– Да, – прошептала я.
– Подойди ближе.
Когда я подошла, Мэтью забился в отцовских руках, что было небезопасно: пальцы Филиппа сильно сдавливали его трахею. Я вскрикнула, однако мой крик не остановил его судорог. Они только усилились.
– Мэтью сейчас находится в состоянии бешенства крови. Мы, манжасаны, ближе всех стоим к природе. Мы настоящие хищники, сколько бы языков ни знали и в каких бы изысканных нарядах ни щеголяли. Волк, что живет внутри Мэтью, сейчас пытается вырваться наружу, дабы убивать всех, кто попадется на пути.
– Бешенство крови? – едва слышно повторила я.
– Не все из нашей породы ему подвержены. Болезнь эта содержится в крови Изабо и передалась от того, кто ее сотворил, к ее детям. Сама Изабо не страдает бешенством крови. Луи тоже пронесло. А вот Мэтью и Луиза получили этот «подарочек». Да и Бенжамен – сын Мэтью – тоже.
О Бенжамене я слышала впервые, зато Мэтью рассказывал мне про Луизу, и от этих историй волосы вставали дыбом. Та же склонность к крайностям была и у Мэтью. Она могла передаться и нашим детям, если они у нас появятся. Я думала, что знаю все причины, удерживающие Мэтью от близости со мной. Оказалось, не все. Была еще одна, не менее серьезная: страх перед наследственным заболеванием.
– Что вызывает приступы бешенства крови? – спросила я, выталкивая каждое слово из одеревеневшего горла.
– Причин много. Хуже всего, когда он устал или голоден. Когда Мэтью охвачен бешенством крови, он себе не принадлежит и может поступить вопреки своим принципам и убеждениям.
Элинор. Не это ли было причиной, оборвавшей жизнь возлюбленной Мэтью в Иерусалиме, когда она оказалась между разгневанным Мэтью и Болдуином? Мэтью не раз предупреждал меня о своей одержимости и опасностях, которые она таит. Теперь его предупреждения воспринимались совсем по-иному. Как и мои приступы панического страха, его приступы бешенства крови были физиологической реакцией. Мэтью мог контролировать их лишь частично.
– Так вы поэтому велели Мэтью прийти сюда? Вы хотели вынудить сына обнажить перед миром свои уязвимые стороны? – сердито спросила я у Филиппа. – Да как вы могли? Вы же его отец!
– Манжасаны – существа вероломные и ненадежные. В один прекрасный день я могу обратиться против собственного сына, – равнодушно пожал плечами Филипп. – И против тебя, ведьма, тоже могу обратиться.
Мэтью удалось поменять положение, и теперь он начал теснить отца к дальней стене. Но раньше, чем он по-настоящему использовал свое преимущество, Филипп вновь схватил его за шею. Оба замерли, оказавшись нос к носу.
– Мэтью! – резко окликнул сына Филипп.
Мэтью продолжал теснить отца. Вся его человечность исчезла. Единственным желанием Мэтью было одолеть противника или, если понадобится, убить. В наших с ним недолгих отношениях бывали моменты, когда пугающие человеческие легенды о вампирах обретали смысл. Сейчас наступил еще один такой момент. Но я хотела вернуть моего Мэтью. Я шагнула в его сторону, однако это лишь подхлестнуло его гнев.
– Не приближайся, Диана!
– Милорд, вы не посмеете это сделать, – сказал Пьер, подходя к хозяину.
Пьер протянул руку. Я услышала хруст. Рука слуги упала, сломанная в предплечье и в локте. Из раны на шее хлестала кровь. Пьер болезненно морщился, пытаясь другой рукой зажать место страшного укуса.
– Мэтью! – крикнула я.
Это было второй моей ошибкой. Мэтью уловил отчаяние в моем голосе, и оно сделало его еще свирепее. Пьер воспринимался им теперь не более чем досадная помеха на пути. Мэтью подбросил его в воздух. Пьер пролетел несколько футов и ударился о каменную стену. Все это Мэтью проделал одной рукой. Вторая продолжала сжимать отцовское горло.
– Диана, больше ни звука. Мэтью не в себе. Маттаиос! – выкрикнул Филипп.
Мэтью перестал отталкивать отца от меня, однако руку так и не убрал.
– Я знаю, что́ ты сделал. – Филипп ждал, пока его слова не проникнут в сознание Мэтью. – Ты меня слышишь, Мэтью? Я знаю свое будущее. Ты бы обязательно одолел бешенство, если бы смог.
Филипп догадался, что в будущем сын убил его, но не знал, как и почему это случилось. Единственным доступным ему объяснением была болезнь Мэтью.
– Ты не знаешь, – глухо произнес Мэтью. – И не можешь знать.
– Ты ведешь себя, как вел всегда, когда сожалел о совершённом убийстве. Ты становишься скрытным и отрешенным, не говоря уже о чувстве вины, окружающем тебя. Te absolvo[40], Маттаиос.
– Я увезу Диану отсюда, – вдруг ясным, здравым голосом сказал Мэтью. – Филипп, отпусти нас обоих.
– Нет. Мы встретим это вместе. Все трое.
Лицо Филиппа было полно сострадания. Я ошиблась: Филипп пытался сломить не Мэтью, а только его чувство вины. Филипп никоим образом не подвел сына.
– Нет! – закричал Мэтью, вырываясь из отцовской хватки, однако Филипп был сильнее.
– Я тебя прощаю, – повторил отец, заключив сына в страстные, неистовые объятия. – Я тебя прощаю.
Мэтью содрогнулся всем телом, затем обмяк, словно некий злой дух вышел из него.
– Je suis désolé[41], – срывающимся голосом произнес он. – Я очень виноват.
– Я тебя уже простил. Теперь и ты отринь случившееся. – Филипп разжал руки. – Диана, подойди к нему. Но будь осторожна: он еще не до конца пришел в себя.
Не слушая Филиппа, я стремительно бросилась к Мэтью. Он обнял меня и зарылся лицом в мой плащ, будто мой запах давал ему жизненные силы. Пьер тоже подошел к хозяину; его рука уже зажила. Руки Мэтью были липкими от крови. Пьер протянул ему тряпку. Свирепый взгляд Мэтью не позволял Пьеру подойти совсем близко. Белая тряпка подрагивала в пальцах слуги, похожая на флаг капитуляции. Филипп отошел на несколько шагов. Глаза Мэтью метнулись вслед за ним.
– Это твой отец. А это Пьер, – сказала я, беря лицо Мэтью в свои ладони.
Постепенно его зрачки сузились. Вначале вокруг них появились темно-зеленые кольца, затем серые полоски и наконец цвет радужной оболочки стал привычным серо-зеленым.
– Боже мой! – прошептал потрясенный Мэтью. Он осторожно высвободил лицо из моих рук. – Уже не помню, когда я до такой степени терял самообладание.
– Ты ослаб, Мэтью, и бешенство крови находится у самой поверхности. Если бы Конгрегация обвинила тебя за отношения с Дианой, а ты ответил бы подобным образом, то проиграл бы. Нельзя допустить хотя бы малейшие сомнения относительно ее принадлежности к семье де Клермон.
Филипп большим пальцем расцарапал себе нижнюю десну. Из ранки потекла темно-пурпурная кровь.
– Подойди сюда, дитя мое, – велел он мне.
– Филипп! – Ошеломленный Мэтью вцепился в меня, не желая отпускать. – Ты же никогда…
– Слово «никогда» лишь означает очень долгое время. Маттаиос, не пытайся делать вид, будто знаешь обо мне больше, чем есть на самом деле. – Филипп стал серьезным. – Диана, тебе нечего бояться.
Я посмотрела на Мэтью. Мне очень не хотелось, чтобы неведомая затея Филиппа вызвала у него новый приступ бешенства.
– Иди к нему, – сказал Мэтью, разжав руки.
Все, кто находился на чердаке, замерли.
– Манжасаны создают семьи через смерть и кровь, – начал Филипп, и от его слов все мое существо наполнилось инстинктивным страхом. Большим пальцем Филипп провел кривую от середины моего лба, у самой границы волос, к виску, а потом – к брови. – Этот знак делает тебя мертвой, тенью среди живых, существом без роду и племени. – Затем Филипп начертал симметричный знак на второй половине лица, снова оказавшись между бровей. От холодной вампирской крови защипало мой ведьмин третий глаз. – Этот знак дает тебе новое рождение. Отныне ты моя дочь, связанная со мной кровной клятвой, и полноправный член моей семьи.
Как и всякое строение, сенной сарай имел углы. От слов Филиппа в них появились сверкающие нити, но теперь, помимо янтарных и голубых, там были еще золотистые и зеленые. Прежние нити начали негромко протестовать. Ведь у меня уже была семья, оставшаяся в другом времени и ожидавшая моего возвращения. Но одобрительный гул, доносящийся с чердака, заглушил эти возражения. Филипп поднял голову. Казалось, он впервые заметил присутствие зрителей.
– А вам вот что скажу: у мадам есть враги. Кто из вас готов встать на ее защиту, когда милорда почему-либо не будет рядом?
Те из слуг, кто более или менее знал английский, переводили вопросы Филиппа остальным.
– Mais il est debout[42], – возразил Тома, указывая на Мэтью.
Увидев, что Мэтью, невзирая на раненую ногу, ухитряется стоять, Филипп тут же опрокинул сына на спину.
– Кто встанет на защиту мадам? – повторил вопрос Филипп.
Его сапог придавливал шею Мэтью, удерживая от поползновений встать.
– Je vais[43], – первой сказала Катрин, моя служанка-демоница.
– Et moi[44], – подхватила Жанна, которая, хотя и была старшей сестрой, послушно следовала за младшей.
Едва сестры высказали свою готовность защищать меня, о том же заявили Тома с Этьеном, затем кузнец и Шеф. Тот появился на чердаке с корзиной сушеных бобов. Стоило ему взглянуть на подчиненных, как они забормотали слова согласия.
– Враги мадам явятся без предупреждения, и потому вы все должны быть готовы. Катрин и Жанна отвлекут их внимание. Тома им что-нибудь соврет. – (Взрослые беззлобно засмеялись.) – А ты, Этьен, побежишь звать на помощь. Желательно – самого милорда. Ты знаешь, что́ делать, – заключил Филипп, сурово взглянув на сына.
– Тогда что делать мне? – спросила я.
– Думать, как думала сегодня. Думать и оставаться в живых. – Филипп громко хлопнул в ладоши. – На сегодня развлечения окончены. Возвращайтесь на работу.
Добродушно ворча, слуги покидали чердак, возвращаясь к оставленным занятиям. Едва заметным кивком Филипп выпроводил из сарая Алена и Пьера. Потом ушел сам, на ходу снимая рубашку. К моему удивлению, через пару минут Филипп вернулся. Его рубашка превратилась в сверток, который он бросил к моим ногам. Внутри оказался большой ком снега.
– Приложишь к его ране на ноге, – велел мне Филипп. – И вторую не забудь. На бедре. Оказалась глубже, чем я думал. Я еще и почку задел. Тоже посмотришь.
Отдав распоряжение, Филипп ушел. Мэтью поднялся на колени. Его начало трясти. Я обхватила его за талию и осторожно уложила на землю. Мэтью вырывался, пытаясь меня обнять.
– Потом, упрямец, – сказала я. – Меня успокаивать не надо. Давай лучше займемся твоими ранами.
Я осмотрела его раны, начав с указанных Филиппом. Мэтью помогал мне извлечь кусок чулка из раны на бедре. Рана действительно оказалась глубокой, но благодаря свойствам вампирской крови уже начала затягиваться. Тем не менее я все равно приложила к ней снег. Мэтью уверял, что это помогает, хотя его измученное тело само было немногим теплее снега. Рана в области почки тоже быстро затягивалась, хотя ее вид заставил меня сочувственно вздохнуть.
– Думаю, жить ты будешь, – сказала я, прикладывая последний снежок к его левому боку.
Потом я разгладила Мэтью волосы. Возле глаза к пятну высыхающей крови прилипло несколько прядок. Я осторожно вытащила их оттуда.
– Благодарю за заботу, mon couer. Ты не возражаешь, если я тоже немного позабочусь о тебе и сотру кровь Филиппа с твоего лба? – робко спросил Мэтью. – Мне не нравится ее запах на тебе.
Он боялся нового приступа бешенства крови. Я взялась вытирать кровь сама, и мои пальцы запачкались черным и красным.
– Наверное, я сейчас похожа на языческую жрицу.
– Больше, чем когда-либо.
Мэтью взял немного снега с бедра. Тряпкой ему служил подол рубашки. С их помощью он окончательно стер мне с лица следы моего принятия в семью де Клермон.
– Расскажи о Бенжамене, – попросила я, пока Мэтью занимался моим лицом.
– Я сделал Бенжамена вампиром в Иерусалиме. Дал ему своей крови, думая, что спасу его от смерти. Но тем самым я забрал его разум и душу.
– И у него проявляется твоя тенденция к вспышкам гнева?
– Подойди ближе.
Когда я подошла, Мэтью забился в отцовских руках, что было небезопасно: пальцы Филиппа сильно сдавливали его трахею. Я вскрикнула, однако мой крик не остановил его судорог. Они только усилились.
– Мэтью сейчас находится в состоянии бешенства крови. Мы, манжасаны, ближе всех стоим к природе. Мы настоящие хищники, сколько бы языков ни знали и в каких бы изысканных нарядах ни щеголяли. Волк, что живет внутри Мэтью, сейчас пытается вырваться наружу, дабы убивать всех, кто попадется на пути.
– Бешенство крови? – едва слышно повторила я.
– Не все из нашей породы ему подвержены. Болезнь эта содержится в крови Изабо и передалась от того, кто ее сотворил, к ее детям. Сама Изабо не страдает бешенством крови. Луи тоже пронесло. А вот Мэтью и Луиза получили этот «подарочек». Да и Бенжамен – сын Мэтью – тоже.
О Бенжамене я слышала впервые, зато Мэтью рассказывал мне про Луизу, и от этих историй волосы вставали дыбом. Та же склонность к крайностям была и у Мэтью. Она могла передаться и нашим детям, если они у нас появятся. Я думала, что знаю все причины, удерживающие Мэтью от близости со мной. Оказалось, не все. Была еще одна, не менее серьезная: страх перед наследственным заболеванием.
– Что вызывает приступы бешенства крови? – спросила я, выталкивая каждое слово из одеревеневшего горла.
– Причин много. Хуже всего, когда он устал или голоден. Когда Мэтью охвачен бешенством крови, он себе не принадлежит и может поступить вопреки своим принципам и убеждениям.
Элинор. Не это ли было причиной, оборвавшей жизнь возлюбленной Мэтью в Иерусалиме, когда она оказалась между разгневанным Мэтью и Болдуином? Мэтью не раз предупреждал меня о своей одержимости и опасностях, которые она таит. Теперь его предупреждения воспринимались совсем по-иному. Как и мои приступы панического страха, его приступы бешенства крови были физиологической реакцией. Мэтью мог контролировать их лишь частично.
– Так вы поэтому велели Мэтью прийти сюда? Вы хотели вынудить сына обнажить перед миром свои уязвимые стороны? – сердито спросила я у Филиппа. – Да как вы могли? Вы же его отец!
– Манжасаны – существа вероломные и ненадежные. В один прекрасный день я могу обратиться против собственного сына, – равнодушно пожал плечами Филипп. – И против тебя, ведьма, тоже могу обратиться.
Мэтью удалось поменять положение, и теперь он начал теснить отца к дальней стене. Но раньше, чем он по-настоящему использовал свое преимущество, Филипп вновь схватил его за шею. Оба замерли, оказавшись нос к носу.
– Мэтью! – резко окликнул сына Филипп.
Мэтью продолжал теснить отца. Вся его человечность исчезла. Единственным желанием Мэтью было одолеть противника или, если понадобится, убить. В наших с ним недолгих отношениях бывали моменты, когда пугающие человеческие легенды о вампирах обретали смысл. Сейчас наступил еще один такой момент. Но я хотела вернуть моего Мэтью. Я шагнула в его сторону, однако это лишь подхлестнуло его гнев.
– Не приближайся, Диана!
– Милорд, вы не посмеете это сделать, – сказал Пьер, подходя к хозяину.
Пьер протянул руку. Я услышала хруст. Рука слуги упала, сломанная в предплечье и в локте. Из раны на шее хлестала кровь. Пьер болезненно морщился, пытаясь другой рукой зажать место страшного укуса.
– Мэтью! – крикнула я.
Это было второй моей ошибкой. Мэтью уловил отчаяние в моем голосе, и оно сделало его еще свирепее. Пьер воспринимался им теперь не более чем досадная помеха на пути. Мэтью подбросил его в воздух. Пьер пролетел несколько футов и ударился о каменную стену. Все это Мэтью проделал одной рукой. Вторая продолжала сжимать отцовское горло.
– Диана, больше ни звука. Мэтью не в себе. Маттаиос! – выкрикнул Филипп.
Мэтью перестал отталкивать отца от меня, однако руку так и не убрал.
– Я знаю, что́ ты сделал. – Филипп ждал, пока его слова не проникнут в сознание Мэтью. – Ты меня слышишь, Мэтью? Я знаю свое будущее. Ты бы обязательно одолел бешенство, если бы смог.
Филипп догадался, что в будущем сын убил его, но не знал, как и почему это случилось. Единственным доступным ему объяснением была болезнь Мэтью.
– Ты не знаешь, – глухо произнес Мэтью. – И не можешь знать.
– Ты ведешь себя, как вел всегда, когда сожалел о совершённом убийстве. Ты становишься скрытным и отрешенным, не говоря уже о чувстве вины, окружающем тебя. Te absolvo[40], Маттаиос.
– Я увезу Диану отсюда, – вдруг ясным, здравым голосом сказал Мэтью. – Филипп, отпусти нас обоих.
– Нет. Мы встретим это вместе. Все трое.
Лицо Филиппа было полно сострадания. Я ошиблась: Филипп пытался сломить не Мэтью, а только его чувство вины. Филипп никоим образом не подвел сына.
– Нет! – закричал Мэтью, вырываясь из отцовской хватки, однако Филипп был сильнее.
– Я тебя прощаю, – повторил отец, заключив сына в страстные, неистовые объятия. – Я тебя прощаю.
Мэтью содрогнулся всем телом, затем обмяк, словно некий злой дух вышел из него.
– Je suis désolé[41], – срывающимся голосом произнес он. – Я очень виноват.
– Я тебя уже простил. Теперь и ты отринь случившееся. – Филипп разжал руки. – Диана, подойди к нему. Но будь осторожна: он еще не до конца пришел в себя.
Не слушая Филиппа, я стремительно бросилась к Мэтью. Он обнял меня и зарылся лицом в мой плащ, будто мой запах давал ему жизненные силы. Пьер тоже подошел к хозяину; его рука уже зажила. Руки Мэтью были липкими от крови. Пьер протянул ему тряпку. Свирепый взгляд Мэтью не позволял Пьеру подойти совсем близко. Белая тряпка подрагивала в пальцах слуги, похожая на флаг капитуляции. Филипп отошел на несколько шагов. Глаза Мэтью метнулись вслед за ним.
– Это твой отец. А это Пьер, – сказала я, беря лицо Мэтью в свои ладони.
Постепенно его зрачки сузились. Вначале вокруг них появились темно-зеленые кольца, затем серые полоски и наконец цвет радужной оболочки стал привычным серо-зеленым.
– Боже мой! – прошептал потрясенный Мэтью. Он осторожно высвободил лицо из моих рук. – Уже не помню, когда я до такой степени терял самообладание.
– Ты ослаб, Мэтью, и бешенство крови находится у самой поверхности. Если бы Конгрегация обвинила тебя за отношения с Дианой, а ты ответил бы подобным образом, то проиграл бы. Нельзя допустить хотя бы малейшие сомнения относительно ее принадлежности к семье де Клермон.
Филипп большим пальцем расцарапал себе нижнюю десну. Из ранки потекла темно-пурпурная кровь.
– Подойди сюда, дитя мое, – велел он мне.
– Филипп! – Ошеломленный Мэтью вцепился в меня, не желая отпускать. – Ты же никогда…
– Слово «никогда» лишь означает очень долгое время. Маттаиос, не пытайся делать вид, будто знаешь обо мне больше, чем есть на самом деле. – Филипп стал серьезным. – Диана, тебе нечего бояться.
Я посмотрела на Мэтью. Мне очень не хотелось, чтобы неведомая затея Филиппа вызвала у него новый приступ бешенства.
– Иди к нему, – сказал Мэтью, разжав руки.
Все, кто находился на чердаке, замерли.
– Манжасаны создают семьи через смерть и кровь, – начал Филипп, и от его слов все мое существо наполнилось инстинктивным страхом. Большим пальцем Филипп провел кривую от середины моего лба, у самой границы волос, к виску, а потом – к брови. – Этот знак делает тебя мертвой, тенью среди живых, существом без роду и племени. – Затем Филипп начертал симметричный знак на второй половине лица, снова оказавшись между бровей. От холодной вампирской крови защипало мой ведьмин третий глаз. – Этот знак дает тебе новое рождение. Отныне ты моя дочь, связанная со мной кровной клятвой, и полноправный член моей семьи.
Как и всякое строение, сенной сарай имел углы. От слов Филиппа в них появились сверкающие нити, но теперь, помимо янтарных и голубых, там были еще золотистые и зеленые. Прежние нити начали негромко протестовать. Ведь у меня уже была семья, оставшаяся в другом времени и ожидавшая моего возвращения. Но одобрительный гул, доносящийся с чердака, заглушил эти возражения. Филипп поднял голову. Казалось, он впервые заметил присутствие зрителей.
– А вам вот что скажу: у мадам есть враги. Кто из вас готов встать на ее защиту, когда милорда почему-либо не будет рядом?
Те из слуг, кто более или менее знал английский, переводили вопросы Филиппа остальным.
– Mais il est debout[42], – возразил Тома, указывая на Мэтью.
Увидев, что Мэтью, невзирая на раненую ногу, ухитряется стоять, Филипп тут же опрокинул сына на спину.
– Кто встанет на защиту мадам? – повторил вопрос Филипп.
Его сапог придавливал шею Мэтью, удерживая от поползновений встать.
– Je vais[43], – первой сказала Катрин, моя служанка-демоница.
– Et moi[44], – подхватила Жанна, которая, хотя и была старшей сестрой, послушно следовала за младшей.
Едва сестры высказали свою готовность защищать меня, о том же заявили Тома с Этьеном, затем кузнец и Шеф. Тот появился на чердаке с корзиной сушеных бобов. Стоило ему взглянуть на подчиненных, как они забормотали слова согласия.
– Враги мадам явятся без предупреждения, и потому вы все должны быть готовы. Катрин и Жанна отвлекут их внимание. Тома им что-нибудь соврет. – (Взрослые беззлобно засмеялись.) – А ты, Этьен, побежишь звать на помощь. Желательно – самого милорда. Ты знаешь, что́ делать, – заключил Филипп, сурово взглянув на сына.
– Тогда что делать мне? – спросила я.
– Думать, как думала сегодня. Думать и оставаться в живых. – Филипп громко хлопнул в ладоши. – На сегодня развлечения окончены. Возвращайтесь на работу.
Добродушно ворча, слуги покидали чердак, возвращаясь к оставленным занятиям. Едва заметным кивком Филипп выпроводил из сарая Алена и Пьера. Потом ушел сам, на ходу снимая рубашку. К моему удивлению, через пару минут Филипп вернулся. Его рубашка превратилась в сверток, который он бросил к моим ногам. Внутри оказался большой ком снега.
– Приложишь к его ране на ноге, – велел мне Филипп. – И вторую не забудь. На бедре. Оказалась глубже, чем я думал. Я еще и почку задел. Тоже посмотришь.
Отдав распоряжение, Филипп ушел. Мэтью поднялся на колени. Его начало трясти. Я обхватила его за талию и осторожно уложила на землю. Мэтью вырывался, пытаясь меня обнять.
– Потом, упрямец, – сказала я. – Меня успокаивать не надо. Давай лучше займемся твоими ранами.
Я осмотрела его раны, начав с указанных Филиппом. Мэтью помогал мне извлечь кусок чулка из раны на бедре. Рана действительно оказалась глубокой, но благодаря свойствам вампирской крови уже начала затягиваться. Тем не менее я все равно приложила к ней снег. Мэтью уверял, что это помогает, хотя его измученное тело само было немногим теплее снега. Рана в области почки тоже быстро затягивалась, хотя ее вид заставил меня сочувственно вздохнуть.
– Думаю, жить ты будешь, – сказала я, прикладывая последний снежок к его левому боку.
Потом я разгладила Мэтью волосы. Возле глаза к пятну высыхающей крови прилипло несколько прядок. Я осторожно вытащила их оттуда.
– Благодарю за заботу, mon couer. Ты не возражаешь, если я тоже немного позабочусь о тебе и сотру кровь Филиппа с твоего лба? – робко спросил Мэтью. – Мне не нравится ее запах на тебе.
Он боялся нового приступа бешенства крови. Я взялась вытирать кровь сама, и мои пальцы запачкались черным и красным.
– Наверное, я сейчас похожа на языческую жрицу.
– Больше, чем когда-либо.
Мэтью взял немного снега с бедра. Тряпкой ему служил подол рубашки. С их помощью он окончательно стер мне с лица следы моего принятия в семью де Клермон.
– Расскажи о Бенжамене, – попросила я, пока Мэтью занимался моим лицом.
– Я сделал Бенжамена вампиром в Иерусалиме. Дал ему своей крови, думая, что спасу его от смерти. Но тем самым я забрал его разум и душу.
– И у него проявляется твоя тенденция к вспышкам гнева?