А капитан остался стоять там, где и стоял до этого. Стоял, держа руку на сабле, смотрел на уходящего Хыпая и думал о всяком. Все молчали. Чукчи на бугре тоже стояли смирно, ждали, что будет дальше. Хыпай прошёл половину пути, оглянулся и опять пошёл. Капитан поднял руку. Ему принесли поломанные нарты. Капитан сел на них, поправил саблю и снова стал смотреть на чукчей. Потом посмотрел на коряков. Коряков было видно хуже, потому их частично загораживали илэлэковы копейщики. Илэлэк дал знак рукой, копейщики попятились. Теперь капитан сидел впереди всех и ему ничего не мешало.
Хыпай, придя к своим, развернул их сперва в одну сторону, потом, немного подождав, во вторую.
Следом за коряками поворачивались и чукчи. Шло время. Илэлэк, стоявший рядом с капитаном, не удержался и заговорил:
– Хыпай злой человек, его нельзя слушать. Хыпай в прошлом году много ваших людей побил до смерти, и в этом опять побил, а ты ему веришь. Если Дмитрий Иванович вдруг узнает, что ты с Хыпаем побратался, он будет очень крепко гневаться.
Капитан сердито хмыкнул и сказал:
– Ты Дмитрия Ивановича не трогай. Он для тебя не Дмитрий Иванович, а господин майор. И наша царица тебе не царица, а светлейшая владычица. Повтори!
Илэлэк повторил – про царицу. Тогда капитан продолжил:
– Я тебе что обещал? Пятьсот оленей. Будешь молчать, дам тысячу. Теперь молчи!
Илэлэк вздохнул и отступил. Капитан сидел, смотрел на чукчей, потом на коряков, которых было триста или даже все четыреста. Вдруг коряки стали очень широко сдвигаться, поворачиваться прямо на наших, и на капитана, конечно. Капитан поморщился. Шалауров наклонился к нему и сказал:
– Смотри, ваше благородие, как бы они и вправду по нам не ударили.
– Не ударят! – сказал капитан. – Чего им у нас брать? Хыпай приценился – нечего. Зато у чукчей и олени есть, и серебро, и прочая добыча, и рабы, и бабы! Вот на них он и пойдёт, скоро увидишь. Да вот уже смотри!
И он указал на чукочье войско. А там и вправду пошло шевеление, потом войско раздалось – и вперёд вышел Атч-ытагын, он опять был в спиридоновских доспехах, с саблей и в казачьей шапке.
– Сейчас начнётся! – сказал капитан. – Костюков, приготовься.
Костюков, таясь, пробно дунул. На него зашикали. Костюков затих.
А Атч-ытагын походил перед своим войском вправо-влево, потом вдруг поднял саблю и пошёл вперёд, прямо на капитана! За ним скопом повалили остальные чукчи с копьями наперевес! А их луки остались лежать на земле. Ого, без стрельбы пошли, подумал капитан, быстро поднялся и скомандовал:
– Костюков, давай тревогу!
Костюков стал дуть как можно громче. Костюков дул изо всех сил! Костюков побагровел, покрылся потом! Костюков шёл медленно, дудел. Его обгоняли юкагиры с копьями, они что-то кричали по-своему. А справа, с корякского фланга, тоже было много шуму, крику. Они тоже шли на чукчей, и их было много, они, думал капитан, и без нас бы их осилили, а так тем более осилим. Капитан шёл рядом с Костюковым, размахивал саблей, а ружьё пока не брал, его ружьё, как всегда, нёс Синельников. И все остальные наши были с ружьями, шли цепью. Капитан скомандовал остановиться и прицелиться. Прицелились. Капитан скомандовал пальнуть. Пальнули. Пошли дальше, перезаряжая на ходу.
А впереди уже схлестнулись: сперва хыпаевы с ними, после наши. Теперь нужно было палить осторожней, чтобы своих не зацепить. Капитан велел опять остановиться и смотреть налево. И верно: только они повернулись туда, как оттуда вышло ещё одно чукочье войско, капитан скомандовал прицел, потом сразу палить. Пальнули. Чукчи остановились, развернулись и побежали обратно.
– Бей! – крикнул капитан. – Коли!
И, размахивая саблей, побежал вперёд. За ним побежали наши. Впереди показалась яранга, та самая. Капитан хотел было скомандовать…
Но тут откинулся полог, и из яранги выбежал адъюнкт! Он был одет по-чукочьи и с бубном. Он начал бить в бубен, плясать, подпрыгивать, что-то кричать. И вдруг вокруг как потемнело! Как пошли всполохи по небу! Как повалил снег! Очень густой! Капитан такого снега и зимой не видел! В самую пургу! А потом вдруг раздался страшный топот! Это бежали олени, на наших! Их было тысячи! Земля дрожала! Это же затопчут, думал капитан, это же какое бешеное стадо! И он стоял, не знал, что делать дальше. А шаман, правильней, адъюнкт, бил в бубен и приплясывал! Чукчи шли стеной! Ударили по хыпаеву войску, те дрогнули, ударили по илэлэкову…
И тогда капитан обернулся и крикнул:
– Пыжиков, стреляй!
– В кого? – крикнул стоящий рядом Пыжиков.
– В шамана!
– Я его не вижу, ваше благородие!
Вот что тогда ответил Пыжиков и опустил ружьё. И все стояли, никто не решался целиться. Тогда капитан злобно скомандовал:
– Синельников, моё ружьё!
И выхватил его, и начал целиться. Увидел, что адъюнкт и в самом деле то появляется перед самыми глазами, а то совсем исчезает. Выла пурга, было совсем темно. Не по себе стало, конечно, ну да ладно!
– Мужики! – сердито крикнул капитан. – Смотрите, как надо это делать!
И он опять поднял ружьё, прижал приклад к щеке, смотрел через прицел на адъюнкта, читал Отче Наш, а после задержал дыхание и выстрелил. И как громыхнуло! И как полыхнуло! Капитан стоял и ничего не видел, искры запрыгали в глазах, дым был вокруг, гарь…
А после вдруг стало видно: адъюнкт… нет, шаман, конечно, падает. Падает очень медленно, как во сне. И вот он упал, вот земля содрогнулась…
И всё сразу стихло. Опять стало светло. Олени стоят, сбившись в кучу, робкие. Подходи и режь! Инородцы к ним кинулись, стали их вязать, растаскивать, а капитан забросил ружьё за плечо, выхватил саблю, поднял её, крикнул бежать за ним – и побежал к яранге. Солдаты побежали за ним следом. И Шалауров со своими побежал, и Ефимов со своими тоже. Из тех, кто живые остались, конечно. Но это уже после посчитали, кто живой, кто нет, а сперва просто бежали и кричали от радости, что живы остались.
А возле яранги на земле лежал адъюнкт, или шаман, и он был ранен в грудь, потому что на груди было большое тёмное пятно, капитан его издалека увидел.
Глава 23
Первым к адъюнкту подбежал Синельников и начал поднимать его.
– Не трогай! – крикнул сзади капитан. – Убьёшь!
Синельников отпустил адъюнкта, и тот опять упал на землю. Подбежал капитан, отдал ружьё Синельникову, наклонился к адъюнкту, глянул…
И его аж заколотило! У адъюнкта из обеих щёк, насквозь, торчали клыки. Или маленькие бивни. Капитан перекрестился.
– Что, такого раньше не видали, ваше благородие? – с улыбкой спросил Синельников.
Капитан ничего не ответил, а ещё раз посмотрел на адъюнкта, на его клыки, потом положил ему руку на грудь, прямо на кровавое пятно, прислушался. Сердце билось.
А что творилось вокруг! Ревели, бегали олени, за ними гонялись инородцы, бросали арканы, кричали. Суета была немалая. Но все, то есть инородцы, пробегали дальше, за оленями, а наши понемногу собирались рядом с капитаном. И Ефимов был уже здесь, и Шалауров, и их люди. Шалауров подбежал, воскликнул:
– Да он так кровью изойдёт! Ему надо шамана срочно! – и стал кричать, звать Имрына.
Имрын нашёлся быстро. Подбежал, все расступились. Имрын опустился перед адъюнктом на колени, начал гладить его рукой по лбу и что-то приговаривать. Потом стал как будто что-то сбрасывать у него со лба, потом снова гладить. Шло время. Адъюнкт лежал неподвижно, глаз не открывая. Имрын наклонился к нему, послушал, дышит ли, распрямился и сказал:
– Не дышит. – И прибавил: – Это хорошо.
– Да что хорошего?! – разгневался капитан. – Он так сейчас умрёт!
– Э! – сказал, качая головой, Имрын. – Такие сильные шаманы так быстро не умирают. Пока он сам умереть не захочет, его никто не убьёт.
Все молчали. Имрын поднял лицо вверх, посмотрел на небо и сказал:
– Снег перестал идти. Значит, сейчас опять будет лето. Значит, сильный шаман просыпается. Надо отнести его в ярангу. Он же не собака, чтобы лежать на голой земле. Поднимайте его, заносите!
Синельников и Меркулов осторожно взяли адъюнкта за руки, за ноги и понесли в ярангу. За ними пошёл Имрын.
А капитан и все остальные остались снаружи. Капитан осмотрелся. Солнце по-летнему висело очень низко, то есть была уже ночь, а криков, толкотни вокруг было немало. Инородцы гоняли оленей, старались сбить их в стадо, а олени шарахались и разбегались, сшибались между собой, толкали и топтали инородцев, а те кололи их копьями, кричали, а олени громко хоркали. Кто тут был чей, понять было нельзя, да капитан и не думал об этом, а просто смотрел по сторонам и видел, что чукчи бросили своих оленей и бежали, а коряки с юкагирами теперь этих оленей делят, правильней, расхватывают, а до всего остального им нет никакого дела. Вот и хорошо, подумал капитан, кивнул Ефимову, сказал, что назначает его старшим, развернулся и вошёл в ярангу. За капитаном вошёл Шалауров.
В яранге горел чувал. Возле чувала на оленьих шкурах лежал адъюнкт, глаза у него были закрыты, из щёк торчали клыки. Возле адъюнкта сидел Имрын и водил над ним руками, нагонял на него жар от чувала. Щёки у адъюнкта были мокрыми от пота, клыки посверкивали. Капитан не выдержал, перекрестился. Шалауров усмехнулся. Имрын посмотрел на капитана и сказал:
– Твой названый брат очень сильный шаман. Сильней Харгитита. А Харгитит был сильней всех. Теперь, когда Харгитита не стало, когда его на Серебряной горе бросили, никто Атч-ытагына не защитит, и твой названый брат не будет защищать, я это чую. А Атч-ытагын его три раза убивал – и не убил! А сколько он в него стрелял, сколько стрел испортил, а твой названый брат только смеялся. Так и сейчас он твою пулю выплюнет.
И тут Имрын наклонился к адъюнкту, провёл ладонью по его груди, по тому кровавому пятну, сжал пальцы, поднял руку, разжал пальцы – и все увидели, что у него пуля на ладони.
– Как ты её достал? – спросил Шалауров.
– А я и не доставал, – ответил Имрын. – Это он её мне через рёбра выплюнул. Я же говорил: сильный шаман! А вы не верили.
И он отдал пулю капитану. Капитан отдал её Шалаурову. Шалауров стал её рассматривать. Имрын продолжил:
– Сейчас он себе кровь уймёт, чтобы она не вытекала. – И, обращаясь к адъюнкту, стал о чём-то быстро-быстро говорить.
У адъюнкта задёргались брови, он начал глубоко дышать. И пятно у него на груди стало как будто понемногу подсыхать. Имрын улыбнулся и опять заговорил:
– Очень сильный шаман, очень. Видишь, какие у него зубы?! Он этими зубами может кого хочешь загрызть, даже остроголового старика. А видишь, какие у него здесь знаки? – продолжал он, указывая на татуировку на лбу у адъюнкта. – Знаешь, что эти знаки означают? Если знаешь, тогда это очень хорошо, тогда ты будешь долго жить, богато, у тебя будет много жён, рабов, а не знаешь, ничего не будет. Так или нет?
И он посмотрел на адъюнкта. Адъюнкт вздрогнул, медленно повернул лицо в его сторону и едва заметно улыбнулся.
– Просыпается, – сказал Имрын, а после прибавил что-то по-чукочьи.
Капитан посмотрел на Синельникова. Синельников сказал:
– Он говорит, что он его приветствует.
Адъюнкт недовольно глянул на Синельникова, после опять, и очень медленно, повернулся к Имрыну и едва слышно ответил, и это тоже по-чукочьи.
– Сказал, что у него голова сильно болит, – перевёл Синельников. – Как будто железо в голове, когти железные.
– Какие ещё когти? – спросил капитан.
– Это они так гвозди называют, – пояснил Синельников.
А адъюнкт опять заговорил, теперь уже быстро и с жаром.
– Белиберда какая-то, – сказал Синельников.
– Не белиберда, а древняя молитва ихняя, – сердито сказал Шалауров. – Не знаешь, не лезь.
– А ты знаешь?
Хыпай, придя к своим, развернул их сперва в одну сторону, потом, немного подождав, во вторую.
Следом за коряками поворачивались и чукчи. Шло время. Илэлэк, стоявший рядом с капитаном, не удержался и заговорил:
– Хыпай злой человек, его нельзя слушать. Хыпай в прошлом году много ваших людей побил до смерти, и в этом опять побил, а ты ему веришь. Если Дмитрий Иванович вдруг узнает, что ты с Хыпаем побратался, он будет очень крепко гневаться.
Капитан сердито хмыкнул и сказал:
– Ты Дмитрия Ивановича не трогай. Он для тебя не Дмитрий Иванович, а господин майор. И наша царица тебе не царица, а светлейшая владычица. Повтори!
Илэлэк повторил – про царицу. Тогда капитан продолжил:
– Я тебе что обещал? Пятьсот оленей. Будешь молчать, дам тысячу. Теперь молчи!
Илэлэк вздохнул и отступил. Капитан сидел, смотрел на чукчей, потом на коряков, которых было триста или даже все четыреста. Вдруг коряки стали очень широко сдвигаться, поворачиваться прямо на наших, и на капитана, конечно. Капитан поморщился. Шалауров наклонился к нему и сказал:
– Смотри, ваше благородие, как бы они и вправду по нам не ударили.
– Не ударят! – сказал капитан. – Чего им у нас брать? Хыпай приценился – нечего. Зато у чукчей и олени есть, и серебро, и прочая добыча, и рабы, и бабы! Вот на них он и пойдёт, скоро увидишь. Да вот уже смотри!
И он указал на чукочье войско. А там и вправду пошло шевеление, потом войско раздалось – и вперёд вышел Атч-ытагын, он опять был в спиридоновских доспехах, с саблей и в казачьей шапке.
– Сейчас начнётся! – сказал капитан. – Костюков, приготовься.
Костюков, таясь, пробно дунул. На него зашикали. Костюков затих.
А Атч-ытагын походил перед своим войском вправо-влево, потом вдруг поднял саблю и пошёл вперёд, прямо на капитана! За ним скопом повалили остальные чукчи с копьями наперевес! А их луки остались лежать на земле. Ого, без стрельбы пошли, подумал капитан, быстро поднялся и скомандовал:
– Костюков, давай тревогу!
Костюков стал дуть как можно громче. Костюков дул изо всех сил! Костюков побагровел, покрылся потом! Костюков шёл медленно, дудел. Его обгоняли юкагиры с копьями, они что-то кричали по-своему. А справа, с корякского фланга, тоже было много шуму, крику. Они тоже шли на чукчей, и их было много, они, думал капитан, и без нас бы их осилили, а так тем более осилим. Капитан шёл рядом с Костюковым, размахивал саблей, а ружьё пока не брал, его ружьё, как всегда, нёс Синельников. И все остальные наши были с ружьями, шли цепью. Капитан скомандовал остановиться и прицелиться. Прицелились. Капитан скомандовал пальнуть. Пальнули. Пошли дальше, перезаряжая на ходу.
А впереди уже схлестнулись: сперва хыпаевы с ними, после наши. Теперь нужно было палить осторожней, чтобы своих не зацепить. Капитан велел опять остановиться и смотреть налево. И верно: только они повернулись туда, как оттуда вышло ещё одно чукочье войско, капитан скомандовал прицел, потом сразу палить. Пальнули. Чукчи остановились, развернулись и побежали обратно.
– Бей! – крикнул капитан. – Коли!
И, размахивая саблей, побежал вперёд. За ним побежали наши. Впереди показалась яранга, та самая. Капитан хотел было скомандовать…
Но тут откинулся полог, и из яранги выбежал адъюнкт! Он был одет по-чукочьи и с бубном. Он начал бить в бубен, плясать, подпрыгивать, что-то кричать. И вдруг вокруг как потемнело! Как пошли всполохи по небу! Как повалил снег! Очень густой! Капитан такого снега и зимой не видел! В самую пургу! А потом вдруг раздался страшный топот! Это бежали олени, на наших! Их было тысячи! Земля дрожала! Это же затопчут, думал капитан, это же какое бешеное стадо! И он стоял, не знал, что делать дальше. А шаман, правильней, адъюнкт, бил в бубен и приплясывал! Чукчи шли стеной! Ударили по хыпаеву войску, те дрогнули, ударили по илэлэкову…
И тогда капитан обернулся и крикнул:
– Пыжиков, стреляй!
– В кого? – крикнул стоящий рядом Пыжиков.
– В шамана!
– Я его не вижу, ваше благородие!
Вот что тогда ответил Пыжиков и опустил ружьё. И все стояли, никто не решался целиться. Тогда капитан злобно скомандовал:
– Синельников, моё ружьё!
И выхватил его, и начал целиться. Увидел, что адъюнкт и в самом деле то появляется перед самыми глазами, а то совсем исчезает. Выла пурга, было совсем темно. Не по себе стало, конечно, ну да ладно!
– Мужики! – сердито крикнул капитан. – Смотрите, как надо это делать!
И он опять поднял ружьё, прижал приклад к щеке, смотрел через прицел на адъюнкта, читал Отче Наш, а после задержал дыхание и выстрелил. И как громыхнуло! И как полыхнуло! Капитан стоял и ничего не видел, искры запрыгали в глазах, дым был вокруг, гарь…
А после вдруг стало видно: адъюнкт… нет, шаман, конечно, падает. Падает очень медленно, как во сне. И вот он упал, вот земля содрогнулась…
И всё сразу стихло. Опять стало светло. Олени стоят, сбившись в кучу, робкие. Подходи и режь! Инородцы к ним кинулись, стали их вязать, растаскивать, а капитан забросил ружьё за плечо, выхватил саблю, поднял её, крикнул бежать за ним – и побежал к яранге. Солдаты побежали за ним следом. И Шалауров со своими побежал, и Ефимов со своими тоже. Из тех, кто живые остались, конечно. Но это уже после посчитали, кто живой, кто нет, а сперва просто бежали и кричали от радости, что живы остались.
А возле яранги на земле лежал адъюнкт, или шаман, и он был ранен в грудь, потому что на груди было большое тёмное пятно, капитан его издалека увидел.
Глава 23
Первым к адъюнкту подбежал Синельников и начал поднимать его.
– Не трогай! – крикнул сзади капитан. – Убьёшь!
Синельников отпустил адъюнкта, и тот опять упал на землю. Подбежал капитан, отдал ружьё Синельникову, наклонился к адъюнкту, глянул…
И его аж заколотило! У адъюнкта из обеих щёк, насквозь, торчали клыки. Или маленькие бивни. Капитан перекрестился.
– Что, такого раньше не видали, ваше благородие? – с улыбкой спросил Синельников.
Капитан ничего не ответил, а ещё раз посмотрел на адъюнкта, на его клыки, потом положил ему руку на грудь, прямо на кровавое пятно, прислушался. Сердце билось.
А что творилось вокруг! Ревели, бегали олени, за ними гонялись инородцы, бросали арканы, кричали. Суета была немалая. Но все, то есть инородцы, пробегали дальше, за оленями, а наши понемногу собирались рядом с капитаном. И Ефимов был уже здесь, и Шалауров, и их люди. Шалауров подбежал, воскликнул:
– Да он так кровью изойдёт! Ему надо шамана срочно! – и стал кричать, звать Имрына.
Имрын нашёлся быстро. Подбежал, все расступились. Имрын опустился перед адъюнктом на колени, начал гладить его рукой по лбу и что-то приговаривать. Потом стал как будто что-то сбрасывать у него со лба, потом снова гладить. Шло время. Адъюнкт лежал неподвижно, глаз не открывая. Имрын наклонился к нему, послушал, дышит ли, распрямился и сказал:
– Не дышит. – И прибавил: – Это хорошо.
– Да что хорошего?! – разгневался капитан. – Он так сейчас умрёт!
– Э! – сказал, качая головой, Имрын. – Такие сильные шаманы так быстро не умирают. Пока он сам умереть не захочет, его никто не убьёт.
Все молчали. Имрын поднял лицо вверх, посмотрел на небо и сказал:
– Снег перестал идти. Значит, сейчас опять будет лето. Значит, сильный шаман просыпается. Надо отнести его в ярангу. Он же не собака, чтобы лежать на голой земле. Поднимайте его, заносите!
Синельников и Меркулов осторожно взяли адъюнкта за руки, за ноги и понесли в ярангу. За ними пошёл Имрын.
А капитан и все остальные остались снаружи. Капитан осмотрелся. Солнце по-летнему висело очень низко, то есть была уже ночь, а криков, толкотни вокруг было немало. Инородцы гоняли оленей, старались сбить их в стадо, а олени шарахались и разбегались, сшибались между собой, толкали и топтали инородцев, а те кололи их копьями, кричали, а олени громко хоркали. Кто тут был чей, понять было нельзя, да капитан и не думал об этом, а просто смотрел по сторонам и видел, что чукчи бросили своих оленей и бежали, а коряки с юкагирами теперь этих оленей делят, правильней, расхватывают, а до всего остального им нет никакого дела. Вот и хорошо, подумал капитан, кивнул Ефимову, сказал, что назначает его старшим, развернулся и вошёл в ярангу. За капитаном вошёл Шалауров.
В яранге горел чувал. Возле чувала на оленьих шкурах лежал адъюнкт, глаза у него были закрыты, из щёк торчали клыки. Возле адъюнкта сидел Имрын и водил над ним руками, нагонял на него жар от чувала. Щёки у адъюнкта были мокрыми от пота, клыки посверкивали. Капитан не выдержал, перекрестился. Шалауров усмехнулся. Имрын посмотрел на капитана и сказал:
– Твой названый брат очень сильный шаман. Сильней Харгитита. А Харгитит был сильней всех. Теперь, когда Харгитита не стало, когда его на Серебряной горе бросили, никто Атч-ытагына не защитит, и твой названый брат не будет защищать, я это чую. А Атч-ытагын его три раза убивал – и не убил! А сколько он в него стрелял, сколько стрел испортил, а твой названый брат только смеялся. Так и сейчас он твою пулю выплюнет.
И тут Имрын наклонился к адъюнкту, провёл ладонью по его груди, по тому кровавому пятну, сжал пальцы, поднял руку, разжал пальцы – и все увидели, что у него пуля на ладони.
– Как ты её достал? – спросил Шалауров.
– А я и не доставал, – ответил Имрын. – Это он её мне через рёбра выплюнул. Я же говорил: сильный шаман! А вы не верили.
И он отдал пулю капитану. Капитан отдал её Шалаурову. Шалауров стал её рассматривать. Имрын продолжил:
– Сейчас он себе кровь уймёт, чтобы она не вытекала. – И, обращаясь к адъюнкту, стал о чём-то быстро-быстро говорить.
У адъюнкта задёргались брови, он начал глубоко дышать. И пятно у него на груди стало как будто понемногу подсыхать. Имрын улыбнулся и опять заговорил:
– Очень сильный шаман, очень. Видишь, какие у него зубы?! Он этими зубами может кого хочешь загрызть, даже остроголового старика. А видишь, какие у него здесь знаки? – продолжал он, указывая на татуировку на лбу у адъюнкта. – Знаешь, что эти знаки означают? Если знаешь, тогда это очень хорошо, тогда ты будешь долго жить, богато, у тебя будет много жён, рабов, а не знаешь, ничего не будет. Так или нет?
И он посмотрел на адъюнкта. Адъюнкт вздрогнул, медленно повернул лицо в его сторону и едва заметно улыбнулся.
– Просыпается, – сказал Имрын, а после прибавил что-то по-чукочьи.
Капитан посмотрел на Синельникова. Синельников сказал:
– Он говорит, что он его приветствует.
Адъюнкт недовольно глянул на Синельникова, после опять, и очень медленно, повернулся к Имрыну и едва слышно ответил, и это тоже по-чукочьи.
– Сказал, что у него голова сильно болит, – перевёл Синельников. – Как будто железо в голове, когти железные.
– Какие ещё когти? – спросил капитан.
– Это они так гвозди называют, – пояснил Синельников.
А адъюнкт опять заговорил, теперь уже быстро и с жаром.
– Белиберда какая-то, – сказал Синельников.
– Не белиберда, а древняя молитва ихняя, – сердито сказал Шалауров. – Не знаешь, не лезь.
– А ты знаешь?