Я первым бросился к разгорающемуся на досках галеи пожару, зачерпнув морскую воду шлемом. Вообще-то предположение, что венецианцы использовали какую-то отличную от византийской огнесмесь могло бы быть и ошибочным – в конце концов, союзники могли поделиться. Но врезавшаяся в пламя струя воды затушила его. Увидев, что с огнем действительно можно бороться, активизировались и те, кто не успел взяться за весла.
Между тем проходящий мимо дромон вновь отправил в нашу сторону зажигательный снаряд, но его приняла на борт только-только тронувшаяся справа ладья.
– Тушите, сбивайте пламя! Не получится – прыгайте в воду и гребите к берегу! Только кольчуги скиньте!
На ладье услышали мой крик. А вот и мы наконец тронулись!
– Корм…
Мой крик оборвался на полуслове: сзади, у рулевого весла встал седой Ингвар, один из лучших кормчих моей флотилии. Приветственно ему кивнув, я крикнул:
– Заходи им вбок! Не получится – держись строго сзади!
Старый морской волк усмехнулся и согласно наклонил голову. Ну вот и славно, кажется, шансы у нас все еще есть…
Артиллеристы с дромона стреляли еще несколько раз, но попали только единожды: снаряд с огнесмесью загорелся на носовой площадке, однако нам удалось затушить и этот пожар. После чего Ингвар все же пристроил пока еще незнакомый для себя корабль в хвост противнику, встав в мертвую для его катапульты зону. Теперь началась гонка на скорость и выносливость!
Вот мы проплыли мимо сечи в хвосте колонны венецианцев. Здесь команде галеи повезло больше: судя по отсутствию одной ладьи и плавающим на воде обломкам досок (мы обшивали ими борта своих судов), противник протаранил наш корабль. Правда, большая часть команды наверняка успела спастись и вступить в бой – галеру врага с обеих сторон плотно прижали еще две ладьи. Воинам пришлось плыть сравнительно недалеко, а вот ярости оттого в сече только прибавилось. Но конкретно сейчас кровавая рубка идет на всех четырех кораблях – именно четырех: правофланговая галея поспела к месту схватки. И как видно, экипаж ее рискнул пойти на абордаж, выручая соратников. Может статься, их в этом и ожидал бы полный успех: удар сотни морпехов в спину понесшим потери варягам ощутимо склонил чашу весов боя! Да только чуть менее быстрая ладья, на которой я сегодня изначально вступил в бой, уже повернула в сторону сцепившихся кораблей. Еще одна, чей экипаж все-таки потушил пожар, пока держится позади, но и она взяла курс на помощь сошедшимся в неравной схватке собратьям.
А это значит, что теперь мы с дромоном один на один…
Расклад не лучший: теперь даже абордажная схватка будет протекать с заметным преимуществом врага. А если они еще и развернуться успеют, чтобы вновь обрушить на нас огненные снаряды, – тогда нам конец. Но ни того ни другого противник осуществить пока не может: Ингвар уверенно держит галею в хвосте, и таран наш нацелен точно в корму дромона. Вот только как бы мы ни старались сократить дистанцию последние полчаса, ничего не выходит. Впрочем, как и у венецианцев…
Последняя мысль стала роковой: на борту противника неспешно поднялись паруса, и крупная венецианская галера заметно прибавила ход за считаные минуты.
– Суши весла!
Услышав раздавшуюся за спиной команду, я едва не подпрыгнул и мгновенно развернулся к кормчему, чей приказ варяги послушно исполнили. Мой бешеный взгляд он встретил с довольной ухмылкой, и гнев отступил, когда Ингвар кивнул в сторону удаляющегося корабля:
– На парусах ни греки, ни фрязи в бою не сходятся. Струсили они, уходят.
И действительно, дромон, набрав скорость, устремился вслед за все сильнее удаляющимися купцами. Похоже, капитан вражеского флагмана посчитал команды галей обреченными. Может, так оно и есть… Бросив пытливый взгляд на парусную оснастку галеи, лежащую на палубе, я всего мгновение колебался, но быстро понял, что никто здесь и сейчас с ней не справится. По крайней мере, не так, чтобы догнать дромон. Неожиданно кольчуга стала вдруг заметно тяжелее, буквально сдавив плечи… С трудом распрямившись, я отдал приказ:
– Разворачиваемся, поможем нашим. Если, конечно, им еще нужна помощь.
Оказалось, что не нужна: подоспевшая к месту схватки ладья сцепилась бортами с галеей, пришедшей ранее на выручку соратникам. Небольшую венецианскую стражу они легко сбили, после чего сами ударили в тыл морпехам фрязей, да с высокого борта! А незадолго до нашего прибытия в бой вступила команда подпаленного корабля, чья атака поставила точку в яростной, неуступчивой схватке. Варяги, разгоряченные рубкой, пленных не брали – да итальянцы и не просили милости, удивив напоследок стойкостью и неуступчивостью в бою. Между прочим, после переклички я недосчитался ста двадцати трех воинов, павших в сече или умерших от ран и потери крови – их тела мы предали морю по старой варяжской традиции. Еще полсотни наспех перебинтовали и, взяв галеи на буксир, в очередной раз двинулись в сторону нашей стоянки в Каламите.
Глава 6
Сентябрь 1069 г. от Рождества Христова
Корсунь
– Передай ему, что если не верит моим словам, равно как и своим глазам, то пусть остается на зимовку у вас в Херсоне. И ждет, когда следующей весной варяги в очередной раз будут топить венецианские корабли.
Переводчик ухмыльнулся, но уже без тени улыбки обернулся к стоящему чуть позади итальянцу – командиру морпехов и стрелков, коим не досталось места на купеческих судах, ушедших в Константинополь. Высокий и смугловатый – чувствуется сирийская кровь[33] – офицер по имени Марчелло, выслушал грека со смесью презрения и недоверия на лице, но в этот раз задумался всерьез.
А как тут не задумаешься, когда две захваченные галеи были отбуксированы к Каламите на глазах у фрязей, столпившихся на стенах Корсуни? А еще одна, захваченная на абордаж, шла впереди флотилии? Небось холодок-то по спине прошел от этого зрелища, не ожидали венецианцы столь «радушного» приема в Таврии… Нападения морской пехоты по суше я не боялся – во-первых, потому что от города до нашей базы были выставлены секреты с часовыми готов, во-вторых, потому что сами итальянцы знали, что местное население по-прежнему поддерживает Ростислава. И коли решились бы на вылазку, я бы принял бой, не играя лишний раз в дипломатию – все «интервенты» здесь бы и остались. Но, видать, хватило хладнокровия и здравого смысла у Марчелло, а может быть, просто банально струсил.
Но ведь и это не главное! Через три дня мимо города ровным строем проследовали восемь либурн Тмутаракани, включая ушедшие из Херсона весной. А уж лето прошло плодотворно не только на верфях Кремн, но и в Танаисе у мастера Калинника! В Корсуни аж тревогу забили… Но либурны устремились к Каламите. А часа через четыре все с тех же стен города венецианцы и греки наблюдали, как легкие боевые корабли царя Ростислава ведут охоту на одинокую ладью варягов, на всех парах драпающую от преследователей. Последняя каким-то чудом уходила от зажигательных снарядов, падающих то слева, то справа от борта (на самом деле греческие артиллеристы имели строгий приказ не попасть), и в конце концов сумела оторваться, взяв путь на север. А от вставших у гавани либурн в Корсунь отправилась лодка с переговорщиком, передавшим радостную для венецианцев новость: разбойное гнездо северян, угрожавших купцам всего Русского моря, разорено, практически все их корабли сожжены прямо на приколе. Уцелевшие варяги бежали на единственном судне, так что путь до Царьграда безопасен – хотя бы временно. И великодушный царь Ростислав предлагает помощь с возвращением фрязей домой, предоставив торговые ладьи своих купцов для перевозки в столицу ромеев.
К слову, большая часть каперской флотилии действительно была сожжена в устье реки. В том числе и две галеи, чьи обгоревшие остовы остались торчать на песке посмертными памятниками самим себе. А вот одну, с полноценным камнеметом на носу, накануне ночью увела сотня варягов: симпатичный кораблик, опыт его строительства нам еще пригодится! Потому мой посланник фактически настоял на том, чтобы наблюдатель фрязей вместе с нами добрался до укромной гавани и воочию убедился в «правдивости» наших слов. Вид разбитых и сожженных кораблей действительно произвел впечатление на итальянца, а вопросу о том, куда делись трупы, мои люди искренне «удивились»: как куда? Конечно, уже похоронили, что им на берегу гнить и распространять заразу! Венецианца, правда, смутило подобное толкование пропажи тел «павших», но, обратив внимание на опрятность наших гребцов, принял ложь за чистую монету. Нет, тела своих павших, да и врагов на Руси стараются хоронить как можно быстрее. Но в Европе сейчас такое отношение к убитым на поле боя как-то не принято, что, к слову, аукнется им в Средние века… Ну а наблюдатель дисциплинированно доложил об увиденном руководству в лице командира сводного отряда морпехов Марчелло. И вот теперь уже он стоит передо мной и пытливо заглядывает в глаза, силясь понять, в чем подвох.
Эх, голубчик ты мой проницательный! Конечно, подвох есть, да еще какой – как только вы покинете город, он снова станет русским под фактической властью наших купцов и лояльных к Ростиславу греков. А я отправлюсь к базилевсу с целью узаконить факт передачи власти. И не бывать венецианским колониям в Крыму вот еще лет сто – двести, а то и вовсе никогда, нет здесь вам места, чужие вы в Крыму и на Кавказе! Особенно если вспомнить, что в моем настоящем, в тринадцатом – четырнадцатом веках итальянцы культивировали на берегах Черного моря работорговлю…
Марчелло понимает, что дело нечисто, но колеблется, вот уже второй день колеблется. Хотя еще вчера фрязь намеревался послать меня куда подальше, подавив легкие волнения подчиненных, понадеявшихся вернуться домой. Но уже утром его твердая позиция по решению данного вопроса стала значительно более зыбкой… А все потому, что ночью подкупленные мной готы вырезали два или даже три венецианских патруля – точно о потерях противника мне не успели доложить. Утром же что на рынке, что в порту пошла гулять устойчивая сплетня, обрастая красочными подробностями: готы заключили союз с варяжскими пиратами (к слову, прибывшими с севера по Днепру)! И что они приняли власть их вожака и теперь хотят создать собственное княжество с ним во главе. И что они готовы пойти против византийцев, да и против Ростислава, и ждут лишь момента, когда корабли русов покинут гавань. Тогда им хватит сил на захват крепости, и подкупленная стража откроет ворота – или вероломные греки покажут тайные ходы, – и готы войдут в город вместе с варягами, после чего истребят фрязей!
Нелепица, конечно, но отношение к ней быстро меняется, когда домыслы сплетников подкреплены пролитой кровью…
Что можно сказать о командире морпехов по первому взгляду? Бывалый, однозначно бывалый – вон и длинный шрам, тянущийся через всю щеку и уходящий под бороду, и стальной взгляд каких-то равнодушных, мертвых глаз. От крепко сбитой фигуры веет силой и уверенностью в себе, а потертая рукоять простого меча прямо говорит о его частом использовании – хотя я заметил, что венецианцы охотно рубятся и топорами, по опыту викингов. Безусловно, Марчелло верен дожу и родному городу, но сам факт колебаний говорит в пользу того, что верность его не фанатична. Ну или стоящий передо мной офицер не получил четких инструкций держать Херсон до конца. А остаться на зимовку в городе, где население настроено враждебно (греки уже почуяли, что венецианцы готовятся потеснить их на собственных рынках), и буквально за стеной ожидает своего часа враг – перспектива явно не радужная. Нет, можно укрыться в цитадели у самой мощной городской башни[34], собственно, фрязи сейчас и встали в ней, заняв старые римские казармы. Но подготовлены ли должные запасы еды, имеется ли доступ к пресной воде? А ведь помощь до весны может и не прийти из-за штормов на море, и уж точно не доберется по суше…
Но тогда почему Марчелло не соглашается? Тянет время, чтобы сохранить лицо? Что-то слишком долго, в этом случае фрязь уже должен был дать ответ. Может, боится какого-то враждебного действия с моей стороны?!
Уж не знаю, насколько искушены итальянцы в интригах в настоящем одиннадцатом веке, но при некоторой толике критического мышления вполне можно предположить, что все те же варяги были наняты Ростиславом. А погоня за одинокой ладьей и стойбище сожженных кораблей есть не что иное, как ложное, пусть и масштабное представление – как, собственно, оно и обстоит на самом деле. Чего в таком случае ожидает венецианец? Да хоть планомерного истребления его людей в море – предложенные для путешествия купеческие ладьи не имеют ни таранов, ни катапульт, в отличие от либурн. Захоти я уничтожить остатки венецианского корпуса, лучшей возможности не придумаешь. Признаться, было бы действительно удобно – но только тогда все мои планы пойдут прахом!
Что же, придется немного приоткрыть карты. Я вновь обратился к толмачу:
– Также скажи ему, что жест доброй воли царя Ростислава предназначен для базилевса Романа. Скажи, что я отправляюсь в Константинополь, и помощь союзникам ромеев будет тем скромным даром, коим мой государь и я надеемся расположить к себе императора. Скажи, что мои слова, произнесенные при народе, при подданных базилевса, так или иначе дойдут до его ушей. И если я измыслю учинить какое зло, разве не найдет он при помощи того же дожа способ отомстить? Но мы не хотим брани, и я поцелую крест на том, что собираюсь довести корабли с фрязями в целости и сохранности, защищая по пути от любого возможного посягательства.
Пока грек переводил мои слова, я внимательно следил за глазами Марчелло. Момент, когда они радостно сверкнули, выдавая истинные чувства венецианца, я отчетливо уловил – и хотя в этот раз он действительно держит лицо, ответ мне вполне очевиден.
А ведь отказался бы итальянец, и как знать, чем бы обернулось для него и его людей проявленное упрямство. Слухи об истреблении морпехов готами не был уж совершенной ложью – переговоры с не растерявшими еще воинский запал потомками покорителей Италии и Испании действительно велись. И за адекватную цену должны были увенчаться успехом! Так что нет, не ложью. Скорее наиболее кровавым вариантом решения возникшей проблемы. Грязным, затратным, бесчеловечным… Но решением.
И все же у меня отлегло от сердца, когда Марчелло с достоинством поклонился и на довольно сносном простонародном и доступном мне наречии греческого[35] произнес:
– Я принимаю великодушное предложение кесаря Ростислава. По прибытии же в Константинополь я непременно засвидетельствую о решающем участии славных воинов кесаря в борьбе с разбойниками. И обещаю, что мы никогда не забудем его безмерного благородства в желании помочь нам вернуться домой!
Н-да, судя по построению фразы, интриговать в Венеции любят уже сейчас – уж больно красноречив командир морпехов, да и некоторые его слова, кажется, несут двойной смысл… Он не подчеркнул этого интонацией, но подтекст я все же услышал. Впрочем, главной цели я добился без лишней крови и жертв, а это уже пусть маленькая, но победа!
Как мы ни спешили со сборами, выйти на Царьград удалось лишь на следующий день. Шесть набойных купеческих ладей вместимостью до семидесяти человек экипажа и «пассажиров» позволили разместить четыре с половиной сотни венецианцев в сильной тесноте. А ведь отдельные предприимчивые фрязи успели разжиться кое-каким барахлишком, расставание с которым вызвало среди них нездоровую суету. Кроме того, во время ухода купеческого каравана две сотни морпехов из экипажей сгоревших дромонов посадили на торговцев, чтобы усилить защиту на случай абордажа. Соответственно часть груза пришлось оставить в Корсуни под охраной все того же Марчелло, который как баран уперся, узнав, что у меня не хватает места разместить его на ладьях. Пришлось уговаривать исполнительного служаку оставить выкупленные у греков драгоценные шелка и фарфор с парчой в городе, под гарантии сохранности кесаря Ростислава. Уговаривал долго, нудно и в конце концов был готов уже плюнуть и послать фрязей куда подальше, но все же здравый смысл взял верх над исполнительностью, а может, жадностью итальянца. Много времени было потрачено на подготовку необходимых припасов и их погрузку на суда.
А в середине следующего дня, едва мы потеряли берег из виду, начался шторм…
Гребень волны, только подкинувший либурну вверх, с размаху бросил корабль вниз. Полное ощущение свободного падения – и вырастающая перед глазами стена воды, в которую мы отвесно падаем, словно пытаемся протаранить… От страха я зажмуриваюсь – а в следующее мгновение тяжелый удар подбрасывает мое тело, и тут же его перехлестывает морской водой…
Правой рукой судорожно хватаюсь за рукоять ножа, левой за завязанную на животе веревку, примотанную к гребной скамье. С бешено колотящимся сердцем ожидаю, когда тонущий корабль потянет меня вниз, в пучину – и тогда я срежу ее… Но очередная четырехметровая волна вновь поднимает вверх все еще держащееся на плаву судно. На мгновение я разжимаю рукоять короткого клинка, хотя не слушающиеся от холода пальцы и выпускают ее с трудом. Но лучше так, чем поспешить перерезать ее, а после быть смытым за борт, как это случилось уже с четырьмя несчастными гребцами. Впрочем, возможно, их веревки просто лопнули от рывков. Никакой возможности спасти их не было.
Кормчий Глика, грек среднего роста, мощный, как взрослый медведь, изо всех сил наваливается на чудом уцелевшее рулевое весло. Какой же храбростью нужно обладать, чтобы стоять сейчас на ногах, силясь удержать курс поперек волнам! А ведь если очередной гребень перехлестнет корабль сбоку, то принятая на борт вода потянет судно на дно. Впрочем, одну либурну с экипажем, многих моряков которого я знал лично еще по войне с касогами, волна буквально перевернула на моих глазах, обрекая людей на гибель.
Единственный раз, когда я путешествовал волнующимся морем, был рейд до Епталы. Но то, что происходит сейчас, пожалуй, самое страшное, что я когда-либо переживал в своей жизни. Дикие порывы ветра, кренящие либурну так, что она едва не переворачивается, волны до четырех метров высотой, на которых корабль прыгает, будто научился летать… Нас то поднимает вверх, то с размаху бросает вниз – и каждый раз сердце уходит в пятки, а после стучит где-то в районе горла.
Сейчас я не ощущаю даже намека на азарт схватки, не имею даже толики мужества побороть свой страх. Промокший до нитки и трясущийся от страха и холода, я распластался на скамье гребцов у борта и что есть силы вжался в дерево палубы, ощущая себя крошечной, неразумной букашкой, которой свою волю явила стихия. Из головы вылетели любые мысли, душу заполонил тоскливый страх, а одеревеневшие губы непрестанно шепчут одну и ту же молитву – точнее, единственные слова, что мне удалось вспомнить:
– Господи, спаси…. Господи, помилуй… Господи, спаси…
Когда утром следующего дня небо просветлело, я заплакал от счастья. А когда сознание прояснилось и я смог осмысленным взглядом осмотреться, приподнявшись над бортом, то увидел лишь единственный силуэт одинокого корабля, угадывающийся на самом горизонте морского простора…
В итоге после определения примерного курса до Царьграда – чудом уцелевший кормчий ориентировался по солнцу – и целого дня пути собралась флотилия в количестве четырех либурн и двух ладей. Разговоры с выжившими позволили примерно определить, что на глазах очевидцев погибло два боевых корабля и три транспортника. Причем венецианцы отчетливо видели, как волна швырнула одно судно на другое. Обе ладьи будто взрывом разнесло! Что случилось еще с тремя кораблями, никто сказать не мог – может, и уцелели, только шторм хаотично раскидал их по морю, может, пошли на дно. Страшнее было другое: волны смыли с палуб судов большую часть заготовленных припасов и пресной воды, две трети весел, а паруса и оснастка уцелели лишь на ладьях и только одной либурне. И сколько верст теперь оставалось до Царьграда, никто даже представить себе не мог – пошли-то ведь напрямки, не вдоль берега! Хотя в противном случае о берег шторм бы нас и разбил.
Сохранившим парусную оснастку судам пришлось взять на буксир по одной либурне, с них же собрали все весла. Пользуясь свежим ветром, мы отправились в путь, молясь, чтобы уцелевших припасов хватило добраться до берега.
Не хватило – засветло и в темноте берега никто не увидел. Вечером паруса сняли, пошли посменно на веслах, меняясь с фрязями: последние, пережив шторм вместе с нами, даже не пытались возражать. Да и ладью со служакой Марчелло разбило о другой корабль, а без упрямого венецианца его подчиненные были весьма сговорчивы. Да и как иначе-то? Ведь дело касалось непосредственно выживания.
Утром следующего дня проблема отсутствия питьевой воды встала в полный рост. Без еды еще можно было бы продержаться сутки-другие на веслах, исчерпав при этом все силы. Но без питья… Мне на глаза попались два разнокалиберных котла, у большего из которых еще и крышка уцелела – и я попробовал хоть как-то выправить ситуацию. Крышку мы крепко изогнули по центру ударами обуха топора, малый котел подвесили внутри второго так, чтобы он не касался донышка. Соорудив же из мечей треногу, развели огонь под котлами, набрав в больший морской воды и накрыв его крышкой. А сверху ее налили уже холодной из-за борта…
Что было дальше? Дальше от закипевшей воды пошел пар, конденсирующийся на крышке вследствие того, что она была заметно прохладнее – холодную жидкость сверху мы старались менять постоянно, до момента нагрева. Конденсат, в свою очередь, стекал вниз по изгибу поверхности металла и скапливался непосредственно во втором котелке. В какой-то момент пресной воды в нем набиралось на три-четыре глотка – и их по очереди давали гребцам. По глотку. К концу дня таким образом удалось напоить смену гребцов на парусной либурне, сам я даже губами не коснулся тепловатой жидкости. А ночью «опреснитель» вместе со мной и помощниками перекочевал на одну из ладей – и к утру я понял, что этот вариант, по сути, лишь ненадолго оттягивает нашу скорую гибель от переутомления и обезвоживания.
Но на рассвете третьего дня пути на горизонте показался берег.
Часть третья
Глава 1
Октябрь 1069 г. от Рождества Христова
Константинополь, столица Восточной Римской империи
– И какое же послание хотел передать нам кесарь Таматархи Ростислав?
Негромкий женский голос будто разливается по просторному тронному залу, отражаясь от его стен и колонн. Интересно, так задумали архитекторы, добившись особенной акустики, или это личные способности императрицы Евдокии?
После шторма нам повезло выйти к берегу в районе Салоников, или Солуни, как еще его называют русичи. Крупный торговый порт, сильная крепость, многочисленное население. При нашем приближении в городе подняли тревогу, но отправленных нами переговорщиков приняли без лишней истерии. Получив просьбу о помощи и узнав, что бедствие потерпели фрязи, горожане выслали своих представителей, собственными глазами убедившихся в честности наших слов. И вскоре мы получили столь необходимую помощь – обновили запасы продовольствия и воды, а за следующие сутки, как смогли, отремонтировали корабельные снасти. Кроме того, местные дали нам проводника-лоцмана до Царьграда и снабдили чем-то вроде верительных грамот. Таким образом, последний отрезок пути показался мне увеселительной морской прогулкой, а пережитый кошмар шторма подсознание отодвинуло на свои задворки.
Итак, мы прибыли в Константинополь.
Когда наш караван подходил к Феодосийской гавани, следуя вдоль побережья Пропонтиды (Мраморного моря), сквозь туманную дымку проступила Святая София. Громада величественного собора, купола которого были залиты солнечным светом, а золотой крест на вершине сиял, слепя глаза, нависла надо мной во всей своей непостижимой мощи и царственной красоте. А могучие крепостные стены на побережье только усилили произведенный эффект! От одного этого вида у меня перехватило дыхание, плененный открывшимся зрелищем, я был готов тут же сорваться в храм, но… Но вместо этого меня ждала византийская таможня в порту, долгие разбирательства и препирательства с тупыми и хамоватыми ромейскими чинушами.
Воистину, качества подобных им неизменны во все времена!
В итоге я сумел разобраться с проблемой, лишь используя фряжскую палочку-выручалочку. Старший из уцелевших морпехов, некто Пьетро Оберини, нашел в гавани кого-то из своих купцов, а тот обратился напрямую к главе портовой администрации.
А ведь дело принимало очень серьезный оборот! Хотя либурны и встали на рейде у входа в гавань, сдается мне, что на деле он неплохо пристрелян расчетами катапульт из нависающих над водой крепостных башен. Поэтому вряд ли мои экипажи смогли бы прийти на помощь в случае чего – а вот тупорылые таможенники, наплевавшие на салоникские грамоты, в конце концов спровоцировали меня на… честное и о-о-очень откровенное мнение об их интеллектуальных способностях, высказанное вслух. Оскорбленные чинуши вызвали стражу – так что да, без помощи венецианцев нам пришлось бы несладко. Хорошо хоть фрязи, проникшиеся к русичам за время путешествия по штормовому морю, проявили посильное участие – и только тогда ромеи, до того упрямо требовавшие, чтобы мы убирались из гавани со своими кораблями, дали добро либурнам причалить.
Между тем проходящий мимо дромон вновь отправил в нашу сторону зажигательный снаряд, но его приняла на борт только-только тронувшаяся справа ладья.
– Тушите, сбивайте пламя! Не получится – прыгайте в воду и гребите к берегу! Только кольчуги скиньте!
На ладье услышали мой крик. А вот и мы наконец тронулись!
– Корм…
Мой крик оборвался на полуслове: сзади, у рулевого весла встал седой Ингвар, один из лучших кормчих моей флотилии. Приветственно ему кивнув, я крикнул:
– Заходи им вбок! Не получится – держись строго сзади!
Старый морской волк усмехнулся и согласно наклонил голову. Ну вот и славно, кажется, шансы у нас все еще есть…
Артиллеристы с дромона стреляли еще несколько раз, но попали только единожды: снаряд с огнесмесью загорелся на носовой площадке, однако нам удалось затушить и этот пожар. После чего Ингвар все же пристроил пока еще незнакомый для себя корабль в хвост противнику, встав в мертвую для его катапульты зону. Теперь началась гонка на скорость и выносливость!
Вот мы проплыли мимо сечи в хвосте колонны венецианцев. Здесь команде галеи повезло больше: судя по отсутствию одной ладьи и плавающим на воде обломкам досок (мы обшивали ими борта своих судов), противник протаранил наш корабль. Правда, большая часть команды наверняка успела спастись и вступить в бой – галеру врага с обеих сторон плотно прижали еще две ладьи. Воинам пришлось плыть сравнительно недалеко, а вот ярости оттого в сече только прибавилось. Но конкретно сейчас кровавая рубка идет на всех четырех кораблях – именно четырех: правофланговая галея поспела к месту схватки. И как видно, экипаж ее рискнул пойти на абордаж, выручая соратников. Может статься, их в этом и ожидал бы полный успех: удар сотни морпехов в спину понесшим потери варягам ощутимо склонил чашу весов боя! Да только чуть менее быстрая ладья, на которой я сегодня изначально вступил в бой, уже повернула в сторону сцепившихся кораблей. Еще одна, чей экипаж все-таки потушил пожар, пока держится позади, но и она взяла курс на помощь сошедшимся в неравной схватке собратьям.
А это значит, что теперь мы с дромоном один на один…
Расклад не лучший: теперь даже абордажная схватка будет протекать с заметным преимуществом врага. А если они еще и развернуться успеют, чтобы вновь обрушить на нас огненные снаряды, – тогда нам конец. Но ни того ни другого противник осуществить пока не может: Ингвар уверенно держит галею в хвосте, и таран наш нацелен точно в корму дромона. Вот только как бы мы ни старались сократить дистанцию последние полчаса, ничего не выходит. Впрочем, как и у венецианцев…
Последняя мысль стала роковой: на борту противника неспешно поднялись паруса, и крупная венецианская галера заметно прибавила ход за считаные минуты.
– Суши весла!
Услышав раздавшуюся за спиной команду, я едва не подпрыгнул и мгновенно развернулся к кормчему, чей приказ варяги послушно исполнили. Мой бешеный взгляд он встретил с довольной ухмылкой, и гнев отступил, когда Ингвар кивнул в сторону удаляющегося корабля:
– На парусах ни греки, ни фрязи в бою не сходятся. Струсили они, уходят.
И действительно, дромон, набрав скорость, устремился вслед за все сильнее удаляющимися купцами. Похоже, капитан вражеского флагмана посчитал команды галей обреченными. Может, так оно и есть… Бросив пытливый взгляд на парусную оснастку галеи, лежащую на палубе, я всего мгновение колебался, но быстро понял, что никто здесь и сейчас с ней не справится. По крайней мере, не так, чтобы догнать дромон. Неожиданно кольчуга стала вдруг заметно тяжелее, буквально сдавив плечи… С трудом распрямившись, я отдал приказ:
– Разворачиваемся, поможем нашим. Если, конечно, им еще нужна помощь.
Оказалось, что не нужна: подоспевшая к месту схватки ладья сцепилась бортами с галеей, пришедшей ранее на выручку соратникам. Небольшую венецианскую стражу они легко сбили, после чего сами ударили в тыл морпехам фрязей, да с высокого борта! А незадолго до нашего прибытия в бой вступила команда подпаленного корабля, чья атака поставила точку в яростной, неуступчивой схватке. Варяги, разгоряченные рубкой, пленных не брали – да итальянцы и не просили милости, удивив напоследок стойкостью и неуступчивостью в бою. Между прочим, после переклички я недосчитался ста двадцати трех воинов, павших в сече или умерших от ран и потери крови – их тела мы предали морю по старой варяжской традиции. Еще полсотни наспех перебинтовали и, взяв галеи на буксир, в очередной раз двинулись в сторону нашей стоянки в Каламите.
Глава 6
Сентябрь 1069 г. от Рождества Христова
Корсунь
– Передай ему, что если не верит моим словам, равно как и своим глазам, то пусть остается на зимовку у вас в Херсоне. И ждет, когда следующей весной варяги в очередной раз будут топить венецианские корабли.
Переводчик ухмыльнулся, но уже без тени улыбки обернулся к стоящему чуть позади итальянцу – командиру морпехов и стрелков, коим не досталось места на купеческих судах, ушедших в Константинополь. Высокий и смугловатый – чувствуется сирийская кровь[33] – офицер по имени Марчелло, выслушал грека со смесью презрения и недоверия на лице, но в этот раз задумался всерьез.
А как тут не задумаешься, когда две захваченные галеи были отбуксированы к Каламите на глазах у фрязей, столпившихся на стенах Корсуни? А еще одна, захваченная на абордаж, шла впереди флотилии? Небось холодок-то по спине прошел от этого зрелища, не ожидали венецианцы столь «радушного» приема в Таврии… Нападения морской пехоты по суше я не боялся – во-первых, потому что от города до нашей базы были выставлены секреты с часовыми готов, во-вторых, потому что сами итальянцы знали, что местное население по-прежнему поддерживает Ростислава. И коли решились бы на вылазку, я бы принял бой, не играя лишний раз в дипломатию – все «интервенты» здесь бы и остались. Но, видать, хватило хладнокровия и здравого смысла у Марчелло, а может быть, просто банально струсил.
Но ведь и это не главное! Через три дня мимо города ровным строем проследовали восемь либурн Тмутаракани, включая ушедшие из Херсона весной. А уж лето прошло плодотворно не только на верфях Кремн, но и в Танаисе у мастера Калинника! В Корсуни аж тревогу забили… Но либурны устремились к Каламите. А часа через четыре все с тех же стен города венецианцы и греки наблюдали, как легкие боевые корабли царя Ростислава ведут охоту на одинокую ладью варягов, на всех парах драпающую от преследователей. Последняя каким-то чудом уходила от зажигательных снарядов, падающих то слева, то справа от борта (на самом деле греческие артиллеристы имели строгий приказ не попасть), и в конце концов сумела оторваться, взяв путь на север. А от вставших у гавани либурн в Корсунь отправилась лодка с переговорщиком, передавшим радостную для венецианцев новость: разбойное гнездо северян, угрожавших купцам всего Русского моря, разорено, практически все их корабли сожжены прямо на приколе. Уцелевшие варяги бежали на единственном судне, так что путь до Царьграда безопасен – хотя бы временно. И великодушный царь Ростислав предлагает помощь с возвращением фрязей домой, предоставив торговые ладьи своих купцов для перевозки в столицу ромеев.
К слову, большая часть каперской флотилии действительно была сожжена в устье реки. В том числе и две галеи, чьи обгоревшие остовы остались торчать на песке посмертными памятниками самим себе. А вот одну, с полноценным камнеметом на носу, накануне ночью увела сотня варягов: симпатичный кораблик, опыт его строительства нам еще пригодится! Потому мой посланник фактически настоял на том, чтобы наблюдатель фрязей вместе с нами добрался до укромной гавани и воочию убедился в «правдивости» наших слов. Вид разбитых и сожженных кораблей действительно произвел впечатление на итальянца, а вопросу о том, куда делись трупы, мои люди искренне «удивились»: как куда? Конечно, уже похоронили, что им на берегу гнить и распространять заразу! Венецианца, правда, смутило подобное толкование пропажи тел «павших», но, обратив внимание на опрятность наших гребцов, принял ложь за чистую монету. Нет, тела своих павших, да и врагов на Руси стараются хоронить как можно быстрее. Но в Европе сейчас такое отношение к убитым на поле боя как-то не принято, что, к слову, аукнется им в Средние века… Ну а наблюдатель дисциплинированно доложил об увиденном руководству в лице командира сводного отряда морпехов Марчелло. И вот теперь уже он стоит передо мной и пытливо заглядывает в глаза, силясь понять, в чем подвох.
Эх, голубчик ты мой проницательный! Конечно, подвох есть, да еще какой – как только вы покинете город, он снова станет русским под фактической властью наших купцов и лояльных к Ростиславу греков. А я отправлюсь к базилевсу с целью узаконить факт передачи власти. И не бывать венецианским колониям в Крыму вот еще лет сто – двести, а то и вовсе никогда, нет здесь вам места, чужие вы в Крыму и на Кавказе! Особенно если вспомнить, что в моем настоящем, в тринадцатом – четырнадцатом веках итальянцы культивировали на берегах Черного моря работорговлю…
Марчелло понимает, что дело нечисто, но колеблется, вот уже второй день колеблется. Хотя еще вчера фрязь намеревался послать меня куда подальше, подавив легкие волнения подчиненных, понадеявшихся вернуться домой. Но уже утром его твердая позиция по решению данного вопроса стала значительно более зыбкой… А все потому, что ночью подкупленные мной готы вырезали два или даже три венецианских патруля – точно о потерях противника мне не успели доложить. Утром же что на рынке, что в порту пошла гулять устойчивая сплетня, обрастая красочными подробностями: готы заключили союз с варяжскими пиратами (к слову, прибывшими с севера по Днепру)! И что они приняли власть их вожака и теперь хотят создать собственное княжество с ним во главе. И что они готовы пойти против византийцев, да и против Ростислава, и ждут лишь момента, когда корабли русов покинут гавань. Тогда им хватит сил на захват крепости, и подкупленная стража откроет ворота – или вероломные греки покажут тайные ходы, – и готы войдут в город вместе с варягами, после чего истребят фрязей!
Нелепица, конечно, но отношение к ней быстро меняется, когда домыслы сплетников подкреплены пролитой кровью…
Что можно сказать о командире морпехов по первому взгляду? Бывалый, однозначно бывалый – вон и длинный шрам, тянущийся через всю щеку и уходящий под бороду, и стальной взгляд каких-то равнодушных, мертвых глаз. От крепко сбитой фигуры веет силой и уверенностью в себе, а потертая рукоять простого меча прямо говорит о его частом использовании – хотя я заметил, что венецианцы охотно рубятся и топорами, по опыту викингов. Безусловно, Марчелло верен дожу и родному городу, но сам факт колебаний говорит в пользу того, что верность его не фанатична. Ну или стоящий передо мной офицер не получил четких инструкций держать Херсон до конца. А остаться на зимовку в городе, где население настроено враждебно (греки уже почуяли, что венецианцы готовятся потеснить их на собственных рынках), и буквально за стеной ожидает своего часа враг – перспектива явно не радужная. Нет, можно укрыться в цитадели у самой мощной городской башни[34], собственно, фрязи сейчас и встали в ней, заняв старые римские казармы. Но подготовлены ли должные запасы еды, имеется ли доступ к пресной воде? А ведь помощь до весны может и не прийти из-за штормов на море, и уж точно не доберется по суше…
Но тогда почему Марчелло не соглашается? Тянет время, чтобы сохранить лицо? Что-то слишком долго, в этом случае фрязь уже должен был дать ответ. Может, боится какого-то враждебного действия с моей стороны?!
Уж не знаю, насколько искушены итальянцы в интригах в настоящем одиннадцатом веке, но при некоторой толике критического мышления вполне можно предположить, что все те же варяги были наняты Ростиславом. А погоня за одинокой ладьей и стойбище сожженных кораблей есть не что иное, как ложное, пусть и масштабное представление – как, собственно, оно и обстоит на самом деле. Чего в таком случае ожидает венецианец? Да хоть планомерного истребления его людей в море – предложенные для путешествия купеческие ладьи не имеют ни таранов, ни катапульт, в отличие от либурн. Захоти я уничтожить остатки венецианского корпуса, лучшей возможности не придумаешь. Признаться, было бы действительно удобно – но только тогда все мои планы пойдут прахом!
Что же, придется немного приоткрыть карты. Я вновь обратился к толмачу:
– Также скажи ему, что жест доброй воли царя Ростислава предназначен для базилевса Романа. Скажи, что я отправляюсь в Константинополь, и помощь союзникам ромеев будет тем скромным даром, коим мой государь и я надеемся расположить к себе императора. Скажи, что мои слова, произнесенные при народе, при подданных базилевса, так или иначе дойдут до его ушей. И если я измыслю учинить какое зло, разве не найдет он при помощи того же дожа способ отомстить? Но мы не хотим брани, и я поцелую крест на том, что собираюсь довести корабли с фрязями в целости и сохранности, защищая по пути от любого возможного посягательства.
Пока грек переводил мои слова, я внимательно следил за глазами Марчелло. Момент, когда они радостно сверкнули, выдавая истинные чувства венецианца, я отчетливо уловил – и хотя в этот раз он действительно держит лицо, ответ мне вполне очевиден.
А ведь отказался бы итальянец, и как знать, чем бы обернулось для него и его людей проявленное упрямство. Слухи об истреблении морпехов готами не был уж совершенной ложью – переговоры с не растерявшими еще воинский запал потомками покорителей Италии и Испании действительно велись. И за адекватную цену должны были увенчаться успехом! Так что нет, не ложью. Скорее наиболее кровавым вариантом решения возникшей проблемы. Грязным, затратным, бесчеловечным… Но решением.
И все же у меня отлегло от сердца, когда Марчелло с достоинством поклонился и на довольно сносном простонародном и доступном мне наречии греческого[35] произнес:
– Я принимаю великодушное предложение кесаря Ростислава. По прибытии же в Константинополь я непременно засвидетельствую о решающем участии славных воинов кесаря в борьбе с разбойниками. И обещаю, что мы никогда не забудем его безмерного благородства в желании помочь нам вернуться домой!
Н-да, судя по построению фразы, интриговать в Венеции любят уже сейчас – уж больно красноречив командир морпехов, да и некоторые его слова, кажется, несут двойной смысл… Он не подчеркнул этого интонацией, но подтекст я все же услышал. Впрочем, главной цели я добился без лишней крови и жертв, а это уже пусть маленькая, но победа!
Как мы ни спешили со сборами, выйти на Царьград удалось лишь на следующий день. Шесть набойных купеческих ладей вместимостью до семидесяти человек экипажа и «пассажиров» позволили разместить четыре с половиной сотни венецианцев в сильной тесноте. А ведь отдельные предприимчивые фрязи успели разжиться кое-каким барахлишком, расставание с которым вызвало среди них нездоровую суету. Кроме того, во время ухода купеческого каравана две сотни морпехов из экипажей сгоревших дромонов посадили на торговцев, чтобы усилить защиту на случай абордажа. Соответственно часть груза пришлось оставить в Корсуни под охраной все того же Марчелло, который как баран уперся, узнав, что у меня не хватает места разместить его на ладьях. Пришлось уговаривать исполнительного служаку оставить выкупленные у греков драгоценные шелка и фарфор с парчой в городе, под гарантии сохранности кесаря Ростислава. Уговаривал долго, нудно и в конце концов был готов уже плюнуть и послать фрязей куда подальше, но все же здравый смысл взял верх над исполнительностью, а может, жадностью итальянца. Много времени было потрачено на подготовку необходимых припасов и их погрузку на суда.
А в середине следующего дня, едва мы потеряли берег из виду, начался шторм…
Гребень волны, только подкинувший либурну вверх, с размаху бросил корабль вниз. Полное ощущение свободного падения – и вырастающая перед глазами стена воды, в которую мы отвесно падаем, словно пытаемся протаранить… От страха я зажмуриваюсь – а в следующее мгновение тяжелый удар подбрасывает мое тело, и тут же его перехлестывает морской водой…
Правой рукой судорожно хватаюсь за рукоять ножа, левой за завязанную на животе веревку, примотанную к гребной скамье. С бешено колотящимся сердцем ожидаю, когда тонущий корабль потянет меня вниз, в пучину – и тогда я срежу ее… Но очередная четырехметровая волна вновь поднимает вверх все еще держащееся на плаву судно. На мгновение я разжимаю рукоять короткого клинка, хотя не слушающиеся от холода пальцы и выпускают ее с трудом. Но лучше так, чем поспешить перерезать ее, а после быть смытым за борт, как это случилось уже с четырьмя несчастными гребцами. Впрочем, возможно, их веревки просто лопнули от рывков. Никакой возможности спасти их не было.
Кормчий Глика, грек среднего роста, мощный, как взрослый медведь, изо всех сил наваливается на чудом уцелевшее рулевое весло. Какой же храбростью нужно обладать, чтобы стоять сейчас на ногах, силясь удержать курс поперек волнам! А ведь если очередной гребень перехлестнет корабль сбоку, то принятая на борт вода потянет судно на дно. Впрочем, одну либурну с экипажем, многих моряков которого я знал лично еще по войне с касогами, волна буквально перевернула на моих глазах, обрекая людей на гибель.
Единственный раз, когда я путешествовал волнующимся морем, был рейд до Епталы. Но то, что происходит сейчас, пожалуй, самое страшное, что я когда-либо переживал в своей жизни. Дикие порывы ветра, кренящие либурну так, что она едва не переворачивается, волны до четырех метров высотой, на которых корабль прыгает, будто научился летать… Нас то поднимает вверх, то с размаху бросает вниз – и каждый раз сердце уходит в пятки, а после стучит где-то в районе горла.
Сейчас я не ощущаю даже намека на азарт схватки, не имею даже толики мужества побороть свой страх. Промокший до нитки и трясущийся от страха и холода, я распластался на скамье гребцов у борта и что есть силы вжался в дерево палубы, ощущая себя крошечной, неразумной букашкой, которой свою волю явила стихия. Из головы вылетели любые мысли, душу заполонил тоскливый страх, а одеревеневшие губы непрестанно шепчут одну и ту же молитву – точнее, единственные слова, что мне удалось вспомнить:
– Господи, спаси…. Господи, помилуй… Господи, спаси…
Когда утром следующего дня небо просветлело, я заплакал от счастья. А когда сознание прояснилось и я смог осмысленным взглядом осмотреться, приподнявшись над бортом, то увидел лишь единственный силуэт одинокого корабля, угадывающийся на самом горизонте морского простора…
В итоге после определения примерного курса до Царьграда – чудом уцелевший кормчий ориентировался по солнцу – и целого дня пути собралась флотилия в количестве четырех либурн и двух ладей. Разговоры с выжившими позволили примерно определить, что на глазах очевидцев погибло два боевых корабля и три транспортника. Причем венецианцы отчетливо видели, как волна швырнула одно судно на другое. Обе ладьи будто взрывом разнесло! Что случилось еще с тремя кораблями, никто сказать не мог – может, и уцелели, только шторм хаотично раскидал их по морю, может, пошли на дно. Страшнее было другое: волны смыли с палуб судов большую часть заготовленных припасов и пресной воды, две трети весел, а паруса и оснастка уцелели лишь на ладьях и только одной либурне. И сколько верст теперь оставалось до Царьграда, никто даже представить себе не мог – пошли-то ведь напрямки, не вдоль берега! Хотя в противном случае о берег шторм бы нас и разбил.
Сохранившим парусную оснастку судам пришлось взять на буксир по одной либурне, с них же собрали все весла. Пользуясь свежим ветром, мы отправились в путь, молясь, чтобы уцелевших припасов хватило добраться до берега.
Не хватило – засветло и в темноте берега никто не увидел. Вечером паруса сняли, пошли посменно на веслах, меняясь с фрязями: последние, пережив шторм вместе с нами, даже не пытались возражать. Да и ладью со служакой Марчелло разбило о другой корабль, а без упрямого венецианца его подчиненные были весьма сговорчивы. Да и как иначе-то? Ведь дело касалось непосредственно выживания.
Утром следующего дня проблема отсутствия питьевой воды встала в полный рост. Без еды еще можно было бы продержаться сутки-другие на веслах, исчерпав при этом все силы. Но без питья… Мне на глаза попались два разнокалиберных котла, у большего из которых еще и крышка уцелела – и я попробовал хоть как-то выправить ситуацию. Крышку мы крепко изогнули по центру ударами обуха топора, малый котел подвесили внутри второго так, чтобы он не касался донышка. Соорудив же из мечей треногу, развели огонь под котлами, набрав в больший морской воды и накрыв его крышкой. А сверху ее налили уже холодной из-за борта…
Что было дальше? Дальше от закипевшей воды пошел пар, конденсирующийся на крышке вследствие того, что она была заметно прохладнее – холодную жидкость сверху мы старались менять постоянно, до момента нагрева. Конденсат, в свою очередь, стекал вниз по изгибу поверхности металла и скапливался непосредственно во втором котелке. В какой-то момент пресной воды в нем набиралось на три-четыре глотка – и их по очереди давали гребцам. По глотку. К концу дня таким образом удалось напоить смену гребцов на парусной либурне, сам я даже губами не коснулся тепловатой жидкости. А ночью «опреснитель» вместе со мной и помощниками перекочевал на одну из ладей – и к утру я понял, что этот вариант, по сути, лишь ненадолго оттягивает нашу скорую гибель от переутомления и обезвоживания.
Но на рассвете третьего дня пути на горизонте показался берег.
Часть третья
Глава 1
Октябрь 1069 г. от Рождества Христова
Константинополь, столица Восточной Римской империи
– И какое же послание хотел передать нам кесарь Таматархи Ростислав?
Негромкий женский голос будто разливается по просторному тронному залу, отражаясь от его стен и колонн. Интересно, так задумали архитекторы, добившись особенной акустики, или это личные способности императрицы Евдокии?
После шторма нам повезло выйти к берегу в районе Салоников, или Солуни, как еще его называют русичи. Крупный торговый порт, сильная крепость, многочисленное население. При нашем приближении в городе подняли тревогу, но отправленных нами переговорщиков приняли без лишней истерии. Получив просьбу о помощи и узнав, что бедствие потерпели фрязи, горожане выслали своих представителей, собственными глазами убедившихся в честности наших слов. И вскоре мы получили столь необходимую помощь – обновили запасы продовольствия и воды, а за следующие сутки, как смогли, отремонтировали корабельные снасти. Кроме того, местные дали нам проводника-лоцмана до Царьграда и снабдили чем-то вроде верительных грамот. Таким образом, последний отрезок пути показался мне увеселительной морской прогулкой, а пережитый кошмар шторма подсознание отодвинуло на свои задворки.
Итак, мы прибыли в Константинополь.
Когда наш караван подходил к Феодосийской гавани, следуя вдоль побережья Пропонтиды (Мраморного моря), сквозь туманную дымку проступила Святая София. Громада величественного собора, купола которого были залиты солнечным светом, а золотой крест на вершине сиял, слепя глаза, нависла надо мной во всей своей непостижимой мощи и царственной красоте. А могучие крепостные стены на побережье только усилили произведенный эффект! От одного этого вида у меня перехватило дыхание, плененный открывшимся зрелищем, я был готов тут же сорваться в храм, но… Но вместо этого меня ждала византийская таможня в порту, долгие разбирательства и препирательства с тупыми и хамоватыми ромейскими чинушами.
Воистину, качества подобных им неизменны во все времена!
В итоге я сумел разобраться с проблемой, лишь используя фряжскую палочку-выручалочку. Старший из уцелевших морпехов, некто Пьетро Оберини, нашел в гавани кого-то из своих купцов, а тот обратился напрямую к главе портовой администрации.
А ведь дело принимало очень серьезный оборот! Хотя либурны и встали на рейде у входа в гавань, сдается мне, что на деле он неплохо пристрелян расчетами катапульт из нависающих над водой крепостных башен. Поэтому вряд ли мои экипажи смогли бы прийти на помощь в случае чего – а вот тупорылые таможенники, наплевавшие на салоникские грамоты, в конце концов спровоцировали меня на… честное и о-о-очень откровенное мнение об их интеллектуальных способностях, высказанное вслух. Оскорбленные чинуши вызвали стражу – так что да, без помощи венецианцев нам пришлось бы несладко. Хорошо хоть фрязи, проникшиеся к русичам за время путешествия по штормовому морю, проявили посильное участие – и только тогда ромеи, до того упрямо требовавшие, чтобы мы убирались из гавани со своими кораблями, дали добро либурнам причалить.