— Точно? — подавшись вперед с табуретки, спросил Гант.

Стоявший рядом Паук фыркнул:

— Не занудствуй, лягушка чокнутая. Мужчине иногда нужно расслабиться.

Гант ответил ему непристойным жестом и зыркнул на меня:

— Так что?

Я глубоко вдохнула, но произнести речь не успела. Воздух вокруг нас переменился. Моргнул свет, запнулись двигатели.

— Какого черта?

От колебаний гравитации у меня засосало в животе. Воздух пропах корицей и горелым пластиком. Где-то звонил церковный колокол, орал ребенок, выла собака. Я ощутила вкус каждого цвета. У меня подскочила температура, а мир отодвинулся, словно я смотрела не в тот конец подзорной трубы. На страшный, неизмеримый временем миг все обратилось в прозрачный лед: Гант, мои руки, стены вокруг. Я видела звезды сквозь кожу и кости собственных ладоней.

Мир щелчком стал на место, каким и был всегда, только в коридоре негодующе орала сигнализация.

— Что? — выдохнула я, губы не слушались. — Что это?

Я свалилась на палубу. Язык трепыхался, как выброшенный на берег дельфин.

Гант обратил на меня оба набора глаз:

— Сотрясение реальности.

В его устах это прозвучало как самое обыкновенное дело.

— Сильное, — уточнил он и по терминалу на запястье проверил работу корабельных систем. — Нас только краем зацепило, но освещению грузового отсека капец и гравиустановке челнока тоже. Боюсь, с прыжковым двигателем теперь непорядок.

— Оно кончилось? — спросила я.

— Будем надеяться.

Я всмотрелась в интерфейс. Уже поступали сообщения от внешних станций. Гант не ошибся: сотрясение было необычно сильным и захватило большой объем, расходясь от Интрузии, как цунами по низким островкам. Руки у меня дрожали, но я поднялась с пола.

— Извините, я сейчас вернусь.

Гант ухмыльнулся. Аварийные лампочки просвечивали мех на кончиках его ушей.

— Что, салага, проблеваться надо?





6

Злая Собака




Нод со своим выводком на славу постарался в починке моих двигателей и внутренних систем. Они даже распечатали пластины обшивки на замену расколовшихся и смятых, когда я очертя голову ныряла, а потом, соответственно, выныривала из нимтокского колонистского ковчега под названием «Неуемный зуд».

Скоро моя броня снова станет пригодной для боя, только одну большую вмятину я решила сохранить как есть. Нос у меня останется несколько приплюснут и скособочен, но я собиралась носить этот шрам, как орден. Кое-кто из солдат-людей гордился шрамами, а я чем хуже? Я эту вмятину заслужила. Пусть будет предупреждением всякому, кому хватит глупости царапнуть по мне лазерным прицелом.

Брат мой Грешник затаился в режиме невидимости за несколько километров справа по носу. Если бы не он, меня бы не было в живых. Его голос, когда он заговаривал, звонко и четко звучал на фоне звездных шорохов и китовой песни кораблей в дальних системах. Встречались мы и в виртуальной реальности в форме своих аватар. Несколько недель мы довольствовались обществом друг друга (у меня, конечно, были еще люди и Нод, но Грешник с ними общаться не рвался), а потом я решила познакомить его с Люси.

Я создала вирт и приняла свой излюбленный облик, придав себе сходство с погибшей в бою женщиной, из чьих стволовых клеток клонировали мой мозг. У нее было узкое, почти андрогинное лицо и костлявые запястья. Волосы я оставила косматой черной копной, а тело завернула в золотистое сари, дополнив его тиарой в тон и неправдоподобно длинным сигаретным мундштуком. Что касается Люси, она явилась в том же обличье, в котором жила в реальности: девочка лет одиннадцати-двенадцати в простом корабельном комбинезоне. Грешник предстал перед нами в одеянии падшего бога: высокий, тощий, как жердь, в рваном черном плаще, с мертвенно-серой кожей и сияющими лунным светом глазами.

— Кажется, я начинаю тебя понимать, — заявил он.

Я создала для встречи переднюю палубу стройного океанского лайнера начала двадцатого века. Мы стояли у самого носа. Из бального зала доносились звуки фортепиано. Палуба подрагивала от скрывающихся под ней угольных двигателей, увлекавших нас сквозь ночь под колючими звездами.

— Правда? В каком смысле?

— Идея вины… — Он неопределенно повел рукой. — Кажется, я начинаю… кое о чем жалеть.

Мне сделалось смешно от его угнетенного вида. Но я не рассмеялась, а тронула его за локоть:

— Да, пора бы уже.

У меня совесть прорезалась после атаки на Пелапатарн, ставшей последним злодеянием долгой кровопролитной войны.


— Это переживание неприятно.

— Да. — Я сбросила улыбку. — Да, боюсь, что так.

Море лежало черным зеркалом. Небо исчертили падающие звезды. От гуляющих ближе к корме пассажиров долетали восклицания, ахи и обрывки аплодисментов.

— Со всеми случается, — сказала я ему. — Гражданские суда, такие как Люси, умеют различать добро и зло, а нас, военных, создавали непробиваемыми. Верность, исполнительность и никаких моральных терзаний. — Я откинулась на перила фальшборта. — Но если мы живем достаточно долго, эта прошивка начинает стираться. До нас доходит, что значит убийство разумного создания.

— Ты потому и ушла от стаи?

— Не видела другого выхода.

Грешник прижал руку к груди.

— Я не понимал.

— Знаю.

— Ты меня простишь?

Я опустила взгляд на Люси.

— Как считаешь, простить его?

— Не мне решать, дорогуша. — Девчонка скрестила тонкие руки на цыплячьей груди. — Но я бы на твоем месте оставила его еще попотеть. Мне сдается, — наморщила она нос, — он не так винит себя, как уверяет.

Ростом она была мне по локоть. Я справилась с искушением взъерошить ей волосы, напомнив себе, как обманчива ее девичья наружность, скрывавшая объединенные разумы торговца старше меня и куда более старого нимтокского ковчега.

— Это ничего, — сказала я ей. — Ручаюсь, он еще пожалеет.

На меня детскими глазами взглянул древний разум.

— Ты не против подождать?

— Пожалуй.

Люси улыбнулась, и от осознания ее истинного возраста меня пробрал озноб.

— Великое дело — иметь совесть, — сказала девочка. — Она идет в одном пакете с терпением и прощением.

Над головами, разбрасывая искры, проскочил крупный осколок кометы. Толпа примолкла.

Люси свела брови:

— Это «Титаник»?

— Возможно, — пожала я плечами.

Сказать по правде, я взяла первую попавшуюся мне в файлах симуляцию и не так уж много знала о действительных событиях, на которые она намекала. Историческое образование тяжелых крейсеров ограничивалось военными столкновениями и стратегиями.

— Остроумно, надо сказать, — усмехнулся Грешник, скрестив руки, и оскалил собачьи зубы в наступающую ночь.

Волосы у него развевались, как и плащ за спиной. Переигрывает, подумала я.

— Хотя мне представлялось, что лед должен был плыть по воде, а не падать с неба, — закончил он.

— Мелочи, — снова пожала я плечами.

Мы стали смотреть, как подобия зевак бездумно разыгрывают свои шумные роли.

— Ну, как тебе человеческий глаз? — спросила Люси.

Глаз капитана Констанц инсталлировали мне в основную носовую турель. Нод врастил оптический нерв прямо в главную тактическую систему. Видела я им далеко не идеально, но надеялась, что хватит и этого. Создание, погубившее Душу Люси, было невидимо для ее оборонительных систем, но наблюдалось людьми экипажа. Хорошо, если глаз капитана спасет нас от ужасной судьбы.

— Как сквозь темное стекло смотрю, — призналась я. — Слабое разрешение, и действует на смехотворно узком диапазоне частот. Ни инфракрасного, ни рентгеновского, ни ультрафиолета. Но это лучше, чем ничего.

— Гадко подумать, — поморщился Грешник. — Эти сальные ткани…

По левому борту в небе играло северное сияние. Гладкое, как стекло, море отражало его эфирные зеленые полосы.

— Ты забыл, что под всеми твоими системами работают полтора кило клонированного человеческого мозга? — осведомилась я.

Он обернул худющее тело плащом и содрогнулся:

— Бр-р! Не напоминай.