Шалауров, тяжело вздохнув, спросил:
– Так, может, взойдём на гору?
– Они не дадут нам взойти, – ответил капитан. – Ударят в спину. И также и к лодкам пройти не дадут.
– Что же тогда делать?
– Ждать пока. Помолясь. – И капитан перекрестился. После повернулся, посмотрел вперёд, на пустошь, и сказал: – А вот уже идёт чёрт ряженый! Сейчас он подскажет, что нам делать!
Это он так говорил про Кэт-Аймака. Тот быстрым шагом шёл к ним через пустошь. Капитан развернулся и пошёл ему навстречу, потому что это плохая примета принимать переговорщика в лагере. А так они сошлись на ничейной земле, и Кэт-Аймак сразу сказал, что его господин спрашивает, будут наши уходить или не будут, а если будут, то сколько дадут отступного, чтобы им уйти без крови. Капитан на это ответил, что отступать они не собираются, поэтому ничего не дадут отступного, а будут биться смертно. Это хорошо, сказал Кэт-Аймак, и ещё спросил, сколько им нужно времени на сборы. Капитан ответил, что они уже собравшиеся и готовы биться хоть прямо сейчас. Кэт-Аймак сказал, что это тоже хорошо, но что его господин очень голоден и поэтому прежде чем биться, он вначале пообедает.
– И так же и вам, – прибавил Кэт-Аймак, – он посоветовал обедать. Хорошенько пообедайте, он говорил, больше вы в этой жизни на этой земле обедать уже не будете!
И Кэт-Аймак засмеялся. А капитан сказал:
– Собачьи шутки! – Развернулся и пошёл обратно. И Кэт-Аймак пошёл к своим. Капитан вернулся в лагерь и сказал, о чём они договорились. И прибавил, что чукчи чего хотят, да того, чтобы мы или разозлились или оробели. Если разозлимся, то пойдём на них, и они нас перебьют, а если оробеем и пойдём назад, они нас догонят и опять же перебьют. А вот, сказал капитан, если останемся на месте, то чем всё это кончится, ещё не известно. И объявил всем малый роздых.
Что означало: можно сесть на землю. Все сразу молча сели, всем войском. Один капитан стоял, смотрел на чукчей, думал. Но и ему не дали долго постоять, потому что подошёл Синельников и позвал его к огню, у которого уже сидело всё войсковое начальство, а это Шалауров, Ефимов, Имрын и Илэлэк. И там уже подали выпивку. Капитан немного выпил, много не хотелось, у него опять спросили, что там ещё было у Атч-ытагына, и капитан кратко, и без особой охоты, стал рассказывать, потом остановился и, не вставая, опять стал высматривать чукчей, потом уже хотел совсем вставать, но тут Имрын сказал:
– Вот тут никто не верит в то, что ты рассказываешь, а я очень верю. Такое бывает, я слышал. Говорят, что если умирает сильный человек, то его душа не умирает, а переселяется в другого человека, слабого.
– Это в нашего адъюнкта, что ли? – спросил капитан.
– Да, это очень удобное место, – ответил Имрын. – Потому что хоть твой названый брат был у вас шаманом, у чукчей он шаманом никогда стать не сможет. Чукочьи предки не знают его, никто из них не пожелает ему помогать, и там он умрёт от слабости. А вот Харгитит наоборот: чукочьи предки его знают очень хорошо, они не захотят, чтобы он уходил на небо, а захотят, чтобы он оставался с ними. И он уже остался. Ты же его видел!
– Но это был не Харгитит! – сказал капитан. – А это был наш Григорий!
– Нет, это был Харгитит! – сказал Имрын. – Просто его старое тело не могло уже справляться с его новыми делами, вот поэтому предки и заменили ему его старое тело на новое. Всё равно оно было пустое, никого в нём не было!
– Да что ты говоришь такое! – сердито сказал капитан. – Да если верить тебе, нам ничего уже не исправить!
– Как это не исправить?! – удивился Имрын. – Исправить можно всё, что хочешь! Но для начала нужно пойти к Атч-ытагыну и забрать у него бывшее тело твоего названого брата. И это надо сделать как можно скорей, пока твой названый брат совсем не переродился в Харгитита и не женился на Гитин-нэвыт! Про такую слыхал?
– Слыхал, – ответил капитан. – Как не слыхать. А сегодня даже видел. Это которая вся в жемчугах. Да только это же всем известно, что чукчи на чужих девках не женятся и своих девок ни за кого чужого не выдают. Ни с кем они не роднятся, пусть даже с коряками! А тут вдруг наш адъюнкт. Не верю!
– А чего тут не верить, – сказал Имрын. – Да, это верно, Атч-ытагын свою дочь никогда за чужого не выдал бы. А твой названый брат, он же какой им чужой? Он же теперь Харгитит, он шаман! Он чукча!
– С вами с ума можно сойти! – сердито сказал капитан.
Все молчали. После Шалауров тяжело вздохнул, сказал:
– Эх, братцы мои, ничего вы про неё не знаете, поэтому так и говорите вкривь и вкось. А я давно её знаю. Я же уже который год к ним езжу.
– К кому ты только не ездил! – сердито сказал капитан.
– Уж такое у меня ремесло по разным местам ездить, – сказал Шалауров.
– И торговать чем попало! – сказал капитан.
– Зачем чем попало? – сказал Шалауров. – Вот взять даже того же Атч-ытагына. Я долго думаю, чего им привезти, покуда туда собираюсь. А им попробуй угоди! Видал, какая на ней кухлянка? Там пять фунтов жемчуга, не меньше. И ещё, говорит, привези. И я привозил, а она всегда щедро платила. Много чего я ей привёз!
– И китайских белил? – спросил, не удержавшись, капитан.
– И белил, конечно, – кивнул Шалауров. – И румян. Эх, что я говорю! Всякого я им перетаскал, хоть это и нельзя было. Честно скажу: ножи возил, водку возил, железо. Но это ему. А ей в прошлый раз привёз зеркальце. Ох, как она обрадовалась! Три дня сидела, собой любовалась. Отец ей: где твои женихи, где мои внуки?! А она смеётся. И вдруг этот наш адъюнкт! Вот кто её присушил!
– Но почему вдруг обязательно адъюнкт? – недоверчиво спросил капитан.
– А кто его знает! – развёл руками Шалауров. – Девичье сердце потёмки.
– Так что же это, – сердито сказал капитан, – ему теперь у них насовсем оставаться?!
– А что тут такого? – сказал Шалауров. – Вот я бы остался. И вот стал бы я Атч-ытагыновым любимым зятем, меня бы все у него в стойбище слушались, я бы сразу накупил у вас ружьишек, пороху, набрал войско, пошёл бы за Чукотский нос, через пролив, на Алеутский нос, в Америку, снял бы чертёж тамошним землицам, наладил бы торговлю наших с ихними, разбогател бы. А…
И замолчал, обернулся. К костру подошёл Меркулов и, откозыряв, сказал:
– Господин капитан! Ваше благородие! Чукчи что-то зашевелились!
Глава 22
Капитан поднялся, шагнул вперёд и стал смотреть в сторону чукчей. Но оттуда, где он остановился, ничего нельзя было разобрать, и он прошёл дальше. Синельников пошёл за ним, шёл с двумя ружьями, своим и капитановым.
Дойдя до нашей передовой линии, капитан остановился, прикрыл ладонью глаза от солнца и опять стал смотреть. Теперь он уже ясно видел не только главное атч-ытагыново войско, с самого начала никуда не прятавшееся, но и те четыре других небольших войска, которые теперь тоже стояли открыто. Что же делать, думал капитан. Это только раньше с инородцами было легко, когда они стояли на месте и стреляли из луков, пока стрелы не кончались, и только потом шли в атаку. А теперь они стоять не любят! И вот побегут чукчи с бугра все разом, мы по ним пальнём из своих двадцати ружей, убьём двадцать чукчей, начнём перезаряжать… А они уже здесь, добежали! И поднимут нас на копья. Или не поднимут? Нет, конечно! Потому что если убьём двадцать, а не десять, то они сразу остановятся, начнут кричать. А мы перезарядим, ещё раз стрельнём, и побегут они обратно в гору! И там их догонят наши юкагиры и начнут колоть! А мы подбежим и в штыки! А они что? А они уже бегут толпой, догоняй их и коли! И вот тогда…
Но, недодумав, капитан откашлялся, обернулся и сказал Синельникову, что пусть тот идёт обратно и скажет нашим, чтобы выводили своих строиться. Синельников ушёл быстрым шагом, а капитан опять начал смотреть на чукчей. А они стояли и чего-то ждали. Да чего тут ждать, сердился капитан, скомандовал, пришли и покололи, вот и всё! А Атч-ытагын стоит, дубина!
И вдруг у чукчей что-то началось. Теперь они стояли как-то очень странно – то не шевелясь, а то вдруг поднимали луки и сдвигались то вправо, то влево. А то начинали сходить вниз с бугра, а после опять поднимались. Чего это с ними, думал капитан, помаргивая, потому что у него уже начинали болеть глаза от долгого смотрения.
А чукчи вдруг опять начали разворачиваться! Сразу всем войском! То есть становились к капитану боком! Это что ещё за манёвр такой, сердился капитан, глядя на них, и где Атч-ытагын?
И почти сразу же появился Атч-ытагын, только теперь он был не в китайском халате, а в чукочьей кухлянке, поверх неё на нём были трофейные доспехи – панцирь прапорщика Спиридонова. Эх, только и подумал капитан, после чего сразу же подумал: а где Григорий?
Но адъюнкт не появлялся. Да и что ему тут делать, думал капитан, какой из него шаман, да и при чём тут он, а чукчи сами виноваты, поверили в Серебряную гору, убили опытного толкового колдуна, позарились на молодого, умного…
А дальше капитан подумать не успел, потому что в атч-ытагыновом войске громко закричали, затопали, кто-то прокричал команду – и они стали стрелять из луков куда-то в сторону. Стрелы засвистели, полетели тучей. Они летели через пустошь и к реке, туда ещё вела тропа, там, наверное, был брод.
И там, на другой стороне реки, теперь показалось войско. Оно шло походным шагом и, не сбавляя темпа, быстро приближалось к реке. Хорошо идут, подумал капитан, любо-дорого смотреть, вот только кто это? Не юкагиры ли?
Но тут чукочьи стрелы стали падать и втыкаться в землю на ближнем берегу, то есть до того непонятного войска они даже близко не долетели. Или они дурачатся, подумал капитан. А чукчи опять подняли луки, сделали поправку на дальность… Но им что-то крикнули, и они поопускали луки – вразнобой. А то незваное войско уже начало переходить через реку. Впереди шла лёгкая пехота, с копьями, а за ними вот уже показались высокие крепкие воины в здоровенных панцирях, как в коробах. Ого, поморщившись, подумал капитан, да это же коряки, это у них такие панцири из китового уса, куяки называются, и это у них такие палицы – чекуши. А за ними идут с ружьями. Наши ружья, думал капитан, ещё сильней поморщился, подумал, что это же позор какой! Хотя, тут же подумал он, какой Сеньке Арапову позор, Сеньку убили, кишки из него вымотали, бросили собакам, собаки сожрали. Теперь Сенька сидит на том свете, смотрит с неба в щёлочку и думает: а сейчас, господин капитан, сам попробуй отбиться, и уже только после будешь корить нас! Да, ещё подумал капитан, коряки – это не про нас, нам что чукчи, что коряки – у нас и с теми и с другими крепкая недружба. Так что был мешок беды, а тут ещё привалило! Но тут всё равно надо играть до последнего, как говорил Иван Иванович, потому что а вдруг неприятель зевнёт королеву, или, правильней, ферзя?! Подумав так и даже усмехнувшись, капитан положил руку на саблю и стал смотреть, что будет дальше.
А дальше было очень просто – перейдя через реку, коряки прошли ещё сотню шагов, не больше, и остановились, перестроились, то есть выставили пехоту с палицами в первый ряд, за ними тех кто с ружьями, а по бокам – тех здоровяков в куяках. И ещё вот что любопытно: коряки стояли, повернувшись к чукчам, а не к нашим. То есть они как бы хотели пособить нам. Или выманить нас в поле, чтобы сразу перебить под корень всех! Вот это скорей всего. Подумав так, капитан обернулся на наших. Наши стояли по-прежнему, то есть повернувшись к чукчам. Иначе говоря, со стороны можно было подумать, что мы с коряками в дружбе. И это при том, что Дмитрий Иванович с ними с прошлой осени безостановочно воюет, а теперь, похоже, будем воевать и мы. Вот так! Откуда их чёрт принёс?! Капитан ещё больше насупился, опять повернулся к корякам и увидел, что от них, от корякского войска, отделился один человек и идёт прямо к нашим. Он был в куяке, но без шлема, и ни палицы, ни лука, ни копья с ним видно не было.
– Этот недобрый человек – Хыпай, – услышал капитан из-за спины Имрынов голос. – Не верь ему и ни о чём с ним не договаривайся!
Хыпай, ого, подумал капитан, обернулся и увидел стоящего рядом Имрына. Лицо у Имрына было настороженное и, может, даже озлобленное. Капитан рассердился, сказал:
– Сами знаем! Не учи!
А сам подумал: Хыпай, это же как раз он Семёна и убил! Но игра есть игра – и капитан опять повернулся к Хыпаю, который к тому времени подошёл к ним уже совсем близко и его можно было хорошо рассмотреть. Хыпай был высокий, крепкий, бритый наголо, усы у него были, как у всех коряков, реденькие, бородка тощая, клинышком, а за поясом и за голенищами у него торчало несколько ножей. Хыпай шёл и усмехался. Подойдя к капитану, а все, кто были рядом, сразу отступили, Хыпай наигранно засмеялся и сказал по-нашему:
– Я тебя знаю! Ты – Капитан Макар из Нижнего Ясачного зимовья.
– Да, это я, – ответил капитан. – И я тебя тоже знаю.
– Но я знаю больше, – продолжил Хыпай. – Мы давно за тобой смотрим.
– А, вот ты о чём! – сказал капитан. – Да, ко мне приходил один твой человек. Мои люди его поймали, и я отправил его обратно. Он приходил к тебе?
– Да, приходил, – сказал Хыпай. – И он ещё сказал, что ты хочешь, чтобы я его повесил. Я повесил. Может, ты хочешь ещё кого-нибудь повесить?
– Нет, – ответил капитан, а сам мысленно перекрестился, – никого пока больше не надо вешать. Да и я не думаю, что ты только для этого пришёл ко мне.
– Нет, конечно, не только, – ответил Хыпай, повернулся, посмотрел на войско чукчей и спросил: – Что это за люди такие? И чего они хотят?
– Это воровской тойон Атч-ытагын со своим войском, – сказал капитан. – Я пришёл затем, чтобы убить их всех.
– А что у них есть? – спросил Хыпай.
– У них есть олени, две тысячи, – сказал капитан, – у них есть рабы, женщины и ещё много всякой другой нажитой ими добычи.
– И это всё? – спросил Хыпай.
– Я думаю, что всё, – ответил капитан.
– А я думаю, – сказал Хыпай, – что Атч-ытагын не просто так откочевал в эти неприветливые земли. Чем ему здесь кормить оленей? Или он пришёл сюда за чем-нибудь другим? Чего ты молчишь? Или, может, ты не знаешь, что на самом деле он пришёл сюда не для того, чтобы спрятаться от тебя и твоего храброго войска, а для того, чтобы подняться на Серебряную гору и совершить то, что вы, огненные таньга, никогда не совершаете.
– Ты говоришь загадками, – сказал на это капитан.
– Сейчас я перестану говорить и начну делать дело, – ответил Хыпай. – А пока что наберись терпения и дослушай меня. Так вот: как донесли мне мои люди, а с одним из них ты был знаком, Атч-ытагын опередил тебя, и поэтому всё серебро, хранившееся в Серебряной горе, досталось не тебе, а ему. Но мы с тобой можем это серебро отобрать у него и переделить между собой поровну. Ну так что? Ты согласен биться со мной плечом к плечу? Согласен поделить со мной эту добычу пополам? Или ты всё ещё в обиде на меня за те мои прежние дела, которые пришлись тебе не по вкусу?
Капитан молчал, смотрел на Хыпая, думал. Да только что там было думать? Отказать Хыпаю – это смерть. Делить с Хыпаем – это тоже смерть. И, мысленно перекрестившись, капитан сказал:
– Я этого серебра не видел. Я только слышал, что оно там было. Но если ты найдёшь его или отнимешь его у кого-нибудь, то я не буду биться против этого.
– А! – сказал на растяжку Хыпай. – Ты хочешь вот чего: ты берёшь себе голову Атч-ытагына, а я беру всё его серебро. И тысячу оленей! Так?
– Так! – ответил капитан. – И нам ещё их молодой шаман! Живой!
– А! – сказал, улыбаясь, Хыпай. – Это тот смешной ваш человек из Великого стойбища?! Хорошо, я уступаю его тебе. Также и ты уступаешь мне то, что мы оговорили. Но пусть пока никто даже не догадывается о том, что мы теперь с тобой как братья. Пускай все и дальше думают, что мы по-прежнему злые враги. Поэтому я сейчас вернусь к своему войску и начну двигать его так, что всем будет казаться, что я вот-вот наброшусь на тебя. На самом же деле я просто дам своим воинам немного отдохнуть после дальней дороги, а потом я буду ждать сигнала от тебя, чтобы вместе ударить по нашему врагу.
И, больше ничего не говоря, он развернулся и пошёл к себе.