– Ваше высокоблагородие, разрешите доложить, – Гусев, было, попробовал вставить слово оправдания, но толстячок оттого только ещё больше рассвирепел.

– Молча-ать! Молчать, я сказал, стервец! Кто тебе слово давал, скотина ты безмозглая! Почему мундир не по уставу? Почему букли и коса не набита? Почему погонов два, а не один, как полагается? Почему хвосты собачьи на картузах висят? Вы что, из балагана припёрлись в армию?! Содрать всё немедленно!

– Не замай! – рявкнул Афанасьев, отталкивая двух офицеров, попытавшихся сорвать нашитый волчий хвост. – Не вами дадено, а за бой и за кровь нашито!

– Ваше высокоблагородие! Особой отдельной команде егерей главного квартирмейстерства армии высочайше позволено иметь сии отличия за совершённые ранее подвиги на своих картузах. И второй погон разрешено носить, ибо егеря команды по две сумки для патронов и для гренад носят на боевых выходах! – попытался объясниться Гусев, изворачиваясь от двух выборгских офицеров.

– Так вы ещё и не апшеронские! Отдельная команда егерей, говорите! – Думашев зло прищурил глаза. – Ну вот вы и попались мне, голубчики! Два месяца назад безобразия в моём полку творили?! Дело замяли, а думаете, я всё забыл?! Мишка, бегом за дежурным плутонгом! Взять стервецов под арест и ко мне их в полковой штаб связанными!

– Да за что, Ваше высокоблагородие? Мы ведь ничего преступного не сотворили! – Гусев сам снял головной убор и кивнул товарищу. – Василий, снимай картуз и руками не вздумай господ офицеров трогать, не то, и правда, словно мятежников тут повяжут!

– Сдать оружие! – капитан из свиты Думашева стоял напротив егерей со взведённым курком на пистоле. – Не брыкайтесь, иначе махом дырку на лбу нарисую!

Штуцера Гусева и Василия перекочевали, как и их штыки-кортики с пистолетами, в руки офицерской свиты.

– Да неужто! – прорычал Думашев, выслушав что-то докладывающего ему майора. – Ну, значит, допорю, коли тогда не успели. Так это ты, рыжая сволота, от меня в егеря перебёг, а потом ещё мутил что-то и за своими тряпками в мой полк хаживал? Попался, мерзавец! – и он уставился на стоявшего без головного убора огненно-рыжего Афанасьева.

– Господин полковник, у них в мешках огнепроводный шнур засунут, хорошие такие мотки у каждого, – доложился майор. – Видать, стащили откуда-то его, стервецы!

Со стороны площади раздался топот множества ног, к месту с задержанными подбегал гренадёрский плутонг во главе с поручиком.

– Так-так-так, – удовлетворённо потёр руки Думашев. – Ну, теперь вы уже не отвертитесь, голубчики. Вот для вас уже и виселица нарисовалась. Неподчинение офицерам, шта-аб-офицерам! – поднял он кверху свой указательный палец. – Да ещё и в военное время! Это раз. Кража военного имущества! Два. Попытка нападения на командира полка бывшим его подчинённым! Три! Больше уже ничего не надо, конец вам, мерзавцы, и вашего Егорова теперь наказание не минует!

Думашев победно улыбнулся. На душе у него было опять хорошо. После такой встряски очень сильно хотелось есть. Лошадь уже поймали и подвели к хозяину. А в ресторации «Bouillon» у Жозе Гастара подают на сегодняшний обед: консономе с дьябле – острыми сырными гренками, приправленными кайенским перцем, овощной суп кольбер с тёртым варёным яйцом, осетрина по-русски, поросёнок жареный в соусе Пуаврад, запечённые перепела, ещё пять-шесть блюд и изумительное фисташковое мороженое. А какие там прекрасные вина!

– Этих под конвоем в мой подвал, – махнул он рукой на егерей, указывая гренадёрскому поручику. – Будут нерасторопны, бейте их прикладами, я разрешаю, всё равно им уже виселица, – и, вскочив на лошадей, всадники поскакали своей дорогой.

– Пошли вперёд! – рявкнул офицер, и конвойный плутонг повёл задержанных в расположение Выборгского полка.



– Вашбродь, вашбродь, беда, откройте! – Лёшка только что прилёг вздремнуть после сытного обеда в своей комнатушке, но не тут-то было. В дверь избы стучал Макарыч, унтер он был опытный и за просто так беспокоить командира бы явно не стал. Значит, и правда стряслось что-то из рук вон серьёзное.

– Мируна, Стефан, откройте! – крикнул он на хозяйскую половину дома, сам натягивая на исподнюю рубаху егерский доломан.

– Ну что ещё там приключилось? Опять, что ли, у нас Федька набедокурил?

– Хужее, вашбродь, гораздо хужее, – раскрасневшийся сержант помог Лёшке натянуть сверху шинель.

– Гусева Сергея и Афанасьева Ваську выборгские задержали. От них только что тот капрал прибёг, которого мы пару месяцев назад хорошенько поколотили. Говорит, что сам Думашев их под арест в городе брал. Кричал, дескать, громко, что егерям теперь точно виселица будет, за неповиновение господам, за кражу военного имущества и ажно за покушение на самого полковника! Цельный гренадёрский плутонг их по улице под штыками вёл, а уже потом в подвал того каменного дома, где господин полковник проживает со своим штабом, наших ребят закрыли и двух часовых к той подвальной двери приставили. Капрал, что эту весть принёс, божился, что сам всё своими глазами видел и сразу же нас предупредить побежал. Пока Думашева нет, сбёг, грит, быстрее, а то тот скорый на расправу и сам ведь может застрелить Серёжку с Васькой, а потом где надо всем объяснится за это.

– Да-а, дела-а! – Лешка наконец-то привёл себя в уставной вид, и они вышли вместе с Макарычем на улицу. За оградой дома стояло более трёх десятков егерей, с напряжённым видом вглядывающихся в подходящих к ним командиров.

– Команда, становись! Сми-ирно-о! – рявкнул Тимофей, и солдаты разобрались в три шеренги. – Ваше благородие, отдельная егерская команда главного квартирмейстерства армии по сигналу «боевой сбор» построена, докладывает каптенармус Осокин.

– Вольно! – Егоров осмотрел строй. Все в нём стояли при штатном личном оружии, с гренадными подсумками и даже единственный мушкетон с собой прихватили. Словно на боевой выход все собрались!

– Это что за война, Иван Макарович? – Алексей пристально посмотрел на своего заместителя. – Вы никак силой решили наших страдальцев отбивать, а?! Знаете, как это всё называется на языке у власти-то?

– Догадываюсь, вашбродь, – вздохнул тот. – Но что делать-то? Нельзя же ребят вот так вот запросто на позорную смерть отпускать?

– Я сам во всём разберусь, – Алексей прошёлся вдоль первой шеренги и заглянул вглубь строя. На заднем его плане виднелись недавно прибывшие из пехотных полков Зосима с Саввой и братья сербы из Слатины. И эти тут, без году неделя в команде, ещё даже особого знака на картуз не заслужили, а уже целый Выборгский полк собрались воевать! Егоров обернулся к сержанту. – Хоть без патронов у нас люди стоят в строю, надеюсь, ума-то хватило боевого припаса с собою не брать?

Макарыч виновато потупился в землю.

– Поня-ятно. Значит, в полной боевой выкладке вышли, – констатировал подпоручик. – Ну вы и даёте, братцы, да вас же всех теперь за это можно будет под трибунал отдавать, тут уже не простое недовольство, тут самим мятежом пахнет! Значит так. Сейчас все расходятся по положенным им квартирам и сидят там как мыши, не высовывая своего носа на улицу. Я пойду к самому главному квартирмейстеру армии и доложу ему о том безобразии, которое сотворил командир Выборгского пехотного полка. До моего возвращения за командира остаётся младший сержант Дубков Иван Макарович. Никуда не лезьте и ничего не предпринимайте! Всё ли ясно, егеря?

В строю вразброд ответили, что им всё ясно.

– Я не понял, воины! – рявкнул подпоручик. – Вам ясно, чтобы оставаться в своём расположении, слушаться сержанта Дубкова и никуда самим не лезть, а?!

– Так точно, вашблагородие! – наконец дружно отозвался строй егерей.

– Вот то-то же! – кивнул удовлетворённо Егоров. – А то расслабились, понимаешь ли! Не особая воинская команда, а какая-то банда пьяных арнаутов!



– Митюш, долго ещё их высокоблагородия будут там совещаться? – полюбопытствовал Алексей у адъютанта главного квартирмейстера армии. – У меня дело срочное к Ивану Фёдоровичу, безотлагательное, а моего первого начальника нет. Генрих Фридрихович ещё с Браилова не вернулся, вот потому и иду напрямую.

Молодой прапорщик, сидящий с важным видом за столом, у самого входа в кабинет начальника штаба, с сожалением помотал головой:

– Да боюсь, ещё долго они будут заседать, Алексей. Какой уже день подряд всё что-то планируют, всё заседают там. Непонятно же вообще сейчас, то ли быть дальше этой войне, то ли ждать перемирия с турками. Санкт-Петербург один за другим курьерами циркуляры шлёт, и каждый из новых противоречит предыдущему. А что стряслось-то, скажи, может быть, я чем-нибудь смогу помочь?


Лёшка с сомнением поглядел на паренька. Был он того же возраста, что и Егоров, происходил, как видно, из высоких благородных фамилий и держался со всеми как-то снисходительно, но вот самого Алексея Митя уважал. Видать, наслушался рассказов о делах особой команды, да и не видел он в Алексее для себя конкурента. Ну кто такой для него Егоров? Простой и беспородный дворянчик, который пулей и шпагой пробивается вверх по крутой карьерной лестнице. И в каждом новом бою или на дальнем выходе любая из ступенек этой лестницы могла легко и запросто сломаться. А у Митяя всё уже было в этой жизни определено. Ему только и оставалось прослужить возле самих армейских верхов всю эту войну, получить чины и особые наградные после победы и затем возвращаться в великосветское общество столицы эдаким заслуженным боевым офицером. А дальше будет служба в гвардейском полку, придворные парады, салоны, балы и сватовство на дочери какого-нибудь графа или даже князя. Всё это прямо рисовалось на холёном лице Митеньки Толстого.

– Ну хорошо, слушай, Мить, может, и вправду ты их высокоблагородиям расскажешь об моём деле, а я в Выборгский пехотный побегу, боюсь, как бы там чего-нибудь дурного не случилось, – и Алексей подробно рассказал обо всём том, что произошло с его егерями и полковником Думашевым.



– Ваше высокоблагородие, господин полковник! – обратился к Думашеву дежурный по полку офицер. – К вам там подпоручик Егоров на аудиенцию пожаловал, командир тех егерей, что сегодня перед обедом задержали. Просит передать, что он очень хочет вас видеть.

– Очень хочет видеть? – хохотнул Александр Фёдорович. – А хочу ли я сам видеть какого-то там подпоручика, вот ведь в чём вопрос, капитан!

Командир Выборгского полка был немного пьян. На обеде в ресторации он позволил себе выпить две бутылки превосходного французского вина и как-то совсем упустил из виду этот досадный и глупый случай с егерями. Ну ничего, сейчас он всё исправит, и Думашев кивнул ожидающему распоряжений капитану:

– Давай сюда этого, как там его, Егорова и старших офицеров сюда крикни. Сейчас я покажу, как нужно строить этих молодых выскочек!

Через пять минут Лёшка стоял навытяжку перед крепко сбитым, стремящимся к полноте командиром Выборгского пехотного полка. Тот, словно Цезарь на тронном кресле. сидел посреди большой залы в окружении своих старших офицеров.

– Ваше высокоблагородие, господин полковник, прошу простить мне мою дерзость, что отвлекаю вас от высоких дел, но прошу вас уделить мне толику вашего драгоценного времени.

Думашев как то неопределённо хмыкнул, и Лешка, сочтя это за разрешение, продолжил своё обращение:

– Произошла какая-то досадная ошибка или недоразумение. Мои егеря выполняли моё личное распоряжение по доработке новой подрывной мины и несли полученный огнепроводный шнур в свою мастерскую, созданную с разрешения высокого начальства в моей команде. Ни о какой краже военного имущества тут и речи быть не могло. Солдаты эти послушные, в дерзости и неповиновении никогда замечены не были. Напротив, несколько раз были отмечены в приказе за проявленную в боях доблесть и за пролитие крови на поле брани.

– Молчать! Молчать, щенок! – всё более багровеющий по мере Лёшкиного рассказа Думашев наконец-то не выдержал и разразился истерическим криком. – Ты что мне тут мелешь, подпоручик! – он выскочил из кресла и подошёл вплотную к Егорову. – Я думал, ты меня тут молить о прощении будешь, а ты мне про какие-то мины, огнепроводные шнуры и дурацкую доблесть своего быдла рассказываешь?! Да вы там все в команде распоясались! Собачьими хвостами увешались, тряпок и ремней на себя нацепили, порядка не знаете! Как ты стоишь передо мной, паршивец?!

Лёшку начала накрывать волна холодной ярости. Он бы непременно сорвался, не выдержал бы издевательств этого хама и, конечно же, наломал бы дров, но два года под пулями бок о бок со своими егерями дали ему такую нужную сейчас устойчивость и выдержку. За его плечами сейчас было почти что четыре десятка душ, а в подвале двое его солдат стояли уже у смертельной черты. Нет, он не даст козырей этому борову!

Алексей глубоко вздохнул и посмотрел пристально в глаза полковнику:

– Ваше высокоблагородие, я офицер, дворянин и вышел из старинного, пусть даже и небогатого служивого рода. Но честь имею! Со всем моим к вам уважением, будьте настолько любезны обходиться без оскорблений и обращаться ко мне, как и положено по уставу. Ни я, ни мои солдаты, задержанные вами, не состоим в прямом вашем подчинении. Если они в чём-то и виноваты, то пусть это решают те, кому и положено по всем уставам и по внутреннему распорядку русской императорской армии!

– Так ты меня ещё и учить будешь, как я у себя же поступать должен?! Да я сам тут власть, я сам тут командование и сам решаю, кого казнить, а кого миловать! – прямо-таки несло взбешённого полковника.

Вся свита замерла на месте, прекрасно помня, как опасно бывает перечить своему хозяину.

– Я никого не учу, господин полковник, – опять спокойно ответил ему Лёшка. – Если моя просьба кажется вам невыполнимой, ну что же, прошу вас меня извинить, я убываю в штаб армии, у которого и находится в подчинении моя особая егерская команда.

– Ты отсюда никуда не пойдёшь! – полковник обернулся в сторону своих офицеров и призывно махнул рукой. – Взять его! Закрыть в отдельную арестантскую эту каналью. Сначала разберёмся с его солдатами, а потом уже решим, что и с ним дальше будем делать!

Подполковник, стоявший рядом с командиром полка, приблизился к нему вплотную и что-то тихо зашептал.

– Вздор! Всё вздор! – Думашев отмахнулся от своего заместителя. – Ты, Иван Савельич, не о том печёшься сейчас, какая там офицерская честь, какая особенная команда? Он в мой полк припёрся и меня же учить здесь вздумал! Не перечь ты мне, пойдём-ка лучше в мой кабинет, у меня там штоф гданьской анисовой дожидается. – И выходя из комнаты, отдал распоряжение: – Разоружайте его, мерзавца, и в подвал до завтрашнего утра!

Трое офицеров подошли к Егорову. Он бы справился со всеми ними. Но опять же это неминуемо обернётся против него и его людей. И он, открыв клапана кобур, передал им оба своих пистолета рукоятками вперёд, присоединив сюда же и гольбейн. – Надеюсь, шпагу вы забирать у меня не будете, господа? Или у вас, так же как и у вашего командира, не осталось понятия об офицерской чести?

Высокий капитан-поручик в гренадёрском мундире только лишь поморщился и мотнул головой:

– Насчёт шпаги, думаю, что её можно вам оставить, особого циркуляра-то об аресте нет. – И немного помолчав, развёл руками. – Прости, подпоручик, но мы и сами тут люди подневольные, ступай за нами на полковую гауптвахту. Там в подвале для господ офицеров отдельная клетушка есть.



«Вот тебе и пик военной карьеры, – думал Лешка, вглядываясь в слабый огонёк жирового светильника. – Какой-то один дурак и самодур встретился на жизненном пути, и вот всё разом под откос и покатилось. Ладно, он дворянин, и уж как-нибудь, но выпутается из всей этой скверной истории, а вот что будет с теми, кто из мужицкого, „подлого“ сословия в солдаты загремел? Легко можно пулю или петлю заработать! Как же не вовремя это всё случилось! Барон Оффенберг в Бендерах и неизвестно когда здесь вообще будет. Вот бы кто смог всё уладить, хотя и всыплет потом по первое число. Да-а, а без него выпутаться будет очень и очень сложно».

– Вашбродь, вашбродь, Ляксей Петрович, вы ли это? – раздался из коридора приглушённый голос Афанасьева.

Лёшка приник к двери, прислушиваясь.

– Вашбродь, это я, Васька, рядовой Афанасьев и капрал Гусев рядом со мной.

– Тут я, тут, – откликнулся Егоров. – Живы там, не помяла вас пехота?

– Да не-е, – протянул Рыжий. – Так только, фонарь мне под глаз подвесил их поручик, когда я потребовал обо всём этом вам доложить. А так-то ничего, холодновато вот только, шинелки-то наши забрали гренадёры.

– Ну, держитесь, братцы, вы главное никому не хамите и ни в чём не перечьте, во всём на меня ссылайтесь, – приказал Лёшка. – Авось вскоре решится всё.

В это время грохнула дверь, и визгливый голос загомонил в коридоре:

– Не болтать, разговоры содержащихся на гауптвахте строжайше запрещены!

– Простите, Бога ради, Ваше благородие, – опять донёсся басок Василия. – Из-за меня, из-за дурня, ведь все тут страдают.

– Молчать! Молчать, я сказал! – орал всё тот же визгливый голос. – Я вот сейчас ведро ледяной воды принесу и окачу вас всех. Вмиг заледенеете тут и языком болтать перестанете.

Угроза была реальная, оказаться мокрым в этом холодном подвале было весьма опасно, и больше терпения тюремщика никто не испытывал.

Время в этой холодной темени шло по каким-то своим законам, и Лёшка успел уже порядком замёрзнуть, свернувшись калачиком на жёстких нарах, когда где-то сверху грохнула дверь и железные засовы, а потом в коридоре послышались голоса и топот ног нескольких человек.