой ничего на этом свете не было, а были только одни чукчи, которых Йакунин по-чукочьи, или Беспощадно Убивающий по-нашему, держал в покорности. Или хотел держать. И вот теперь он один, с одной саблей, подступал ко всему их войску.
А подступив, остановился, усмехаясь.
Навстречу ему, от чукчей, так же не спеша вышел Атч-ытагын. За ним шёл, с мешком руке, его переговорщик.
Когда они остановились и посмотрели на Дмитрия Ивановича, тот усмехнулся и сказал:
– Здорово живём, тойон. Что у вас нового?
– Да вот пришли сюда, – сказал Атч-ытагын. – Нам сказали, что здесь чужие люди сидят на нашем молельном месте и никаких пожертвований нашим предкам не делают. И видишь, как наши предки разгневались? Хотели тех чужих людей насмерть поджарить, да не успели – ты пришёл.
– Ха! – громко сказал Дмитрий Иванович. – Какие же это чужие люди? Это же верные слуги нашей Великой Правительницы, славной государыни Анны Иоанновны, которой мы все присягали. Или ты не присягал?
– Может, присягал, а может, нет, – ответил Атч-ытагын задумчиво. – Слишком много лет с того прошло, когда ты ко мне приезжал и привозил говорящую бумагу. Да и я ещё честно скажу: в прошлом году пропала та бумага. Собака забежала к нам в ярангу, схватила её и унесла, мы стали гоняться за ней, не поймали.
– Э! – сказал Дмитрий Иванович и покачал головой. – Плохи твои дела, тойон. Если Великая Правительница узнает, что её говорящую бумагу грязная собака съела, она велит, чтобы и с тобой так поступили: отдали бы собакам на съедение. Но зачем нам такая беда? Давай новую бумагу напишем. Прямо сейчас давай!
Атч-ытагын задумался, долго молчал, потом сказал, улыбаясь:
– Стар я стал, глаза у меня уже не те. Боюсь, опять я потеряю ту бумагу, и тогда та, которую ты именуешь Великой Правительницей, ещё сильней на меня разгневается, а заодно и на тебя. А я очень не хочу, чтобы она на тебя гневалась. Поэтому не надо никаких бумаг. Давай просто так разъедемся – ты к себе в крепость, а я к себе в тундру.
– Давай! – сказал Дмитрий Иванович. – Мы эти твои слова пришлись по нраву. Но что же это мы так долго ноги били, чтобы ни с чем возвращаться? Нам даже нечего будет рассказать нашим домашним, когда они спросят, зачем и куда мы ходили. Поэтому давай мы с тобой силой померимся, и кто из нас победит, того и правда. И вся добыча! Что ты, тойон, на это скажешь? Или промолчишь, как женщина?
– Нет, – сказал Атч-ытагын. – Зачем молчать? И я и хитрить не буду, а сразу скажу всю правду. А правда такая: я уже старый стал, чего тебе со мной мериться? Проиграешь этот поединок, будет на тебе позор навсегда, а придёшь в верхний мир, там над тобой будут смеяться. Поэтому я вот что говорю: ты для начала хотя бы с моим младшим племянником померься, а уже потом только и со мной тебе будет за честь сразиться! – И, обернувшись, крикнул: – Эй! Иди сюда!
И от чукоч вышел Кэт-Аймак, умилык по-чукочьи или силач по-нашему. Он был на полголовы выше и почти в два раза шире Дмитрия Ивановича. В руках у Кэт-Аймака было длинное копьё с железным наконечником. Дмитрий Иванович застыл на месте. Не ожидал он этого, подумал капитан, что ж, надо пособить – и быстро выступил вперёд, сказал:
– Господин майор, позвольте мне! – и потащил саблю из ножен.
– Отставить! – приказал Дмитрий Иванович. И сразу же прибавил: – Господин капитан, извольте соблюдать субординацию! В строй!
Капитан отступил на два шага. А Дмитрий Иванович, уже оборотившись к Кэт-Аймаку, спросил:
– На чём будем биться?
И опять больше никто ни слова не сказал. Тогда капитан сказал Ефимову:
– А помнишь, как нас на Малом Барановом камне чукчи обложили? Мы тогда чуть один другого не сожрали, такая была голодуха! А ведь после выжили, ведь же пришёл тогда Дмитрий Иванович!
Ефимов молчал.
– Так и сейчас придёт, никуда не денется! – уже громко сказал капитан и прибавил: – А теперь все по своим местам! Служить!
И Ефимов, и его казаки, и Шалауров со своими охочими встали, разобрали ружья и пошли вниз, в линию. А капитан пошёл к себе в штабную.
Когда он пришёл туда, адъюнкт спал. Но только капитан прошёл мимо него, как адъюнкт сразу заворочался, тяжело задышал, открыл глаза и посмотрел на капитана. Потом опять принюхался – и глаза у него стали злющие-презлющие. Ишь ты, почуял как, подумал капитан, много же они его трепали, если он это так чует! Потом капитан лёг к стенке и только закрыл глаза, как ему сразу привиделся остроголовый старик у костра. Теперь он и в самом деле брал свежеиспечённые серебряные блины, ещё горячие, и мял их, лепил из них блюда, потом на них что-то пальцем выписывал, и только уже после этого складывал в стопку. Стопок было очень много, потому что, думал капитан, Ефимов верно говорил, что народу много на земле, и если это правда, что когда будут поминки по этому свету, то нужно будет каждому иметь по три блюда…
Ну и так далее. Вот такие были мысли. Да, а стрельбы в тот день, и также в ночь, почти совсем не слышалось, что было очень подозрительно.
Глава 29
Назавтра утро выдалось солнечное, тёплое. Капитан вышел из штабной пещеры, осмотрелся. Наши сидели в линии, чукоч нигде видно не было.
Вдруг из-за камней показалась Гитин-нэвыт, а за ней её рабыня. Переговорщиков при них не было. Гитин-нэвыт и её рабыня вышли на середину пустоши, рабыня расстелила на земле небольшой коврик из оленьей шкуры, Гитин-нэвыт села на него, поджав ноги по-татарски, а рабыня раскрыла над ней опахало. От комаров, подумал капитан, значит, они надолго сюда собрались, а зачем? Время шло, а Гитин-нэвыт неподвижно сидела на коврике и неотрывно смотрела на гору. Она наверняка что-то затеяла, подумал капитан, не может же она простить им то, что они отобрали у неё жениха. Да если бы она могла, давно поотрубала бы всем головы! И, может, ещё поотрубает, только дай ей силу. Вот о чём тогда подумал капитан…
А дальше он подумать не успел, потому что из-за камней вдруг как повалили чукчи! Все они были в лахтачьих панцирях и с поднятыми луками, держа стрелу на тетиве. Они бежали быстро, ловко, не толкаясь, и разбегались по пустоши всё дальше и дальше, пока всю её не заняли – и только тогда повернулись к горе, взяли прицел и по команде разом стрельнули! Стрелы полетели в линию. Сволочи, подумал капитан, как метко бьют! А они ещё раз стрельнули! Стрелы визжали вразнобой, наши пока не отвечали. Гитин-нэвыт покачивала головой, рабыня водила над ней опахалом. Чукчи ещё раз стрельнули, потом ещё. Отсидимся, думал капитан, а стрелы у них скоро кончатся.
И вдруг потянуло дымом. Капитан подался вперёд, глянул вниз… И увидел там горящий стланик. А день, как уже говорилось, был солнечный, и пока все смотрели на солнце, на лучников, кто-то подбежал к горе, поджёг ей – и теперь ветер разносил огонь, тот быстро разгорался, ещё немного, думал капитан, и загорится линия, и что тогда? И он побежал вниз по тропке, крича на бегу, чтобы все уходили оттуда и поднимались наверх, пока ещё не поздно.
Спустившись к линии, капитан увидел там Шалаурова.
– Это всё этот старик поганый! – очень злобно сказал Шалауров. – Надо идти к нему и замиряться, а иначе он покоя нам не даст!
– При чём здесь старик?! – воскликнул капитан.
– А кто пожар устроил? Эта девка, что ли?
– Так! – очень строго сказал капитан. – Волонтёр Шалауров! Немедленно отставить панику! За ослушание расстрел! Понятно?!
Шалауров сердито молчал. Капитан оттолкнул его и, обращаясь ко всем остальным, приказал идти вверх, к поварской пещере. И все остальные, то есть его солдат Пыжиков, четверо казаков с Ефимовым и пятеро шалауровских охочих, торопливо пошли вверх по тропке. Внизу горело уже очень дружно, дыму тоже было много, ничего за ним видно не было. Один казак не досчитан, и это Севрюков, подумал капитан, и один охочий, как его звали, не помнилось, надо будет после спуститься и глянуть, что с ними. Если, конечно, чукчи первыми не глянут. Капитан громко вздохнул и пошёл дальше. А за ним шёл Шалауров. А ведь Шалауров прав, невольно думалось, откуда вдруг такой пожар? Капитан остановился, осмотрелся. Снизу уже почти что не стреляли. Зато пожар становился всё жарче и злее. Человек такого не зажжёт, подумал капитан, невольно прибавляя шагу, и что теперь делать, думал он. Не нужно было лезть в пещеру, не нужно было… Тьфу, сам себя перебил капитан, да если так думать, то не нужно было отпускать адъюнкта в Устье, или, хотя бы, пропал так попал, кто виноват, сам виноват, говорили же: не лезь на чужой берег, нет – полез! И тогда получил бы один, а так получают все! И капитан только рукой махнул и пошёл дальше. Шалауров шёл за ним, помалкивал.
Когда они вышли к поварской пещере, там их ждали двое поваров, один из казаков, второй из охочих. А ещё, подумал капитан, Синельников присматривает за адъюнктом, а Костюков стоит при провиантском складе, или, попросту, при мясной яме, и это всё его войско.
А тут ещё опять поднялся ветер и начал сдувать дым, капитана и его людей стало видно слишком хорошо, как на ладони, и снизу опять взялись по ним постреливать. Надо было подниматься ещё выше, капитан скомандовал, и они опять пошли по тропке, теперь уже к штабной пещере. Там при ней стоял Синельников, стоял вольно, не таясь, потому что чукочьи стрелы туда уже не долетали. Капитан остановился и спросил, как поднадзорный. Смирно сидит, сказал Синельников. Тогда все стали смотреть вниз. Стланик горел уже близко, огонь подбирался к поварской пещере, а больше ничего толком нельзя было рассмотреть из-за дыма, он закрывал и гору, и пустошь. Ветер не унимался, дул крепко, дым разрывало и носило клочьями. Когда клочья расходились в стороны, было видно чукочье войско. Они так и стояли наготове, со стрелами на тетиве, и только и ждали команды. Но Атч-ытагына видно не было, а Кэт-Аймак давать эту команду почему-то не спешил. Или, думал капитан, они ещё что-то затеяли.
И он не ошибся, потому что дальше было вот что: ветер начал понемногу униматься, пустошь очистилась от дыма, и капитан опять увидел Гитин-нэвыт, неподвижно сидящую на коврике. Она смотрела на гору, на её вершину, и медленно шевелила губами. Ворожит, подумал капитан и на всякий случай перекрестился. А Гитин-нэвыт достала из рукава какую-то маленькую блестящую вещицу, приложила её к губам… И заиграла нудную-пренудную мелодию!
– Дынн! – пела эта малая вещица. – Дынн-дынн! Дынн-ды-ды-дын! Ды-дын! – пела она всё громче и громче. – Дрынн-ды-дынн!
Ванны-яяр, подумал капитан, да это слушать невозможно, это сейчас вымотает кишки, да это боль зубовная!
А Гитин-нэвыт не унималась! Она всё крепче прижимала ванны-ярр к губам, и звук становился всё тоскливее, громче, протяжнее, зануднее, печальнее, надрывнее…
И вдруг сзади раздался шум! Капитан сразу же обернулся и увидел, что это адъюнкт выбежал из пещеры, но его уже схватил Синельников и держит! Но тот от него вырывается, что-то кричит! Ах, ведьма проклятая, подумал капитан и кинулся на помощь Синельникову. К ним кинулись другие, адъюнкта похватали за руки и придавили к земле. Но адъюнкт продолжал вырываться, кричал:
– Отпустите меня, сволочи! Убью! Скоты поганые!
– А! – отвечал на это, тоже криком, капитан: – Заговорил! Всё вспомнил! А сейчас чего не слышал, вспомнишь!
И он схватил его за горло и сдавил. Адъюнкт начал хрипеть, вырываться. Капитан ослабил руку и сказал:
– Нельзя боевых товарищей скотами обзывать. Они тебя от смерти сберегают, а ты на них: скоты! Нельзя такое!
И он совсем убрал руку. Ванны-яяр, или попросту варган, ныл ещё громче и ещё зануднее. Адъюнкт вдруг усмехнулся и сказал:
– Я тебя знаю! Тебя зовут капитан. Ты живёшь в большом тёплом доме. У тебя есть жена.
– Много чего у меня есть! – сердито ответил капитан. – Но это не твоего ума дело!
– Как вульгарно! – воскликнул адъюнкт.
Капитан опять схватил его за горло и немного придушил. Адъюнкт тяжело дышал, но о пощаде не просил.
И тут вдруг замолчал варган. Или, по-чукочьи, правильнее, ванны-яяр. Капитан поднялся, осмотрелся. Над пустошью висело толстенное облако дыма, ничего там видно не было, а только слышались отрывистые крики.
– Что у них там? – спросил капитан.
– Кричат, что надо отходить, – сказал Синельников.
– Не отходить, а перестраиваться, – поправил его Шалауров.
Все опять стали смотреть вниз, а про адъюнкта как будто забыли. Адъюнкт тоже встал и осмотрелся, и громко спросил:
– Господа, где это мы?
Но на него даже не оглянулись, потому что именно тогда облако дыма наконец сдвинулось, и стало отчётливо видно, что Гитин-нэвыт уже нет на прежнем месте и что вообще всё чукочье войско отходит с пустоши за камни. Но отходят они без всякой спешки или суеты, потому что это не отход побеждённого противника, а, скорее какой-то манёвр, перераспределение сил перед новой атакой. Вот только кого они собираются атаковать, подумал капитан, не против него же всё это затеяно, его же можно просто уморить голодом, а потом взять голыми руками и тут же, на месте, принести в жертву остроголовому старику.
Но не успел капитан так подумать, как чукчи вдруг пошли обратно! И теперь они шли уже намного быстрей, и в них уже не чувствовалось прежней уверенности! Они уже просто отступали перед более сильным противником! И теперь они шли очень быстрым шагом, а вот уже и побежали к тому самому броду, через который сюда недавно приходил Хыпай со своим войском. А теперь туда же убегал Атч-ытагын! Нет, тут же поправил себя капитан, глядя вниз, Атч-ытагын не бежит, а идёт, на нём его любимая казачья шапка, а из-под распахнутой летней шубы виден панцирь прапорщика Спиридонова. А возле него Кэт-Аймак, он в илэлэковом панцире, этот панцирь пора возвращать, а пока Кэт-Аймак выбегает вперёд всех, поворачивает к реке…
Но вдруг останавливается как вкопанный, а потом резко разворачивается и бежит обратно, к Атч-ытагыну, к войску, которое сбилось в толпу и растерянно вертит головами по сторонам. Они не знают, что делать! И вот тут из-за камней…
Вышло ещё одно войско. Это тоже были инородцы, тоже в лахтачьих панцирях и с копьями, а дальше за ними шли казаки и солдаты с ружьями. Войско не спеша вышло на пустошь, развернулось фронтом к чукчам, и почти сразу вперёд войска вышел его командир. Он был невысок ростом и широкоплеч, у него на летней шубе были золочёные гербовые пуговицы, а под горлом железный горжет, или, по-простому, офицерский знак, и славная кызылбашская сабля на поясе. То есть его трудно было не узнать.
– Дмитрий Иванович! – громко сказал Синельников. – Пришёл! Раньше срока! И я так и думал!
И перекрестился. А капитан уже скомандовал:
– Синельников, моё ружьё!
Синельников подал. Все быстро строились и заряжали ружья. Адъюнкт смотрел на это и молчал, потом повернулся к капитану и спросил:
– А я что?
– А ты стой здесь пока, – ответил капитан. И, обернувшись, приказал: – Востриков, присматривай за ним!
Казак Востриков вышел из строя и подступил к адъюнкту, а все остальные пошли вниз, за капитаном.
Капитан шёл по тропе, очень спешил и то и дело поглядывал вперёд, опасаясь, как бы им не опоздать. Но их там уже заметили и ждали. То есть это всё тот же Дмитрий Иванович оглянулся на спускавшийся с горы отряд и помахал им рукой, а после снова повернулся к чукчам. Чукчи заканчивали строиться. Дмитрий Иванович достал карманные часы, открыл крышку, посмотрел на циферблат и удовлетворённо кивнул. Капитан и его люди побежали вниз по тропке. У чукчей начали бить в бубен, бил шаман, а чукчи били копьями по панцирям, потом стали кричать «Ыгыыч! Ыгыыч!» и топать ногами. Дмитрий Иванович ещё раз оглянулся, увидел, что капитан и его люди уже совсем близко, и убрал часы, поправил шапку и нарочито не спеша пошёл вперёд, к чукчам. За ним, в трёх шагах, шёл Захар Шиверкин, его вестовой, и нёс копьё, на которое была навязана белая переговорная тряпица.
– Йакунин! – послышалось от чукчей. – Йакунин!
То есть так среди них прозывался господин Павлуцкий Дмитрий Иванович, майор, командир Якутского драгунского полка и он же комендант Анадырской крепости, дальше которой ничего на этом свете не было, а были только одни чукчи, которых Йакунин по-чукочьи, или Беспощадно Убивающий по-нашему, держал в покорности. Или хотел держать. И вот теперь он один, с одной саблей, подступал ко всему их войску.
А подступив, остановился, усмехаясь.
Навстречу ему, от чукчей, так же не спеша вышел Атч-ытагын. За ним шёл, с мешком руке, его переговорщик.
Когда они остановились и посмотрели на Дмитрия Ивановича, тот усмехнулся и сказал:
– Здорово живём, тойон. Что у вас нового?
– Да вот пришли сюда, – сказал Атч-ытагын. – Нам сказали, что здесь чужие люди сидят на нашем молельном месте и никаких пожертвований нашим предкам не делают. И видишь, как наши предки разгневались? Хотели тех чужих людей насмерть поджарить, да не успели – ты пришёл.
– Ха! – громко сказал Дмитрий Иванович. – Какие же это чужие люди? Это же верные слуги нашей Великой Правительницы, славной государыни Анны Иоанновны, которой мы все присягали. Или ты не присягал?
– Может, присягал, а может, нет, – ответил Атч-ытагын задумчиво. – Слишком много лет с того прошло, когда ты ко мне приезжал и привозил говорящую бумагу. Да и я ещё честно скажу: в прошлом году пропала та бумага. Собака забежала к нам в ярангу, схватила её и унесла, мы стали гоняться за ней, не поймали.
– Э! – сказал Дмитрий Иванович и покачал головой. – Плохи твои дела, тойон. Если Великая Правительница узнает, что её говорящую бумагу грязная собака съела, она велит, чтобы и с тобой так поступили: отдали бы собакам на съедение. Но зачем нам такая беда? Давай новую бумагу напишем. Прямо сейчас давай!
Атч-ытагын задумался, долго молчал, потом сказал, улыбаясь:
– Стар я стал, глаза у меня уже не те. Боюсь, опять я потеряю ту бумагу, и тогда та, которую ты именуешь Великой Правительницей, ещё сильней на меня разгневается, а заодно и на тебя. А я очень не хочу, чтобы она на тебя гневалась. Поэтому не надо никаких бумаг. Давай просто так разъедемся – ты к себе в крепость, а я к себе в тундру.
– Давай! – сказал Дмитрий Иванович. – Мы эти твои слова пришлись по нраву. Но что же это мы так долго ноги били, чтобы ни с чем возвращаться? Нам даже нечего будет рассказать нашим домашним, когда они спросят, зачем и куда мы ходили. Поэтому давай мы с тобой силой померимся, и кто из нас победит, того и правда. И вся добыча! Что ты, тойон, на это скажешь? Или промолчишь, как женщина?
– Нет, – сказал Атч-ытагын. – Зачем молчать? И я и хитрить не буду, а сразу скажу всю правду. А правда такая: я уже старый стал, чего тебе со мной мериться? Проиграешь этот поединок, будет на тебе позор навсегда, а придёшь в верхний мир, там над тобой будут смеяться. Поэтому я вот что говорю: ты для начала хотя бы с моим младшим племянником померься, а уже потом только и со мной тебе будет за честь сразиться! – И, обернувшись, крикнул: – Эй! Иди сюда!
И от чукоч вышел Кэт-Аймак, умилык по-чукочьи или силач по-нашему. Он был на полголовы выше и почти в два раза шире Дмитрия Ивановича. В руках у Кэт-Аймака было длинное копьё с железным наконечником. Дмитрий Иванович застыл на месте. Не ожидал он этого, подумал капитан, что ж, надо пособить – и быстро выступил вперёд, сказал:
– Господин майор, позвольте мне! – и потащил саблю из ножен.
– Отставить! – приказал Дмитрий Иванович. И сразу же прибавил: – Господин капитан, извольте соблюдать субординацию! В строй!
Капитан отступил на два шага. А Дмитрий Иванович, уже оборотившись к Кэт-Аймаку, спросил:
– На чём будем биться?