Ну и так далее. Но капитан ничуть не сомневался, что это просто ловушка вроде той, в которую попали Илэлэк с Имрыном, а теперь посреди пустоши валялись их отрубленные головы. А капитан лежал у себя в так называемой штабной (или верхней) пещере, лежал с закрытыми глазами, притворялся спящим, а сам через полуприкрытые веки смотрел на адъюнкта. Тот спал на одном боку, не шевелился. Солдаты храпели, а он не храпел. И ещё: когда адъюнкт спал, он совсем не был похож на чукчу, а это был прежний адъюнкт, которого капитан терпеть не мог! Потому что тот приехал к ним только для того, думал капитан, чтобы ему досадить! Чтобы смутить его Степаниду, чтобы… Ну, вот и чёрт с ним, думал капитан, украли его тогда на маяке, так пусть бы крали насовсем, никто бы капитану это на вид не поставил, а Дмитрий Иванович может, даже ещё похвалил бы, потому что он тоже терпеть не может этих щелкунов столичных! А теперь Дмитрий Иванович придёт и скажет: Васька, дурень, да с кем ты связался, это же не человек, а полубаба, а ты из-за него сколько людей потревожил, под чужую пулю, ну, не под пулю, а под стрелу подставил, но всё равно под смерть! Вот что, думал капитан, Дмитрий Иванович ему при встрече скажет, и будет прав. Потому что сейчас получается как? Государыня что повелела? Пособить кораблям господина лейтенанта Лаптева, дабы он плыл дальше и наверняка доведался, есть ли пролив между Азией и Америкой, и могут ли наши корабли туда свободно плавать и вести коммерцию, покупать задёшево меха в Испанской Калифорнии и продавать их задорого в Китай, а это, как говорит Шалауров, такие сумасшедшие деньжищи, что даже представить себе страшно! А ты, думал про себя капитан, вместо всего этого, единственно чтобы Степанида не подумала, да чтобы Черепухин спьяну не обмолвился, да чтобы Хрипунов сдуру не брякнул, да…
Ну и так далее. Так что, подумал капитан, если Атч-ытагын завтра придёт и скажет, что давай меняться, то он, капитан Макаров, Нижнеколымский комендант и комиссар, кому присягу давал? Кого обещал оборонять? За кого жизнь отдавать? Вот то-то же! А то латынь, Германия, мамонты! И капитан плотно закрыл глаза, повернулся на другой бок, к стенке, представил себе атч-ытагыново оленье стадо и начал его пересчитывать. Пересчитывал, пересчитывал и заснул.
Утром капитан проснулся, сразу встал и, не глядя на адъюнкта, вышел из пещеры, подошёл к казарме, всех вызвал, провёл смену караула, пошёл на поварню, покормился…
Нет, не столько он тогда кормился, сколько поглядывал вниз, на то место, откуда вчера выходили переговорщики, а сегодня они всё не шли и не шли!
И так и не пришли до самой ночи. А ночь была короткая, дёрганая, солнце то скрывалось за какой-нибудь из сопок, а после выходило из-за неё и тут же опять пряталось, но уже за другую сопку. Так и тени на пустоши прыгали туда-сюда. Капитан то спускался к стрелкам и проверял, не спит ли кто из них, а то опять поднимался наверх и проверял адъюнкта. Адъюнкт спал. Чёрт его знает, думал капитан, спит, как докладывают караульные, целыми днями, и так же и ночью спит. А принесут ему поесть, поест. Синельников заговорит с ним по-чукочьи, он помолчит, а после скажет: он этого не помнит. Или: он это забыл. А станут у него что-нибудь спрашивать по-нашему, он смотрит как баран и уже совсем ничего не отвечает, а только клыками посверкивает. Тогда Шалауров опять начал спрашивать по-чукочьи, но адъюнкт вообще не стал с ним разговаривать и отвернулся. Шалауров очень разозлился и, не спросившись у капитана, заговорил с адъюнктом по-немецки, но адъюнкт и этого не понял.
– Околдовали его сволочи! – очень сердито сказал Шалауров. – Ну а теперь что? Теперь надо его как-то расколдовывать.
И сразу развернулся и ушёл. И вот капитан теперь лежал, поглядывал на адъюнкта и время от времени посапывал. Так прошла вторая ночь.
И на второй день Атч-ытагын снова не явился. А ещё в тот второй день, под вечер, между нашими в линии и чукчами из-за камней, была большая перестрелка. Сколько у них было убито, наши не знали, а у нас был убит один охочий, Емельянов. Его отнесли в казарму, а после ещё дальше по пещере нашли место поукромнее и там его заложили каменьями.
А когда шли обратно, то осматривались, какие куда есть проходы, пролазы, и нет ли там каких следов, но ничего не нашли.
Всю последующую за этим ночь адъюнкт был очень неспокоен, не спал, лежал, о чём-то нашёптывал, а после даже встал и пытался приплясывать и напевать по-чукочьи, но капитан приказал, и его уложили. А он всё равно напевал. Тогда капитан велел позвать Шалаурова. Тот пришёл, послушал и сказал, что это шаманская песня, очень важная, и поэтому лучше ему не мешать, пусть поёт, но негромко. И адъюнкт примерно так и пел, то есть вначале тихо, после громче, а после опять тихо, пока совсем не замолчал. А после и совсем заснул. Шалауров сказал, что это хорошо, он что-то важное почуял, нас предупреждает, и ушёл.
И так оно после и было. Назавтра, ближе к полудню, снизу засвистели. Капитан вышел из штабной пещеры, посмотрел на пустошь и увидел, что это опять там стоят переговорщики и кричат, что им нужен Большой Каптана, если он их не боится. А вот не угадали вы, в сердцах подумал капитан, а вот не боится, и он вышел на тропку и пошёл по ней вниз. А переговорщики продолжали кричать, вызывая капитана и насмехаясь над ним. Они же его не видели! И вдруг он сошёл с тропки, вышел на пустошь, остановил и спросил, где их хозяин.
– Потому что, – сказал капитан, – я только с ним буду беседовать!
И положил руку на саблю, а из-под распахнутой летней шубы у него была видна кольчуга. Переговорщики невольно отступили, один из них оглянулся, крикнул что-то по-чукочьи…
И из-за скалы навстречу капитану вышел Атч-ытагын. Он опять был без шапки и в спиридоновском панцире, а за поясом у него торчало несколько ножей.
– О! – громко сказал капитан, улыбаясь. – Давненько я тебя не видел. Где ты пропадал?
– Ездил по делам, – ничуть не смущаясь, ответил Атч-ытагын. – А как твои дела? Чего ты в норе прячешься?
– Так ведь сгорела та твоя яранга, которую ты мне оставил, – сказал капитан. – Мой шаман дунул, она и сгорела. А хочешь, он сожжёт всё твоё войско?
– Но это не твой шаман, – сказал Атч-ытагын, – а мой. Он у меня служит тридцать лет, и что я ему скажу, то он и делает. Поэтому не мог он сжечь мою ярангу. Он, может, только обманул тебя, приказал твоим глазам увидеть, как она горит, и ты поверил этому. А вот сейчас он придёт, прикажет твоим глазам видеть, что моя яранга не сгорела, и ты увидишь, что так оно и есть на самом деле. А если это так, то мы тогда не будем стоять тут посреди пустой поляны, а пойдём в мою ярангу и много там чего откушаем и ещё больше чего выпьем. А после покурим волшебного дыма. Тогда чего стоишь? Зови моего шамана!
На что капитан, усмехнувшись, ответил:
– Если он твой, ты и зови.
– А если ты его убил, – сказал Атч-ытагын, – то как же я теперь его дозовусь?
– Но разве можно убить сильного шамана? – удивлённо спросил капитан. – Убить можно слабого, а сильный сам кого хочешь убьёт. Вот был у тебя слабый шаман Харгитит, и вы завели его на эту гору и убили. А моего шамана вы там не смогли убить! А теперь вы даже не сможете подняться к нему, потому что это его гора, и он сбрасывает с неё всех, кто ему неугоден!
Атч-ытагын невольно посмотрел вверх, на гору, и задумался. Потом сказал:
– Мне обидно слышать от тебя такие речи. Да как ты можешь верить в то, что какой-то шаман, пусть даже самый сильный из шаманов, может владеть всей этой горой? Или ты всё-таки знаешь, кто на самом деле владеет ею, но просто не хочешь мне об этом говорить? Тогда я сам скажу, и пусть это слышат все, и твои люди, и мои, и мы с тобой, и наши олени, и дикие звери, бегающие в чаще, и рыбы в реке, и птицы в гнёздах. Так вот, всей этой горой и всем тем, что в ней скрыто, владеет тот, чьё имя лучше не произносить слух, потому что если он его услышит, то он разорвёт тебя на клочья и сожрёт, а после выблюет, а после опять сожрёт, а после опять выблюет. Ты догадываешься, о ком я говорю?
– Да, – сказал капитан, – я догадываюсь.
– Мне очень радостно это слышать, – сказал Атч-ытагын. – А ещё мне будет очень радостно сказать, что я знаю, чем можно задобрить того, чьё имя я не хочу называть вслух. Раньше мы не знали, как это правильно делать, а теперь мы знаем. И теперь мы это так и сделаем! Нам только нужен тот, кого ты называешь своим шаманом. Отдай его нам, и мы отпустим тебя. Ты уйдёшь отсюда невредимым, и все твои люди уйдут невредимыми. И, кроме этого, вы все уйдёте не с пустыми руками, а ты получишь серебра столько, сколько сможешь унести. И все твои люди получат по столько же!
– Этого не может быть! – сказал капитан.
– Нет, может, – сказал Атч-ытагын. – Нужно только правильно принести жертву. Тогда я приносил неправильно, а теперь Хыпай меня научил, и я уже не ошибусь.
– А где Хыпай? – спросил капитан.
– Ушёл к верхним людям, – сердито сказал Атч-ытагын. – Много чего стал себе позволять. А мы с тобой пойдём в совсем другое место, не будем один другому перечить, приведём того, кого ты мне отдашь, и принесём его в жертву.
– А если опять ничего не получится? – спросил капитан.
– Значит, подождём до следующего года и опять принесём жертву, – сказал Атч-ытагын. И тут же спросил: – Так ты отдашь мне своего шамана или нет? За половину всего серебра?! Почему ты не отвечаешь?!
– Потому что мне нужно подумать, – сказал капитан.
– А сколько ты будешь думать? – спросил Атч-ытагын.
– Пока не придумаю, – ответил капитан. – Может, один день, может, три. Но если тебе наскучит ждать, приходи сюда и вызывай меня. Но будь осторожен, потому что мой шаман не любит, когда к нам поднимаются чужие. Также и тот, которого ты не называешь по имени, тоже этого не любит.
После чего капитан развернулся и пошёл к своим.
– Ладно, ладно! – в спину ему закричал Атч-ытагын. – Мы не спешим. Мы подождём. И мы не будем подниматься к вам на гору. Мы будем ждать вас здесь, внизу. А вы сначала съедите все свои съестные припасы, потом всех крыс и мышей, которых сможете найти в пещерах, потом вы съедите все свои кожаные одежды, потом вы начнёте есть один другого… И тогда придёт тот, кого я не хочу называть по имени, и он сожрёт вас всех оставшихся, и выблюет, снова сожрёт и снова выблюет! Вот только тогда мы поднимемся на эту гору, возьмём нашего шамана, принесём его в жертву, и у нас будет столько серебра, что мы и половины его не унесём, а разбросаем здесь, чтобы всякий, кто сюда придёт, мог брать его сколько захочет. И все будут приходить и брать. Только одним вам ничего не достанется, потому что вас уже нигде не будет, ни в этом и не в верхнем, и даже не в нижнем мире, а от вас будет только одна блевотина!
Вот так! Вот что тогда сказал Атч-ытагын, развернулся и пошёл к камням, за которыми стояли его люди и целились в наших людей из луков.
А наши люди целились из ружей, но стрельбы пока что не было. И так её не было ни в тот день и ни в два последующих. А в ночь перед третьим днём адъюнкт спал очень плохо, то и дело просыпался, ворочался, потом встал и вышел из пещеры, смотрел вниз, на пустошь, и начал что-то напевать. Синельников сказал, что он поёт про смерть, и капитан велел тащить адъюнкта обратно в пещеру. Адъюнкт не давался, но после его всё же затащили. Пришёл Шалауров, дал трубку, сказал, что она набита тёртым грибом, трубку раскурили и дали адъюнкту. Тот покурил и успокоился. Его уложили спать. И капитан тоже лёг, почти сразу же заснул…
И ему приснился странный сон: летит по небу адъюнкт, Атч-ытагын выставил руку, адъюнкт уменьшился, сел Атч-ытагыну на ладонь, Атч-ытагын убрал руку за пазуху, адъюнкт пропал! Капитан сразу вскочил и осмотрелся. Адъюнкт сидел в углу на своём месте и смотрел на капитана. И капитан вдруг подумал, что у адъюнкта совсем не растёт борода, она даже у покойников растёт, а вот у адъюнкта щёки гладкие, и из них торчат клыки, что это значит? И только капитан так подумал, как адъюнкт весь подался вперёд и начал шептать по-чукочьи. Шептал и оглядывался по сторонам, смотрел, проснулись ли другие. Но другие спали крепко и его не слышали. Адъюнкт очень волновался, говорил быстро, захлёбываясь, а капитан ничего не понимал! Тогда адъюнкт махнул рукой и замолчал. Капитан подождал и сказал:
– Гриша. Григорий, – и указал на адъюнкта.
Адъюнкт отрицательно покачал головой, ткнул себе в грудь пальцем и вполне отчётливо ответил:
– Харгитит.
– Харгитит, – повторил капитан и показал наверх, на потолок.
Но адъюнкт его уже не слушал, и даже не смотрел в его сторону, а быстро поднялся и стал вертеть головой так, как будто искал кого-то.
И почти сразу же послышалось, как снизу засвистели. Свистели очень громко, с переливами. Капитан вскочил и закричал:
– Подъём! В ружьё!
Солдаты быстро просыпались, вскакивали, хватали ружья и лезли вон из пещеры. Капитан, расталкивая всех, вылез вперёд и увидел, что внизу, на пустоши, стоит чукча с бубном. Чукча был похож на Харгитита, и также бубен, судя по узорам, был тот же самый, харгититов. Что за чертовщина, лихорадочно подумал капитан, тот бубен сгорел вместе с ярангой, и тот Харгитит убит, а откуда взялись эти?! А снизу уже кто-то стрельнул по шаману, но, конечно, промахнулся. Потом начали стрелять другие. А этот чёрт его знает откуда взявшийся шаман вдруг подпрыгнул, махнул бубном, ударил в него колотушкой и начал плясать. Плясал он очень быстро и ловко! Бубен гремел как гром! Колотушка выбивала искры! Наши стреляли по шаману, пальба стояла просто неумолчная, но шаману было хоть бы хны! И вдруг немо завыл адъюнкт! Солдаты держали его, а он вырывался! А тут ещё Пыжиков пнул капитана в бок и выкрикнул:
– Отойдите, ваше благородие! Не лезьте под руку!
И сразу же шагнул вперёд, быстро прицелился и выстрелил! От шамана только клочья полетели! Как от ворона, подумал капитан. Шаман упал и лежал на пустоши, рядом с ним валялся харгититов бубен. Никто уже больше не стрелял. Адъюнкт тоже как будто успокоился. Теперь он лежал на земле, и его крепко держали солдаты. Вот и хорошо, подумал капитан и опять стал смотрел вниз, на пустошь. Там вокруг шамана разливалось здоровенное пятно кровищи, и бубен тоже был в крови. Надо его забрать, подумалось, а то они покоя с ним не дадут…
Но только капитан хотел скомандовать, как шаман вдруг шевельнулся. Потом поднял руку. Потом голову. Теперь он и в самом деле был очень похож на Харгитита, нет, это просто был сам Харгитит! Он кричал!
И из-за камней завыли, закричали чукчи! Их было очень много, и они кричали очень громко. И ещё они стучали копьями!
– Ыгыыч! – кричали чукчи. – Ыгыыч! – так, что в ушах закладывало!
А шаман уже поднялся на колени. Шаман упирался одной рукой в землю, второй держал бубен.
– Ыгыыч! – кричали чукчи ещё громче!..
И вдруг снова закричал адъюнкт! И это даже был не крик, а это просто било по ушам, гудело в голове, затыкало уши! Шаман поднялся на ноги, его качало, а адъюнкт кричал всё громче и громче! Шаман зашатался и упал на землю. Все чукчи разом замолчали. Один адъюнкт не замолкал! Капитан обернулся к нему. Адъюнкт стоял во весь рост и кричал. Вены у него на горле вздулись, глаза выпучены, щёки мокрые от пота, клыки оскалены…
Лежащий Харгитит задёргался и начал превращаться в дым. Дым мало-помалу развеивался. Адъюнкт продолжал кричать. Дым развеялся, шаман исчез. Адъюнкт кричал всё тише, а после совсем замолчал. Постоял ещё немного, утёр лоб ладонью и сел на землю. Было очень тихо.
А потом из-за камней вышел переговорщик с поднятой пустой рукой.
– Не стрелять! – приказал капитан.
Переговорщик подошёл к тому месту, на котором раньше лежал Харгитит, ощупал землю, ничего, даже кровавой лужи, не нашёл, развернулся и пошёл обратно.
– Вот так им, нехристям! – услышал капитан насмешливый шалауровский голос. – А то чего задумали!
И Шалауров засмеялся. Он стоял рядом с капитаном, наверное, только что подошёл, и был очень доволен случившимся.
– Что это было? – спросил капитан.
– Обычное дело, – сказал Шалауров. – Призвали старого шамана с того света, или, как это у них называется, с нижнего мира, и натравили на нашего. Но наш крепче оказался. Теперь нашему будет у них ещё больший почёт, а своего старого они отдадут тому, кого они называть не решаются, и он его сожрёт и выблюет. А нам будет послабление, потому что кто же это на такого сильного шамана полезет?! Так что теперь будем сидеть и ждать, когда Дмитрий Иванович прибудет.
И примерно так оно тогда и было, то есть чукчи как тогда пропали, так их после три дня видно не было, и перестрелок с ними не было совсем, и адъюнкт был молчалив и спокоен. А после, на четвёртый день, когда адъюнкт опять стал очень беспокоен, капитан отдал приказ быть начеку. И не ошибся, потому что…
Глава 27
Назавтра это было вот как: капитан встал, спустился в поварню, подкрепился там печёной олениной как следует, запил кипятком, вышел на крылечный камень, набил трубку, закурил. Табак был шалауровский, то есть по нижнеколымским меркам, конечно, дрянной, ну а зато здесь вполне душистый. Капитан смотрел по сторонам, покуривал. Эх, думал он, две недели уже отсидели, ещё чуть больше недели осталось – и придёт Дмитрий Иванович. А Дмитрий Иванович – это огонь! Они его крепко боятся! Он только вот так брови сведёт, в кулак покашляет – и вся Чукоцкая земля трясётся! Подумав так, капитан усмехнулся, пустил дым кольцами, посмотрел вниз…
И увидел, что из-за камней опять выходят двое тех же самых переговорщиков, один с пустой рукой, второй с копьём, а за ними, в двух шагах, важным шагом идёт Гитин-нэвыт. Капитан её сразу узнал, хоть она была одета совсем по-другому, чем в прошлый раз. То есть на ней теперь была белая песцовая кухлянка, обшитая красными и золотистыми лентами, а уже на лентах были жемчуга. И она была без шапки, волосы распущены, в волосах тоже ленты, на лентах тоже жемчуга. Вот только лицо у неё было, как и в прошлый раз, строгое-престрогое. И вот ещё что, подумал капитан, зачем она пришла? Не за адъюнктом же! Хотя, может, как раз и за ним. И что тогда делать? Капитан задумался.
А переговорщики уже вышли на середину пустоши, расступились, и вперёд их вышла Гитин-нэвыт. Она немного постояла, осмотрелась и оглянулась на переговорщиков. Один из них начал громко говорить по-чукочьи. Ага, подумал капитан, она же по-нашему не понимает, и посмотрел вниз, на караульных, увидел там Шалаурова. Шалауров вопросительно развёл руками. Капитан кивнул: давай! Шалауров меленько перекрестился, вышел на тропку, сошёл на пустошь, подошёл к Гитин-нэвыт и что-то сказал ей. Гитин-нэвыт кратко ответила. Шалауров засмеялся и опять что-то сказал. Гитин-нэвыт улыбнулась. Вот чёртов купчина, подумал капитан, такой нигде не пропадёт, его отправь к чукчам, он там через год тойоном станет! А Шалауров уже взял Гитин-нэвыт за руку и повёл к тропке.
Капитан загасил трубку, убрал её и положил руку на саблю.
Гитин-нэвыт и Шалауров поднялись к нему.
– Вот, – сказал Шалауров по-нашему, – привёл девицу. Приглянулся ей наш сокол! Хочет забрать его.
Ну и так далее. Так что, подумал капитан, если Атч-ытагын завтра придёт и скажет, что давай меняться, то он, капитан Макаров, Нижнеколымский комендант и комиссар, кому присягу давал? Кого обещал оборонять? За кого жизнь отдавать? Вот то-то же! А то латынь, Германия, мамонты! И капитан плотно закрыл глаза, повернулся на другой бок, к стенке, представил себе атч-ытагыново оленье стадо и начал его пересчитывать. Пересчитывал, пересчитывал и заснул.
Утром капитан проснулся, сразу встал и, не глядя на адъюнкта, вышел из пещеры, подошёл к казарме, всех вызвал, провёл смену караула, пошёл на поварню, покормился…
Нет, не столько он тогда кормился, сколько поглядывал вниз, на то место, откуда вчера выходили переговорщики, а сегодня они всё не шли и не шли!
И так и не пришли до самой ночи. А ночь была короткая, дёрганая, солнце то скрывалось за какой-нибудь из сопок, а после выходило из-за неё и тут же опять пряталось, но уже за другую сопку. Так и тени на пустоши прыгали туда-сюда. Капитан то спускался к стрелкам и проверял, не спит ли кто из них, а то опять поднимался наверх и проверял адъюнкта. Адъюнкт спал. Чёрт его знает, думал капитан, спит, как докладывают караульные, целыми днями, и так же и ночью спит. А принесут ему поесть, поест. Синельников заговорит с ним по-чукочьи, он помолчит, а после скажет: он этого не помнит. Или: он это забыл. А станут у него что-нибудь спрашивать по-нашему, он смотрит как баран и уже совсем ничего не отвечает, а только клыками посверкивает. Тогда Шалауров опять начал спрашивать по-чукочьи, но адъюнкт вообще не стал с ним разговаривать и отвернулся. Шалауров очень разозлился и, не спросившись у капитана, заговорил с адъюнктом по-немецки, но адъюнкт и этого не понял.
– Околдовали его сволочи! – очень сердито сказал Шалауров. – Ну а теперь что? Теперь надо его как-то расколдовывать.
И сразу развернулся и ушёл. И вот капитан теперь лежал, поглядывал на адъюнкта и время от времени посапывал. Так прошла вторая ночь.
И на второй день Атч-ытагын снова не явился. А ещё в тот второй день, под вечер, между нашими в линии и чукчами из-за камней, была большая перестрелка. Сколько у них было убито, наши не знали, а у нас был убит один охочий, Емельянов. Его отнесли в казарму, а после ещё дальше по пещере нашли место поукромнее и там его заложили каменьями.
А когда шли обратно, то осматривались, какие куда есть проходы, пролазы, и нет ли там каких следов, но ничего не нашли.
Всю последующую за этим ночь адъюнкт был очень неспокоен, не спал, лежал, о чём-то нашёптывал, а после даже встал и пытался приплясывать и напевать по-чукочьи, но капитан приказал, и его уложили. А он всё равно напевал. Тогда капитан велел позвать Шалаурова. Тот пришёл, послушал и сказал, что это шаманская песня, очень важная, и поэтому лучше ему не мешать, пусть поёт, но негромко. И адъюнкт примерно так и пел, то есть вначале тихо, после громче, а после опять тихо, пока совсем не замолчал. А после и совсем заснул. Шалауров сказал, что это хорошо, он что-то важное почуял, нас предупреждает, и ушёл.
И так оно после и было. Назавтра, ближе к полудню, снизу засвистели. Капитан вышел из штабной пещеры, посмотрел на пустошь и увидел, что это опять там стоят переговорщики и кричат, что им нужен Большой Каптана, если он их не боится. А вот не угадали вы, в сердцах подумал капитан, а вот не боится, и он вышел на тропку и пошёл по ней вниз. А переговорщики продолжали кричать, вызывая капитана и насмехаясь над ним. Они же его не видели! И вдруг он сошёл с тропки, вышел на пустошь, остановил и спросил, где их хозяин.
– Потому что, – сказал капитан, – я только с ним буду беседовать!
И положил руку на саблю, а из-под распахнутой летней шубы у него была видна кольчуга. Переговорщики невольно отступили, один из них оглянулся, крикнул что-то по-чукочьи…
И из-за скалы навстречу капитану вышел Атч-ытагын. Он опять был без шапки и в спиридоновском панцире, а за поясом у него торчало несколько ножей.
– О! – громко сказал капитан, улыбаясь. – Давненько я тебя не видел. Где ты пропадал?
– Ездил по делам, – ничуть не смущаясь, ответил Атч-ытагын. – А как твои дела? Чего ты в норе прячешься?
– Так ведь сгорела та твоя яранга, которую ты мне оставил, – сказал капитан. – Мой шаман дунул, она и сгорела. А хочешь, он сожжёт всё твоё войско?
– Но это не твой шаман, – сказал Атч-ытагын, – а мой. Он у меня служит тридцать лет, и что я ему скажу, то он и делает. Поэтому не мог он сжечь мою ярангу. Он, может, только обманул тебя, приказал твоим глазам увидеть, как она горит, и ты поверил этому. А вот сейчас он придёт, прикажет твоим глазам видеть, что моя яранга не сгорела, и ты увидишь, что так оно и есть на самом деле. А если это так, то мы тогда не будем стоять тут посреди пустой поляны, а пойдём в мою ярангу и много там чего откушаем и ещё больше чего выпьем. А после покурим волшебного дыма. Тогда чего стоишь? Зови моего шамана!
На что капитан, усмехнувшись, ответил:
– Если он твой, ты и зови.
– А если ты его убил, – сказал Атч-ытагын, – то как же я теперь его дозовусь?
– Но разве можно убить сильного шамана? – удивлённо спросил капитан. – Убить можно слабого, а сильный сам кого хочешь убьёт. Вот был у тебя слабый шаман Харгитит, и вы завели его на эту гору и убили. А моего шамана вы там не смогли убить! А теперь вы даже не сможете подняться к нему, потому что это его гора, и он сбрасывает с неё всех, кто ему неугоден!
Атч-ытагын невольно посмотрел вверх, на гору, и задумался. Потом сказал:
– Мне обидно слышать от тебя такие речи. Да как ты можешь верить в то, что какой-то шаман, пусть даже самый сильный из шаманов, может владеть всей этой горой? Или ты всё-таки знаешь, кто на самом деле владеет ею, но просто не хочешь мне об этом говорить? Тогда я сам скажу, и пусть это слышат все, и твои люди, и мои, и мы с тобой, и наши олени, и дикие звери, бегающие в чаще, и рыбы в реке, и птицы в гнёздах. Так вот, всей этой горой и всем тем, что в ней скрыто, владеет тот, чьё имя лучше не произносить слух, потому что если он его услышит, то он разорвёт тебя на клочья и сожрёт, а после выблюет, а после опять сожрёт, а после опять выблюет. Ты догадываешься, о ком я говорю?
– Да, – сказал капитан, – я догадываюсь.
– Мне очень радостно это слышать, – сказал Атч-ытагын. – А ещё мне будет очень радостно сказать, что я знаю, чем можно задобрить того, чьё имя я не хочу называть вслух. Раньше мы не знали, как это правильно делать, а теперь мы знаем. И теперь мы это так и сделаем! Нам только нужен тот, кого ты называешь своим шаманом. Отдай его нам, и мы отпустим тебя. Ты уйдёшь отсюда невредимым, и все твои люди уйдут невредимыми. И, кроме этого, вы все уйдёте не с пустыми руками, а ты получишь серебра столько, сколько сможешь унести. И все твои люди получат по столько же!
– Этого не может быть! – сказал капитан.
– Нет, может, – сказал Атч-ытагын. – Нужно только правильно принести жертву. Тогда я приносил неправильно, а теперь Хыпай меня научил, и я уже не ошибусь.
– А где Хыпай? – спросил капитан.
– Ушёл к верхним людям, – сердито сказал Атч-ытагын. – Много чего стал себе позволять. А мы с тобой пойдём в совсем другое место, не будем один другому перечить, приведём того, кого ты мне отдашь, и принесём его в жертву.
– А если опять ничего не получится? – спросил капитан.
– Значит, подождём до следующего года и опять принесём жертву, – сказал Атч-ытагын. И тут же спросил: – Так ты отдашь мне своего шамана или нет? За половину всего серебра?! Почему ты не отвечаешь?!
– Потому что мне нужно подумать, – сказал капитан.
– А сколько ты будешь думать? – спросил Атч-ытагын.
– Пока не придумаю, – ответил капитан. – Может, один день, может, три. Но если тебе наскучит ждать, приходи сюда и вызывай меня. Но будь осторожен, потому что мой шаман не любит, когда к нам поднимаются чужие. Также и тот, которого ты не называешь по имени, тоже этого не любит.
После чего капитан развернулся и пошёл к своим.
– Ладно, ладно! – в спину ему закричал Атч-ытагын. – Мы не спешим. Мы подождём. И мы не будем подниматься к вам на гору. Мы будем ждать вас здесь, внизу. А вы сначала съедите все свои съестные припасы, потом всех крыс и мышей, которых сможете найти в пещерах, потом вы съедите все свои кожаные одежды, потом вы начнёте есть один другого… И тогда придёт тот, кого я не хочу называть по имени, и он сожрёт вас всех оставшихся, и выблюет, снова сожрёт и снова выблюет! Вот только тогда мы поднимемся на эту гору, возьмём нашего шамана, принесём его в жертву, и у нас будет столько серебра, что мы и половины его не унесём, а разбросаем здесь, чтобы всякий, кто сюда придёт, мог брать его сколько захочет. И все будут приходить и брать. Только одним вам ничего не достанется, потому что вас уже нигде не будет, ни в этом и не в верхнем, и даже не в нижнем мире, а от вас будет только одна блевотина!
Вот так! Вот что тогда сказал Атч-ытагын, развернулся и пошёл к камням, за которыми стояли его люди и целились в наших людей из луков.
А наши люди целились из ружей, но стрельбы пока что не было. И так её не было ни в тот день и ни в два последующих. А в ночь перед третьим днём адъюнкт спал очень плохо, то и дело просыпался, ворочался, потом встал и вышел из пещеры, смотрел вниз, на пустошь, и начал что-то напевать. Синельников сказал, что он поёт про смерть, и капитан велел тащить адъюнкта обратно в пещеру. Адъюнкт не давался, но после его всё же затащили. Пришёл Шалауров, дал трубку, сказал, что она набита тёртым грибом, трубку раскурили и дали адъюнкту. Тот покурил и успокоился. Его уложили спать. И капитан тоже лёг, почти сразу же заснул…
И ему приснился странный сон: летит по небу адъюнкт, Атч-ытагын выставил руку, адъюнкт уменьшился, сел Атч-ытагыну на ладонь, Атч-ытагын убрал руку за пазуху, адъюнкт пропал! Капитан сразу вскочил и осмотрелся. Адъюнкт сидел в углу на своём месте и смотрел на капитана. И капитан вдруг подумал, что у адъюнкта совсем не растёт борода, она даже у покойников растёт, а вот у адъюнкта щёки гладкие, и из них торчат клыки, что это значит? И только капитан так подумал, как адъюнкт весь подался вперёд и начал шептать по-чукочьи. Шептал и оглядывался по сторонам, смотрел, проснулись ли другие. Но другие спали крепко и его не слышали. Адъюнкт очень волновался, говорил быстро, захлёбываясь, а капитан ничего не понимал! Тогда адъюнкт махнул рукой и замолчал. Капитан подождал и сказал:
– Гриша. Григорий, – и указал на адъюнкта.
Адъюнкт отрицательно покачал головой, ткнул себе в грудь пальцем и вполне отчётливо ответил:
– Харгитит.
– Харгитит, – повторил капитан и показал наверх, на потолок.
Но адъюнкт его уже не слушал, и даже не смотрел в его сторону, а быстро поднялся и стал вертеть головой так, как будто искал кого-то.
И почти сразу же послышалось, как снизу засвистели. Свистели очень громко, с переливами. Капитан вскочил и закричал:
– Подъём! В ружьё!
Солдаты быстро просыпались, вскакивали, хватали ружья и лезли вон из пещеры. Капитан, расталкивая всех, вылез вперёд и увидел, что внизу, на пустоши, стоит чукча с бубном. Чукча был похож на Харгитита, и также бубен, судя по узорам, был тот же самый, харгититов. Что за чертовщина, лихорадочно подумал капитан, тот бубен сгорел вместе с ярангой, и тот Харгитит убит, а откуда взялись эти?! А снизу уже кто-то стрельнул по шаману, но, конечно, промахнулся. Потом начали стрелять другие. А этот чёрт его знает откуда взявшийся шаман вдруг подпрыгнул, махнул бубном, ударил в него колотушкой и начал плясать. Плясал он очень быстро и ловко! Бубен гремел как гром! Колотушка выбивала искры! Наши стреляли по шаману, пальба стояла просто неумолчная, но шаману было хоть бы хны! И вдруг немо завыл адъюнкт! Солдаты держали его, а он вырывался! А тут ещё Пыжиков пнул капитана в бок и выкрикнул:
– Отойдите, ваше благородие! Не лезьте под руку!
И сразу же шагнул вперёд, быстро прицелился и выстрелил! От шамана только клочья полетели! Как от ворона, подумал капитан. Шаман упал и лежал на пустоши, рядом с ним валялся харгититов бубен. Никто уже больше не стрелял. Адъюнкт тоже как будто успокоился. Теперь он лежал на земле, и его крепко держали солдаты. Вот и хорошо, подумал капитан и опять стал смотрел вниз, на пустошь. Там вокруг шамана разливалось здоровенное пятно кровищи, и бубен тоже был в крови. Надо его забрать, подумалось, а то они покоя с ним не дадут…
Но только капитан хотел скомандовать, как шаман вдруг шевельнулся. Потом поднял руку. Потом голову. Теперь он и в самом деле был очень похож на Харгитита, нет, это просто был сам Харгитит! Он кричал!
И из-за камней завыли, закричали чукчи! Их было очень много, и они кричали очень громко. И ещё они стучали копьями!
– Ыгыыч! – кричали чукчи. – Ыгыыч! – так, что в ушах закладывало!
А шаман уже поднялся на колени. Шаман упирался одной рукой в землю, второй держал бубен.
– Ыгыыч! – кричали чукчи ещё громче!..
И вдруг снова закричал адъюнкт! И это даже был не крик, а это просто било по ушам, гудело в голове, затыкало уши! Шаман поднялся на ноги, его качало, а адъюнкт кричал всё громче и громче! Шаман зашатался и упал на землю. Все чукчи разом замолчали. Один адъюнкт не замолкал! Капитан обернулся к нему. Адъюнкт стоял во весь рост и кричал. Вены у него на горле вздулись, глаза выпучены, щёки мокрые от пота, клыки оскалены…
Лежащий Харгитит задёргался и начал превращаться в дым. Дым мало-помалу развеивался. Адъюнкт продолжал кричать. Дым развеялся, шаман исчез. Адъюнкт кричал всё тише, а после совсем замолчал. Постоял ещё немного, утёр лоб ладонью и сел на землю. Было очень тихо.
А потом из-за камней вышел переговорщик с поднятой пустой рукой.
– Не стрелять! – приказал капитан.
Переговорщик подошёл к тому месту, на котором раньше лежал Харгитит, ощупал землю, ничего, даже кровавой лужи, не нашёл, развернулся и пошёл обратно.
– Вот так им, нехристям! – услышал капитан насмешливый шалауровский голос. – А то чего задумали!
И Шалауров засмеялся. Он стоял рядом с капитаном, наверное, только что подошёл, и был очень доволен случившимся.
– Что это было? – спросил капитан.
– Обычное дело, – сказал Шалауров. – Призвали старого шамана с того света, или, как это у них называется, с нижнего мира, и натравили на нашего. Но наш крепче оказался. Теперь нашему будет у них ещё больший почёт, а своего старого они отдадут тому, кого они называть не решаются, и он его сожрёт и выблюет. А нам будет послабление, потому что кто же это на такого сильного шамана полезет?! Так что теперь будем сидеть и ждать, когда Дмитрий Иванович прибудет.
И примерно так оно тогда и было, то есть чукчи как тогда пропали, так их после три дня видно не было, и перестрелок с ними не было совсем, и адъюнкт был молчалив и спокоен. А после, на четвёртый день, когда адъюнкт опять стал очень беспокоен, капитан отдал приказ быть начеку. И не ошибся, потому что…
Глава 27
Назавтра это было вот как: капитан встал, спустился в поварню, подкрепился там печёной олениной как следует, запил кипятком, вышел на крылечный камень, набил трубку, закурил. Табак был шалауровский, то есть по нижнеколымским меркам, конечно, дрянной, ну а зато здесь вполне душистый. Капитан смотрел по сторонам, покуривал. Эх, думал он, две недели уже отсидели, ещё чуть больше недели осталось – и придёт Дмитрий Иванович. А Дмитрий Иванович – это огонь! Они его крепко боятся! Он только вот так брови сведёт, в кулак покашляет – и вся Чукоцкая земля трясётся! Подумав так, капитан усмехнулся, пустил дым кольцами, посмотрел вниз…
И увидел, что из-за камней опять выходят двое тех же самых переговорщиков, один с пустой рукой, второй с копьём, а за ними, в двух шагах, важным шагом идёт Гитин-нэвыт. Капитан её сразу узнал, хоть она была одета совсем по-другому, чем в прошлый раз. То есть на ней теперь была белая песцовая кухлянка, обшитая красными и золотистыми лентами, а уже на лентах были жемчуга. И она была без шапки, волосы распущены, в волосах тоже ленты, на лентах тоже жемчуга. Вот только лицо у неё было, как и в прошлый раз, строгое-престрогое. И вот ещё что, подумал капитан, зачем она пришла? Не за адъюнктом же! Хотя, может, как раз и за ним. И что тогда делать? Капитан задумался.
А переговорщики уже вышли на середину пустоши, расступились, и вперёд их вышла Гитин-нэвыт. Она немного постояла, осмотрелась и оглянулась на переговорщиков. Один из них начал громко говорить по-чукочьи. Ага, подумал капитан, она же по-нашему не понимает, и посмотрел вниз, на караульных, увидел там Шалаурова. Шалауров вопросительно развёл руками. Капитан кивнул: давай! Шалауров меленько перекрестился, вышел на тропку, сошёл на пустошь, подошёл к Гитин-нэвыт и что-то сказал ей. Гитин-нэвыт кратко ответила. Шалауров засмеялся и опять что-то сказал. Гитин-нэвыт улыбнулась. Вот чёртов купчина, подумал капитан, такой нигде не пропадёт, его отправь к чукчам, он там через год тойоном станет! А Шалауров уже взял Гитин-нэвыт за руку и повёл к тропке.
Капитан загасил трубку, убрал её и положил руку на саблю.
Гитин-нэвыт и Шалауров поднялись к нему.
– Вот, – сказал Шалауров по-нашему, – привёл девицу. Приглянулся ей наш сокол! Хочет забрать его.