– Но главное – я не стала говорить при Вальце, да и вовсе не знаю, как об этом сказать кому-то кроме тебя… Жан, перед смертью мадам Гроссо обратилась ко мне. Она кое-что сказала именно мне, не кому-то другому. Она говорила о книге, которую я должна забрать из ее спальной. Якобы там спрятана фотокарточка.
Муж изумленно приподнял брови. А я набрала в легкие больше воздуха, хоть и не знала, как сказать следующее – еще более важное. Ибо сама в суматохе осознала это не так давно и до сих пор не была уверена, что мне не почудилось.
Нет, не почудилось. Голос Жанны, я слышала до сих пор.
– Милый, она сказала мне это по-русски. На отличном правильном русском, на таком, как говорят в Петербурге. Пожалуй, на столь чистом языке, я и сама уж говорить не могу… Женя, не посчитай меня обезумевшей, но я думаю, что мадам Гроссо родилась в России.
Глава 11
6 июня, 07 часов 05 минут, Балтика, открытое море
В следующий раз я проснулась гораздо позже и даже смогла бы назвать себя отдохнувшей – если бы не чувство неясной тревоги. Что-то было не так. Да, пароход по-прежнему качало со страшной силой, но к этому я привыкнуть успела, и даже желудок меня не подводил. И все-таки что-то было не так.
С полминуты я вслушивалась лязг и скрежет парохода, в порывы ветра, атакующие иллюминатор. Из-за стенки доносились бодрые голоса Софи и Андре, моих ранних пташек… а потом меня осенило – паровая машина. Она больше не шумела, не работала.
И тогда уж паника охватила меня по-полной, ибо я точно знала, что никаких остановок вплоть до самого Гельсингфорса не намечено. Вскочила, накинула первое что под руку подвернулось и принялась искать мужа. Нашла, слава Богу, быстро, в гостиной – я даже не была уверена, что он ложился этой ночью.
– Что случилось? – спросила я, плотнее кутаясь в капот.
– Приказ командира корабля, – неохотно ответил муж, разбивая кочергой угли в горящем камине. – Впереди буря и шведский Готланд: можем сесть на мель, если не переждем. Экипаж остановил машину, пароход на якоре.
Я похолодела.
– Но… здесь же бомба! Что если этот Химик решит, будто остановка из-за него, и…
Муж, будто сражался с невидимым врагом, ударил кочергой особенно сильно. Искры фейерверком полетели вверх. Он швырнул кочергу и тяжело оперся на каминную полку.
– Жан… – позвала я, беспокоясь все сильней.
– Я все думаю, где же я так нагрешил, – ответил он чуть слышно. – Все вокруг сыпется, рушится с такой скоростью, что порой мне страшно просыпаться по утрам, Лили. Будто однажды, открыв глаза, я и тебя не увижу.
– Эй! – я легонько тронула его за руку. – Это же моя фраза. Это я всего боюсь и переживаю, как бы чего не случилось. Забыл? А ты над всем потешаешься и отвратительно шутишь. И лишь твоя самоуверенность порой позволяет и мне окончательно не сойти с ума от страха.
– Теперь еще получается, что мы идеальная пара? – хмыкнул он.
– Идеальная. А ты сомневался?
– Сомневался. Ты бы могла найти себе и кого получше.
– Могла бы, – пожала я плечами, и впрямь раздумывая. – Но, кажется, это твоя матушка говорила: лучшее – враг хорошего. Ну вот, ты хотя бы улыбнулся – всегда улыбаешься, когда я говорю о твоей матушке.
Я обняла его за талию и тотчас почувствовала теплые губы на своем виске.
– Улыбаюсь… поулыбался бы я, если б ты тогда ушла от меня.
– Но ведь я не ушла. И ни разу о том не пожалела.
– Я каждый день молюсь, чтобы ты о том не пожалела. Потому как если уйдешь… я даже обвинить тебя не посмею. Сколько раз ты меня терпела, и спасала, и прощала. На две жизни вперед хватит. А теперь еще все это… Пароход, Химик, Жанна Гроссо. Я не могу тебя больше подвести. Не имею права. Думаешь, я не вижу, как ты все время смотришь на восток, как ты хочешь туда вернуться, и как винишь меня за то, что нам пришлось уехать. Из-за меня пришлось – из-за моего упрямства, глупости, той самой напускной бравады!
– Мы вернемся, – неожиданно уверенно ответила я. – Рано или поздно ты найдешь выход – а я тебе помогу.
Но мужа это не удовлетворило. Он посмотрел на меня очень серьезно:
– Ты можешь помочь прямо сейчас.
Я с готовностью кивнула, вся превратившись в слух – так мне хотелось быть полезной. Но муж договорил:
– …если пообещаешь мне, что не станешь очертя голову лезть в расследование. Я справляюсь со всем, лишь зная, что ты в безопасности. Потому прошу, оставайся в каюте – никуда не выходи, никому не открывай. Даже Вальцу, мисс Райс и другим твоим новым друзьям. Даже Бланш – я сам объяснюсь с нашей няней.
Просьба эта меня расстроила, не скрою: я была способна на большее, и муж это знал. Однако в свете недавних событий… стоило мне прислушаться. Я кивнула.
И муж даже предупредил мой следующий опрос:
– О последней просьбе Жанны Гроссо я помню, но не стоит тебе и туда ходить. Мадам Гроссо… словом, пока ее оставили там. Ее каюта заперта, но я добуду ключ и принесу книгу из спальной тебе – ежели она и впрямь там.
Что я могла ответить на такую предупредительность? Кивнула и пообещала, что запрусь в каюте изнутри. С тем и расстались.
Жан ушел.
В гостиной я обнаружила сервированный столик с еще горячим кофе, омлетом, бутербродами и тремя видами джема для детей – все же муж чересчур их балует! Да и меня. Кофе и тот был с жирными сливками. Вообще, традиционный немецкий завтрак мало чем отличался от немецкого же обеда или ужина: разве что жирного, копченого и квашенного во второй половине дня подавали еще больше. Но мужу нравилось. Иногда он шутил, мол, хорошо, что нас не отправились в Британию, ибо на постной овсянке он бы долго не протянул…
Вопреки моим опасениям, никто особенно меня не разыскивал и не стучал поминутно в дверь. Лишь Софи разок спросила, где Бланш, но ответом моим вполне удовлетворилась и согласилась тихонько порисовать с младшим братом. Я же, подкрепившись, кажется, на день вперед, почувствовала себя способной мыслить трезво и разложить, наконец, все по полочкам.
Что же все-таки вчера произошло?
Я и теперь не верила, что цианид в чашу с отваром – для меня ли или мадам Гроссо – подсыпал Шефер. Это не метод полиции, определенно. И в вину Аурелии я не верила: никто не будет кусать руку, которая кормит. Хоть я и знала уже, что креолку посадили под замок – это было решение Вальца.
Но кто-то ведь добавил в чашу цианид! Не магическим же образом он там оказался! Знать бы точно, кто входил в альков, покуда я вела бесполезную – как теперь уж мне казалось – беседу с мадам Гроссо. Как же я кляла себя теперь, что глядела не туда, куда следовало бы!
К алькову, покуда Аурелия разливала отвар по чашам, я сидела спиной…
Зато лицом к нему сидели Ева и господин Муратов. Они, конечно вели оживленную беседу и едва ли видели что-то, кроме друг друга (взаимный их интерес не заметить невозможно), но все же. Непременно нужно с ними поговорить! Позже, покамест я обещала мужу не покидать каюты.
И еще я совершенно точно помнила, что ни Ева, ни Муратов с мест не вставали. Стало быть, они единственные, кто физически не могли проникнуть в альков и подсыпать яд. Хотя бы двое невиновных у меня есть.
* * *
6 июня, 11 часов 20 минут, Балтика, открытое море
Время взаперти тянулось неимоверно долго… Когда за дверью послышались шаги, а после ключ начал поворачиваться в замочной скважине – кажется, я была бы рада любому гостю, пусть бы это был и злодей.
Но, слава Богу, всего лишь вернулся муж.
– Тебя никто не видел? – обеспокоилась я и сама выглянула в коридор – пусто.
– Никто. Большинство пассажиров сидят по каютам и даже в ресторан не выходят – все обеспокоены случившимся, не только мы. Да и качка к прогулкам не располагает.
– А Бланш? Ты видел ее?
– Видел, – помрачнел муж. – Бедняжка вся в слезах, боится оставаться одна.
Я покачала головой:
– Хочешь или нет, я позову ее к нам! Поверь, Бланш благоразумна и не станет открывать дверь кому ни попадя!
– Как знаешь, – не стал спорить муж.
Он прошел вглубь гостиной, выдвинул ящик секретера, так и не заполненный мною, и оставил там большой изящный ключ на брелоке.
– От каюты Жанны Гроссо, – пояснил он. – Второй есть лишь у Вальца, а этот оставлю здесь от греха подальше. Если пассажиры случайно увидят его у меня, будут вопросы…
Но о главном молчал. Мне пришлось спросить самой:
– Ты был в каюте мадам Гроссо? Достал книгу?
Муж повел бровями:
– Я обыскал всю комнату и гостиную тоже. И пришел к выводу, что книгою мадам Гроссо назвала дамский журнал. А впрочем, это вполне в ее духе, ибо другой литературы в ее каюте нет.
Он охотно протянул мне брошюрку журнала, что прятал за полой сюртука.
– Ты ужасный мизогон… – вяло упрекнула я, но моим вниманием уже всецело завладел журнал. – Жанна сказала о книге по-русски и, возможно, просто ошиблась, употребив не то слово.
Это был номер «Le Moniteur de la Mode» от третьего июня 1891 года – популярный женский журнал. Здесь были гравюры, демонстрирующие новинки парижской моды, выкройки, театральные афиши, светские сплетни и коротенькие фривольные рассказы. Прелестное чтиво для беззаботных парижанок. Не буду строить из себя интеллектуалку, читающую лишь Кьеркегора и Ницше: да, я и в Берлине выписывала пару-тройку модных парижских журналов, подобных этому. А уж моднице Жанне Гроссо читать подобное тем более не зазорно.
Вытряхивать все содержимое, спрятанное меж страниц, я не спешила. Пролистнула, отмечая, что и где Жанна выделяла карандашом – но записей было не много. К карандашным отметкам я решила вернуться позже, а пока все-таки не терпелось добыть фотокарточку. А она действительно была вложена рядом с выкройкой экстравагантного наряда.
– Нашла? – муж встал за моим плечом.
Фотокарточка была старой, сильно пожелтевшей, с заломами и мятыми краями. Неважного качества, каким выходили карточки, сделанные очень старыми первыми фотографическими аппаратами. И все же на ней можно было узнать Жанну Гроссо. Совсем еще юную, смеющуюся, одетую в простое светлое платье. Она счастливо обнимала девчушку лет пяти – чернявую, с темными глазами-вишенками и тоже смеющуюся. Девочка протягивала пухлую ручку к объективу фотокамеры: фотограф, судя по всему, был ей не чужим.
– Кто это девочка? – спросил муж. – Дочь Жанны?
– Не знаю… вероятно. Она ведь говорила, что у нее была дочь. Есть дочь.
Взяв у меня из рук карточку, Жан перевернул ее: на обороте чернилами было выведено: «Черниговка, 1877 годъ».
– Она и впрямь была русской… – пораженно произнес Жан. – Никогда бы не подумал.
Он снова развернул карточку лицом, и теперь уж в глаза бросилась обстановка: фото было сделано во дворе, летом. На лавке рядом с девочкой корзина, полная яблок, за спинами отчетливо виднелась бревенчатая стена дома, и от всего вокруг веяло чем-то до того знакомым, родным, что у меня от тоски защемило сердце.
Я непроизвольно приложила пальцы к губам. Прошептала:
Муж изумленно приподнял брови. А я набрала в легкие больше воздуха, хоть и не знала, как сказать следующее – еще более важное. Ибо сама в суматохе осознала это не так давно и до сих пор не была уверена, что мне не почудилось.
Нет, не почудилось. Голос Жанны, я слышала до сих пор.
– Милый, она сказала мне это по-русски. На отличном правильном русском, на таком, как говорят в Петербурге. Пожалуй, на столь чистом языке, я и сама уж говорить не могу… Женя, не посчитай меня обезумевшей, но я думаю, что мадам Гроссо родилась в России.
Глава 11
6 июня, 07 часов 05 минут, Балтика, открытое море
В следующий раз я проснулась гораздо позже и даже смогла бы назвать себя отдохнувшей – если бы не чувство неясной тревоги. Что-то было не так. Да, пароход по-прежнему качало со страшной силой, но к этому я привыкнуть успела, и даже желудок меня не подводил. И все-таки что-то было не так.
С полминуты я вслушивалась лязг и скрежет парохода, в порывы ветра, атакующие иллюминатор. Из-за стенки доносились бодрые голоса Софи и Андре, моих ранних пташек… а потом меня осенило – паровая машина. Она больше не шумела, не работала.
И тогда уж паника охватила меня по-полной, ибо я точно знала, что никаких остановок вплоть до самого Гельсингфорса не намечено. Вскочила, накинула первое что под руку подвернулось и принялась искать мужа. Нашла, слава Богу, быстро, в гостиной – я даже не была уверена, что он ложился этой ночью.
– Что случилось? – спросила я, плотнее кутаясь в капот.
– Приказ командира корабля, – неохотно ответил муж, разбивая кочергой угли в горящем камине. – Впереди буря и шведский Готланд: можем сесть на мель, если не переждем. Экипаж остановил машину, пароход на якоре.
Я похолодела.
– Но… здесь же бомба! Что если этот Химик решит, будто остановка из-за него, и…
Муж, будто сражался с невидимым врагом, ударил кочергой особенно сильно. Искры фейерверком полетели вверх. Он швырнул кочергу и тяжело оперся на каминную полку.
– Жан… – позвала я, беспокоясь все сильней.
– Я все думаю, где же я так нагрешил, – ответил он чуть слышно. – Все вокруг сыпется, рушится с такой скоростью, что порой мне страшно просыпаться по утрам, Лили. Будто однажды, открыв глаза, я и тебя не увижу.
– Эй! – я легонько тронула его за руку. – Это же моя фраза. Это я всего боюсь и переживаю, как бы чего не случилось. Забыл? А ты над всем потешаешься и отвратительно шутишь. И лишь твоя самоуверенность порой позволяет и мне окончательно не сойти с ума от страха.
– Теперь еще получается, что мы идеальная пара? – хмыкнул он.
– Идеальная. А ты сомневался?
– Сомневался. Ты бы могла найти себе и кого получше.
– Могла бы, – пожала я плечами, и впрямь раздумывая. – Но, кажется, это твоя матушка говорила: лучшее – враг хорошего. Ну вот, ты хотя бы улыбнулся – всегда улыбаешься, когда я говорю о твоей матушке.
Я обняла его за талию и тотчас почувствовала теплые губы на своем виске.
– Улыбаюсь… поулыбался бы я, если б ты тогда ушла от меня.
– Но ведь я не ушла. И ни разу о том не пожалела.
– Я каждый день молюсь, чтобы ты о том не пожалела. Потому как если уйдешь… я даже обвинить тебя не посмею. Сколько раз ты меня терпела, и спасала, и прощала. На две жизни вперед хватит. А теперь еще все это… Пароход, Химик, Жанна Гроссо. Я не могу тебя больше подвести. Не имею права. Думаешь, я не вижу, как ты все время смотришь на восток, как ты хочешь туда вернуться, и как винишь меня за то, что нам пришлось уехать. Из-за меня пришлось – из-за моего упрямства, глупости, той самой напускной бравады!
– Мы вернемся, – неожиданно уверенно ответила я. – Рано или поздно ты найдешь выход – а я тебе помогу.
Но мужа это не удовлетворило. Он посмотрел на меня очень серьезно:
– Ты можешь помочь прямо сейчас.
Я с готовностью кивнула, вся превратившись в слух – так мне хотелось быть полезной. Но муж договорил:
– …если пообещаешь мне, что не станешь очертя голову лезть в расследование. Я справляюсь со всем, лишь зная, что ты в безопасности. Потому прошу, оставайся в каюте – никуда не выходи, никому не открывай. Даже Вальцу, мисс Райс и другим твоим новым друзьям. Даже Бланш – я сам объяснюсь с нашей няней.
Просьба эта меня расстроила, не скрою: я была способна на большее, и муж это знал. Однако в свете недавних событий… стоило мне прислушаться. Я кивнула.
И муж даже предупредил мой следующий опрос:
– О последней просьбе Жанны Гроссо я помню, но не стоит тебе и туда ходить. Мадам Гроссо… словом, пока ее оставили там. Ее каюта заперта, но я добуду ключ и принесу книгу из спальной тебе – ежели она и впрямь там.
Что я могла ответить на такую предупредительность? Кивнула и пообещала, что запрусь в каюте изнутри. С тем и расстались.
Жан ушел.
В гостиной я обнаружила сервированный столик с еще горячим кофе, омлетом, бутербродами и тремя видами джема для детей – все же муж чересчур их балует! Да и меня. Кофе и тот был с жирными сливками. Вообще, традиционный немецкий завтрак мало чем отличался от немецкого же обеда или ужина: разве что жирного, копченого и квашенного во второй половине дня подавали еще больше. Но мужу нравилось. Иногда он шутил, мол, хорошо, что нас не отправились в Британию, ибо на постной овсянке он бы долго не протянул…
Вопреки моим опасениям, никто особенно меня не разыскивал и не стучал поминутно в дверь. Лишь Софи разок спросила, где Бланш, но ответом моим вполне удовлетворилась и согласилась тихонько порисовать с младшим братом. Я же, подкрепившись, кажется, на день вперед, почувствовала себя способной мыслить трезво и разложить, наконец, все по полочкам.
Что же все-таки вчера произошло?
Я и теперь не верила, что цианид в чашу с отваром – для меня ли или мадам Гроссо – подсыпал Шефер. Это не метод полиции, определенно. И в вину Аурелии я не верила: никто не будет кусать руку, которая кормит. Хоть я и знала уже, что креолку посадили под замок – это было решение Вальца.
Но кто-то ведь добавил в чашу цианид! Не магическим же образом он там оказался! Знать бы точно, кто входил в альков, покуда я вела бесполезную – как теперь уж мне казалось – беседу с мадам Гроссо. Как же я кляла себя теперь, что глядела не туда, куда следовало бы!
К алькову, покуда Аурелия разливала отвар по чашам, я сидела спиной…
Зато лицом к нему сидели Ева и господин Муратов. Они, конечно вели оживленную беседу и едва ли видели что-то, кроме друг друга (взаимный их интерес не заметить невозможно), но все же. Непременно нужно с ними поговорить! Позже, покамест я обещала мужу не покидать каюты.
И еще я совершенно точно помнила, что ни Ева, ни Муратов с мест не вставали. Стало быть, они единственные, кто физически не могли проникнуть в альков и подсыпать яд. Хотя бы двое невиновных у меня есть.
* * *
6 июня, 11 часов 20 минут, Балтика, открытое море
Время взаперти тянулось неимоверно долго… Когда за дверью послышались шаги, а после ключ начал поворачиваться в замочной скважине – кажется, я была бы рада любому гостю, пусть бы это был и злодей.
Но, слава Богу, всего лишь вернулся муж.
– Тебя никто не видел? – обеспокоилась я и сама выглянула в коридор – пусто.
– Никто. Большинство пассажиров сидят по каютам и даже в ресторан не выходят – все обеспокоены случившимся, не только мы. Да и качка к прогулкам не располагает.
– А Бланш? Ты видел ее?
– Видел, – помрачнел муж. – Бедняжка вся в слезах, боится оставаться одна.
Я покачала головой:
– Хочешь или нет, я позову ее к нам! Поверь, Бланш благоразумна и не станет открывать дверь кому ни попадя!
– Как знаешь, – не стал спорить муж.
Он прошел вглубь гостиной, выдвинул ящик секретера, так и не заполненный мною, и оставил там большой изящный ключ на брелоке.
– От каюты Жанны Гроссо, – пояснил он. – Второй есть лишь у Вальца, а этот оставлю здесь от греха подальше. Если пассажиры случайно увидят его у меня, будут вопросы…
Но о главном молчал. Мне пришлось спросить самой:
– Ты был в каюте мадам Гроссо? Достал книгу?
Муж повел бровями:
– Я обыскал всю комнату и гостиную тоже. И пришел к выводу, что книгою мадам Гроссо назвала дамский журнал. А впрочем, это вполне в ее духе, ибо другой литературы в ее каюте нет.
Он охотно протянул мне брошюрку журнала, что прятал за полой сюртука.
– Ты ужасный мизогон… – вяло упрекнула я, но моим вниманием уже всецело завладел журнал. – Жанна сказала о книге по-русски и, возможно, просто ошиблась, употребив не то слово.
Это был номер «Le Moniteur de la Mode» от третьего июня 1891 года – популярный женский журнал. Здесь были гравюры, демонстрирующие новинки парижской моды, выкройки, театральные афиши, светские сплетни и коротенькие фривольные рассказы. Прелестное чтиво для беззаботных парижанок. Не буду строить из себя интеллектуалку, читающую лишь Кьеркегора и Ницше: да, я и в Берлине выписывала пару-тройку модных парижских журналов, подобных этому. А уж моднице Жанне Гроссо читать подобное тем более не зазорно.
Вытряхивать все содержимое, спрятанное меж страниц, я не спешила. Пролистнула, отмечая, что и где Жанна выделяла карандашом – но записей было не много. К карандашным отметкам я решила вернуться позже, а пока все-таки не терпелось добыть фотокарточку. А она действительно была вложена рядом с выкройкой экстравагантного наряда.
– Нашла? – муж встал за моим плечом.
Фотокарточка была старой, сильно пожелтевшей, с заломами и мятыми краями. Неважного качества, каким выходили карточки, сделанные очень старыми первыми фотографическими аппаратами. И все же на ней можно было узнать Жанну Гроссо. Совсем еще юную, смеющуюся, одетую в простое светлое платье. Она счастливо обнимала девчушку лет пяти – чернявую, с темными глазами-вишенками и тоже смеющуюся. Девочка протягивала пухлую ручку к объективу фотокамеры: фотограф, судя по всему, был ей не чужим.
– Кто это девочка? – спросил муж. – Дочь Жанны?
– Не знаю… вероятно. Она ведь говорила, что у нее была дочь. Есть дочь.
Взяв у меня из рук карточку, Жан перевернул ее: на обороте чернилами было выведено: «Черниговка, 1877 годъ».
– Она и впрямь была русской… – пораженно произнес Жан. – Никогда бы не подумал.
Он снова развернул карточку лицом, и теперь уж в глаза бросилась обстановка: фото было сделано во дворе, летом. На лавке рядом с девочкой корзина, полная яблок, за спинами отчетливо виднелась бревенчатая стена дома, и от всего вокруг веяло чем-то до того знакомым, родным, что у меня от тоски защемило сердце.
Я непроизвольно приложила пальцы к губам. Прошептала: