– Умирать. Что ты при этом чувствуешь?

Я понимала, что все очень индивидуально, что сердце перестает биться и дыхание прекращается, но каково все это ощущать?

– Руби! – в голосе мамы слышался ужас.

– Понятно, что это больно, – сказала я, – но после того, как все закончится, ты по-прежнему остаешься в теле? Понимаешь, что умер?

– Руби!

Папины брови сошлись на переносице, плечи поникли.

– Ну…

– Ты не посмеешь, – прошептала мама, пытаясь сбросить папину ладонь с дрожащих пальцев. – Джейкоб, ты не посмеешь…

Я сидела, сцепив руки под столом, стараясь не смотреть в мамино побледневшее лицо, от которого резко отхлынула вся кровь.

– Никто… – начал отец. – Никто не знает, дорогая. Я не могу ответить на твой вопрос. Все мы узнаем об этом в свое время. Думаю, это может зависеть…

– Прекрати! – крикнула мама, стукнув ладонью по столу. Тарелки со звоном подпрыгнули. – Руби, иди в свою комнату!

– Успокойся, – твердо сказал отец. – Это важные вещи. И мы должны их обсудить.

– Нет! Ничего подобного! Как ты вообще посмел? Сначала отменил праздник, а теперь, когда я сказала… – Она высвободилась из его объятий. Открыв рот, я наблюдала, как мама схватила со стола стакан с водой и метнула отцу в голову. Он протянул руку, но мама успела увернуться и встать на ноги. Стул с грохотом рухнул на пол через секунду после того, как стакан вдребезги разбился о стену.

Я закричала. Крик вырвался наружу непроизвольно. Мама обошла стол и схватила меня за локоть, рывком поставив на ноги и едва не сдернув скатерть со стола.

– Прекрати сейчас же! – крикнул отец, – Остановись! Мы обязаны рассказать ей об этом! Доктора сказали, мы должны ее подготовить!

– Мне больно, – пискнула я. Мама вздрогнула при звуке моего голоса и посмотрела вниз, туда, где ее ногти глубоко впились в мое предплечье.

– О господи… – прошептала она. Я резко вырвалась, взбежала по ступенькам наверх и захлопнула дверь своей спальни. Крики родителей стихли.

Я нырнула под тяжелое пурпурное покрывало, сбросив аккуратно рассаженных плюшевых зверей на пол. Даже не стала снимать школьную форму и выключать свет до тех пор, пока не убедилась, что родители по-прежнему на кухне. Подальше от меня.

Прошел час. Я все еще лежала под одеялом, вдыхая и выдыхая спертый горячий воздух и вслушиваясь в мерное жужжание кондиционера над головой. В приближающемся десятилетии был еще один важный момент.

Грейс было десять. Так же, как и Френки, и Питеру, и Марио, и Рамоне. Как половине моего класса – той, которая не пришла на уроки после Рождества. Именно в десять лет у детей чаще всего обнаруживалась ОЮИН. Так говорили в новостях. Но недуг мог поразить любого ребенка в возрасте от восьми до четырнадцати лет.

Я вытянула ноги и прижала руки к груди. Задержала дыхание и закрыла глаза, стараясь не шевелиться. Как мертвая. В исполнении мисс Финч мертвые описывались исключительно в контексте отрицания. Не дышат. Не двигаются. Не бьется сердце. Не спят. Но разве все могло быть настолько просто?

– Когда умирают наши любимые, они больше не в силах проснуться, – говорила она. – Воскрешений не бывает. Вы можете мечтать, чтобы они вернулись, но важно понимать, что этого никогда не произойдет.

Слезы стекали по лицу, заливая уши. Волосы намокли. Я повернулась на бок и уткнулась лицом в подушку, пытаясь заглушить рвущийся наружу крик. Может, они поднимутся сюда, в мою комнату, чтобы продолжить кричать? Один или два раза я слышала на лестнице тяжелые шаги, и рокочущий голос отца выкрикивал непонятные слова. Мама, казалось, была расстроена.

Я подтянула ноги к груди и спрятала лицо в коленях. На каждые два вдоха приходился один выдох. Сердце в груди колотилось как сумасшедшее. Тело вздрагивало от каждого звука. Я высунула голову лишь один раз: чтобы убедиться в том, что дверь заперта. Родители могли рассердиться от этого еще сильнее, но мне было все равно.

Голова казалась легкой и тяжелой одновременно, но хуже всего был грохот. Бам-бам-бам. Звук начинался в затылке, словно кто-то хотел выбраться из черепа наружу.

– Остановись, – прошептала я, сощурив глаза. Руки тряслись так сильно, что я с трудом прижала их к ушам. – Пожалуйста, пожалуйста, остановись!

Спустя несколько часов я осторожно спустилась по ступенькам. Родители уже легли спать и видели десятый сон. Я постояла в дверях спальни, надеясь, что кто-нибудь проснется. Мне ужасно хотелось забраться между ними, ощутить тепло и безопасность. Но отец говорил, что в моем возрасте глупо делать подобные вещи.

Поэтому я просто обошла вокруг кровати и поцеловала маму на ночь. Ее щека была скользкой от крема и пахла розмарином. В миг, когда мои губы коснулись гладкой кожи, я резко отпрыгнула назад. Перед глазами вспыхнул белый свет. На секунду я увидела свое собственное лицо, мерцающее в паутине спутанных мыслей, а потом образ медленно растворился, точно фотография, потонувшая в черной воде. Волна шока достигла мозга и секунду оставалась там, сверкая белым факелом.

Мама ничего не почувствовала и даже не проснулась. Так же, как и отец. Странное происшествие осталось незамеченным.

Я пошла обратно. Сначала боль ушла из грудной клетки. Я сбросила покрывало на пол, и мозг отпустило. Боль исчезла окончательно, оставив после себя пустую оболочку. Я закрыла глаза, чтобы не видеть окутанной чернотой комнаты.

А потом наступило утро. Будильник сработал ровно в семь. По радио заиграла песня Элтона Джона «Прощай, дорога из желтых кирпичей». Помню, как села в кровати, изумленная больше, чем когда-либо прежде. Потрогала лицо, затем грудь. В комнате было чересчур светло для столь раннего часа, хотя занавески никто не открывал. А через несколько минут боль снова впилась в меня своими когтями.

Скатившись с кровати, я устремилась к двери, на бегу переодеваясь в пижаму с эмблемой Бэтмена. Узнай мама, что я спала в блузке, мне бы не поздоровилось. Блузка помялась и, несмотря на холод в комнате, промокла от пота. Возможно, прошлую ночь мама провела беспокойно и теперь разрешит мне не ходить в школу, чтобы загладить свою вину.

Я не прошла и полпути, когда заметила погром в гостиной. С лестницы это выглядело так, словно у нас порезвились дикие звери. Причем они, по-видимому, кидались подушками, умудрились перевернуть кресло и даже перебили все стеклянные подсвечники на теперь уже треснувшем кофейном столике. Все картины с каминной полки валялись на полу. Там же находились и школьные портреты, которые мама расставила на столике за диваном. И еще книги. Сотни книг. В порыве ярости мама повыкидывала все книги с полок ее собственной библиотеки. Томики усеивали пол, точно разноцветные леденцы.

Однако гораздо больше разгромленной комнаты меня поразил запах бекона. Дойдя до последней ступеньки, я отчетливо ощущала запах бекона, а не блинчиков.

В нашей семье было не так уж много традиций, но шоколадные блинчики в день рождения всегда казались чем-то незыблемым. Последние три года родители забывали оставлять молоко и печенье для Сайты, прекратили турпоходы на Четвертое июля и даже перестали праздновать день святого Патрика. Но забыть о шоколадных блинчиках?

Неужели мама так сильно на меня обиделась, что решила их не делать? Возненавидела меня за слова, сказанные вчера вечером?

Когда я вошла на кухню, мама стояла спиной ко мне. Из окна над раковиной струился яркий солнечный свет. Я прикрыла глаза рукой. Темные волосы мама собрала в неряшливый пучок. Сегодня на ней была красная рубашка. У меня была точно такая же. Папа подарил их нам на Рождество месяц назад.


– Рубиново-красная для моей Руби, – сказал он.

Мама что-то напевала себе под нос, переворачивая шкворчащий бекон. Второй рукой она держала сложенную газету. Песенка была радостной, энергичной, и на мгновение мне показалось, что звезды ко мне благоволят. Утро вечера мудреннее. Мама собиралась оставить меня дома. Много месяцев она раздражалась и злилась по пустякам и вот теперь наконец-то вновь была счастлива.

– Мам? – позвала я, потом еще раз, громче: – Мам?

Она обернулась так резко, что сбила с плиты сковородку и чуть не уронила в огонь перечницу. Потом быстро повернулась обратно и выключила газ.

– Я себя нехорошо чувствую. Можно остаться дома?

Никакого ответа, мама даже не моргнула. Она продолжала активно жевать, но для того, чтобы вызвать хоть какую-то реакцию, мне пришлось обойти стол и сесть напротив нее.

– Как ты сюда попала?

– У меня болит голова и крутит живот, – сказала я, положив локти на стол. Мама терпеть не могла моего нытья, но я и подумать не могла, что она опять схватит меня за руку.

– Я спросила, как ты попала сюда, маленькая леди? Как тебя зовут? – Голос звучал странно. – Где ты живешь?

Я молчала, и мама сжимала руку все сильнее. Очевидно, это была шутка? Или мама тоже заболела? Иногда обычные лекарства от простуды оказывали на нее забавный эффект.

Но только забавный. Не жуткий.

– Ты можешь назвать свое имя? – повторила она.

– Ай! – взвизгнула я, пытаясь вырвать руку. – Мам, ты чего?

Она рывком поставила меня на ноги и вывела из-за стола.

– Где твои родители? Как ты попала в этот дом?

Сердце сжалось в груди, готовое вот-вот выскочить наружу.

– Мама, мамочка, зачем…

– Прекрати, – прошипела она, – прекрати так меня называть!

– Что ты?.. – Я хотела сказать что-то еще, но она потащила меня к двери, ведущей в гараж. Ноги скользили по деревянному полу, кожа горела. – Что с тобой случилось? – крикнула я и попыталась высвободиться, но она на меня даже не взглянула. До тех пор, пока мы не оказались у двери гаража. Мама приперла меня спиной к выходу.

– Мы можем пойти по простому пути или по сложному. Знаю, ты взволнована, но я точно не твоя мама. Понятия не имею, как ты попала в этот дом, и, честно говоря, не уверена, что хочу об этом знать…

– Я здесь живу! – воскликнула я. – Я здесь живу! Я Руби!

Когда я наконец решилась поднять глаза, то поняла, что лицо матери изменилось. В этой женщине не осталось ничего от моей мамы. Исчезли веселые морщинки в уголках глаз, пропала улыбка, челюсти плотно сжались. Она смотрела на меня, но видела кого-то другого. Я все еще была для нее реальна, но уже перестала быть Руби.

– Мама, – прорыдала я. – Извини, я не хотела плохо себя вести. Прости меня, прости! Пожалуйста, я обещаю, что буду хорошей девочкой – пойду завтра в школу, и выздоровею, и уберу свою комнату. Прости меня, пожалуйста, вспомни. Пожалуйста!

Она положила одну руку мне на плечо, а второй взялась за дверную ручку.

– Мой муж – офицер полиции. Он поможет тебе добраться домой. Жди здесь и ничего не трогай.

Дверь открылась, в лицо ударил поток морозного январского воздуха. Мама втолкнула меня внутрь, и я покатилась по залитому бензином бетонному полу, врезавшись в бок ее машины. Дверь со щелчком захлопнулась. Я слышала, как она зовет отца, так же ясно, как и пение птиц в кустах за стеной гаража.

Встав на четвереньки, я, не обращая внимания на холод, поползла в направлении двери. В конце концов мне удалось нащупать в темноте дверную ручку. Я дергала и трясла ее что есть мочи, всей душой надеясь, молясь, чтобы это оказался дурацкий сюрприз ко дню рождения. Чтобы, когда я выйду, на столе оказалась тарелка с шоколадными блинчиками, папа принес подарки и мы все смогли бы притвориться, будто вчера вечером ничего не произошло. А про разгром в гостиной можно было бы просто забыть.

Дверь оставалась заперта.

– Прости меня! – крикнула я, сжав кулаки. – Мама, прости меня! Пожалуйста!

Через миг в дверном проеме возникла коренастая фигура отца. Из-за плеча выглядывало мамино малиновое лицо. Сделав ей знак уйти, он включил свет.

– Папа! – воскликнула я, обнимая его руками за талию. Но в ответ получила лишь легкое похлопывание по спине.

– Ты в безопасности, – произнес он своим мягким, рокочущим голосом.

– Папа, с ней что-то не так, – сквозь слезы пробормотала я. – Я не хотела быть плохой! Ты ведь ее остановишь, верно? Она… она…

– Знаю, я тебе верю.

Отец аккуратно отцепил мои руки от униформы и проводил вниз, где мы уселись прямо на ступеньках, лицом к маминому ярко-малиновому седану. Пока я рассказывала о том, что случилось на кухне, папа что-то искал у себя в карманах. Вскоре он достал оттуда блокнот.

– Папа, – я подалась к отцу, но он остановил меня взмахом руки. Никаких касаний. Я уже видела такое однажды – на дне открытых дверей в отделении полиции. Тот же тон, те же правила. Тогда отец разговаривал с мальчиком, у которого был сломан нос и подбит глаз. Незнакомым мальчиком.

Хрустальный замок надежды разбился на тысячу мелких осколков.

– Родители называли тебя плохой? – спросил он, едва появилась возможность вставить слово. – Почему ты ушла из дома? Боялась, что они могут причинить тебе вред?