– Тинави, на всякий случай: больше ни с кем не целуйся в ближайшие дни.

– ЧТО?! Да я тебе по секрету… А ты…

– Вообще с людьми поменьше контактируй, сезон вирусов, – почти прошептал Дахху.

Дверь захлопнулась окончательно.

– Зашибись я тайну летяги раскрыла… – проворчала я.

Помялась на пороге еще немного и, чувствуя себя полной дурой, пошла домой.





Часть III

Пустота проникает в Шолох




Санация




В Лесном королевстве вы встретите три разновидности гоблинов. Во-первых, гоблины грязевые, которые давно обжились в Шолохе в роли лавочников. Во-вторых, кобольды, нанимающиеся на работу к фермерам в сенокос. В-третьих, гоблины коблинау – великие мастера золотоносных руд, те, кого так ценят и ненавидят в нашем Казначействе.

Энциклопедия «Доронах»



Утро пятницы выдалось на редкость мрачным и дождливым.

Всю ночь лило, и городские улочки – те, что на отшибе, – буквально плыли, истекая глиной и песком, как кровью. Центральные проспекты, искромсанные косохлестом, сдерживали натиск стихии. Но вот реки… Шесть шолоховских рек чуть не затопили наш прекрасный город. Свинцово-серые воды Нейрис хищно вгрызались в мрамор набережных, а узенькая, обычно игривая речушка Арген то и дело захлестывала Верхний Закатный Квартал, немилосердно набрасываясь на ни в чем не повинных лавочников. Темно-синие тучи ходили так низко, что цепляли шпиль Башни магов. Платаны на аллеях раскачивались, шквальный ветер срывал вывески гостиниц; и даже ундины, эти оголтелые девицы, не спешили резвиться в гребнях реки.

Дождю, казалось, не было конца. Он уничтожил лето в полприема, он отлупил столицу по щекам, – и, ненасытный, все лил,

лил,

лил…

Мы с Полынью встречались у дверей Иноземного ведомства.

Я спрыгнула со случайного перевозчика (Патрициус прислал мне голубя, что, мол, слишком ценит свое здоровье, чтобы вылезать из дома в такую погоду. Лучше с дочками порисует про «Езжай и Стражди») и, укутавшись в летягу, взбежала по скользким ступеням к Внемлющему.

– Ну и погодка! – перекрикивая ветер, пожаловалась я.

– Будем считать, на счастье.

Полынь протянул мне берестяной стаканчик с кофе – благоухающий и ледяной. Но не успела я взять напиток, как нас цапнул резкий порыв ветра, – и стакан, расплескивая ароматную тьму, попрыгал, кувыркаясь, по всем шестидесяти ступеням министерства.

– Э-э-э…. Тоже на счастье? – протянула я.

– Однозначно, – строго кивнул Полынь.

Мы вошли в Иноземное ведомство.





* * *


– Вяжи гужи, пока свежи! – Громогласный бас мастера Улиуса приветствовал нас, как труба. – Вместе тошно, а врозь скучно, что, вернулись, мои сиротинушки?

Рыжебородый толстяк сидел в глубоком кожаном кресле и обеспокоенно косился на стопку документов, высящуюся перед ним. Видимо, новые дела для департамента. Много, ой, много. Кому с ними разбираться, как не нам?

Я почувствовала странный азарт… Хм. Наверное, пора мне завязывать со своим вечным «не знаю, кем хочу стать». Хочу стать – хочу быть – Ловчей. Сегодня и всегда. Однозначно!

– Приветствую, мастер. – Полынь кивнул шефу. И с жадностью, многократно превосходившей мою, облизнулся на изумрудные папки.


Бородач расхохотался, захлопав себя по коленям.

– Ой, не могу, Ловчий! Сколько собака ни хватает, а сыта не бывает! Нормальные люди после гонки за Генеральством отпуск берут, отсыпаются, а ты…

– Мне на сон вполне хватило времени в тюрьме, – хмыкнул Полынь.

– Что же, кому тюрьма, а кому и добрый домок?

– Ну, добрый – это вряд ли… – Куратор машинально потер запястья, где под браслетами все еще краснели следы от гластер-кохских железных скоб.

Они с мастером Улиусом еще немного поперекидывались репликами – почти дружескими, тугими, как мячики для тринапа. Наконец в коридоре пробило десять утра – об этом разом возвестили все ходики, расставленные по ведомству тут и там (и это не считая гонга в центральном холле), и тогда мастер Улиус спохватился о формальностях.

Начальник официально протянул мне руку:

– Добро пожаловать домой, Тинавушка!

Я почувствовала, как колотится сердце в приятном волнении. И тотчас с проклятьем отдернула руку. Затрясла ею, неверяще глядя на рыжего толстяка. Полынь удивленно покосился на меня. Улиус поднял брови и снова – безмятежно – повторил жест приветствия.

Я тяжело сглотнула.

Я протянула свою вспотевшую ладонь ему навстречу.

И вот опять!

Кто-то – что-то – пыталось проникнуть в меня сквозь рукопожатие главы Ловчих.

Неприятный сухой холодок навалился на пальцы, пощипывая кожу, пытаясь выдуть, высвистеть себе путь внутрь. Будто тысячи крохотных пинцетов отдирают от тебя кусочки в надежде прокрасться сквозь свежие дырочки. Будто странная межзвездная тишина увидела в тебе интересный образчик для опытов и теперь хочет разодрать на куски – четко, хирургически, безэмоционально.

Меня такое категорически не устраивало.

Я со сбивчивым «Извините!» метнулась в коридор.

Добежала до поворота, прижалась спиной к стене, отдышалась и досконально осмотрела руку: все в порядке? Успела?

Дверь кабинета хлопнула, и ко мне подскочил взъерошенный Полынь:

– Что случилось?

– Руку! Ты пожал ему руку? – вдруг взбеленилась я, цепляясь за Ловчего. Подтянула его ладонь к носу, начала внимательно осматривать, едва ли не нюхать.

– Тинави! – опешил Внемлющий. – Ты с ума сошла?

– Точно не трогал его? Обещаешь?

– В чем дело, ты можешь объяснить?

– Нет… – прошептала я. – Пожалуйста, пойдем отсюда, Полынь.

Ловчий непонимающе нахмурился, глядя на то, как меня бьет крупной дрожью. Щеки мои раскраснелись, глаза потемнели, зубы выбивали чечетку.

– Слушай, но ведь нас вот прям щас едва восстановили! Уйти будет как минимум недальновидно.

Я громко шмыгнула носом и, кажется, приготовилась рыдать. Он подпрыгнул.

– Запрещенный прием, малек! Так, ладно. Я перенесу встречу, жди меня внизу.

– Нет! Не подходи! Не приближайся! – Я вцепилась в кураторскую хламиду так, что ткань треснула под моими пальцами.

Вдоль коридора начали открываться двери кабинетов, оттуда – высовываться любопытные лица сотрудников. И тотчас – шепоты, шорохи, по всему этажу взбудораженные перемигивания – «смотрите, этот вернулся».

Полынь различил в общей массе чей-то восторженный писк «Я за автографом!» и ощутимо содрогнулся.

– Понял. Бежим!

Подхватив меня под локоть, он рванул на первый этаж, потом – к выходу. На ходу черкнул записку Улиусу.

На площади Полынь остановил кэб, страшно качающийся на ветру, и буркнул вознице:

– Поместье Внемлющих.

Пока мы ехали, я уткнулась лбом в стекло и бездумно пялилась на свою руку, пытаясь понять, что же меня так неуместно скособочило.

А деревья за окном гнулись, гнулись, ветками хлестали по земле.