Водонапорная башня в самой гуще леса. Никола как-то был здесь, несколько лет назад. Они срезали замок на железной двери, поднялись на самый верх. Сидели и курили.

А сейчас даже замок срезать не пришлось — открыто настежь.

Не меньше пятидесяти метров. Двести восемнадцать ступенек, Никола даже задохнулся. Круглая, покрытая рубероидом крыша, а под ними — девять тысяч кубометров воды. Отсюда вода идет в Шерхольмен, Сетру, Ворберг и еще какие-то районы вдоль красной линии метро.

По периметру крыши понатыканы какие-то замысловатые металлические прутья — не то антенны, не то измерительное оборудование.

Никола не решался подойти к краю — сразу начинала кружиться голова, а Белло вообще старался держаться посередине.

И что же друг решил ему показать?

Никола обернулся. Белло стоял в метре от него с пистолетом в руке.

— Белло, что с тобой? — он постарался говорить спокойно, но услышал удары пульса в ушах. Будто рота солдат марширует в голове. — Опусти пушку.

— Не опущу, пока не расскажешь, чем занимаешься.

Белло слегка мотнул дулом «зиг-зауера» — ближе не подходить.

— Белло, кончай. Спятил, что ли?

— Рассказывай.

— Нечего рассказывать.

— С кем ты встречался в карьере?

— Ничего важного.

— Сучий потрох! Я не идиот, Нико… не успел отъехать, как мне навстречу проехал Симон Мюррей.

Ветер здесь, на крыше, пронзительный. Никола замерз окончательно.

— Белло, ты не понимаешь…

— Заткнись! Тут нечего понимать. Я всажу тебе пулю в лоб, или, если хочешь, прыгай.

Золотое правило — не шевелиться.

— Белло, опусти пушку.

— Сначала говори, о чем секретничаешь со снютами.

За спиной, в полутора метрах, — обрыв. Никола представил эту пропасть и, даже не оборачиваясь, почувствовал, как сильно кружится голова.

— Да, — сказал он как можно тверже. — Я встречался с Мюрреем. Но не для того, чтобы стучать. Клянусь могилой бабушки. Я не сказал ему ничего, что могло бы нам навредить

— Хоть хером клянись! Тайная встреча со снютом…

Дыхание участилось, надо говорить спокойно.

Проскочила первая молния.

Никола поморщился.

— Я встретился с ним, чтобы узнать, что у них нового по Шамону.

— А то без свиней не разберемся.

— Нет. Мы застряли. И он рассказал…

— Что?

Никола достал из кармана мобильник. Он записал разговор с Мюрреем — хотел потом прослушать и проанализировать: слова, интонации… похоже, эта запись спасла ему жизнь.

Когда он остановил запись, Белло опустил пистолет.

— Черт знает что, Белло. Мы не за теми охотились. Шамон и Юсуф все время пользовались этим аппом. Кончилось тем, что мы пришили невинного человека. Юсуф не продавал Шамона, Белло.





39





Эмили считала себя рациональной и обдумывающей свои поступки личностью. Положительная ли это черта? Наверное, да. Положительная. Она тщательно оценивала достоинства и недостатки, анализировала последствия, умела посмотреть на себя со стороны, старалась понимать и контролировать мотивы своих действий.

Но, может быть, этим замечательным качествам есть и другое название? Занудство? Неуверенность? Ей трудно на что-то решиться, она оттягивает решение, вместо того чтобы сделать шаг и идти дальше. Верен шаг или неверен — покажет время. Нельзя же тянуть до бесконечности, дожидаться, пока не уплывут все шансы на что-то повлиять.

Иногда ей казалось, что именно эти черты, рациональность и основательность, черты, которые принято считать преимуществом, и есть ее главный недостаток.

Она была в гинекологическом отделении Южного госпиталя. То же самое: вечная нерешительность. Идет восемнадцатая неделя. Последний шанс сделать аборт. Потом нужны будут так называемые «веские причины». К примеру, девочка-подросток, не сообразившая вовремя, что беременна. Или серьезная патология плода.

У Эмили никаких таких «веских причин» и в помине не было.

Итак: сейчас или никогда.

Пока еще можно.

Она ДОЛЖНА принять решение.

Накануне они с Йоссан проговорили полночи. Эмили открыла ей свою тайну: я беременна. Йосефин, которая только что подправила ботексом губы, Йосефин, постоянная посетительница вновь открытого бутика «Шанель» — эта самая Йосефин была единственным человеком в мире, с кем ей было легко и приятно разговаривать. И она же была первой, кому Эмили решилась открыть свою тайну. Ни Аннели, ни Маркус, ни старые подруги по Йончёпингу, ни родители — никто ничего не знал.

— Самое позднее — завтра.

Перед ней стоял бокал «сансер».

— Можешь понюхать, — сказала Йосефин, — тоже хорошо. Но выпить, ясное дело, лучше. А что говорит отец?

— Если бы я знала, — соврала Эмили.

Только что отремонтированная кухня Йосефин сверкала чистотой и ультрасовременной техникой.

— Помнишь, пару лет назад я встречалась с парнем из «Линдхаг Орре»?

— Тот, с галстуком «Гермес»?

— Забавно, что ты помнишь галстук. Мне он и понравился из-за галстуков.

— Лиловый, с маленькими подковками. К его зеленым глазам — конец света, — улыбнулась Эмили.

— Вот-вот! А я не рассказывала, что залетела от этого конца света?

Йосефин сделала глоток вина и прикрыла глаза. То ли наслаждалась вкусом, то ли вспоминала.

На улице медленно темнело. Норр Меларстранд, сумерки в конце мая: темно-синее небо, трепещущие в воде отражения уже зажженных уличных фонарей, силуэты машин. Звезды такие яркие, что свет их пробивается даже сквозь багровое городское зарево.

Эмили тоже взяла бокал и покрутила, глядя, как переливается зеленовато-золотистая маслянистая жидкость. Может, все-таки выпить глоток? Какая разница, если завтра аборт?

— Не рассказывала, — прервала она затянувшуюся паузу. — И что дальше?

— Я хотела сохранить ребенка. А он не хотел. Обсуждали, обсуждали… а у меня в то время, как назло, завал с работой. Помнишь, когда EQT распродавал фонды? Даже спала в конторе. И не одна. Угадай, кто?

— Магнус Хассель?

— Андерс Хенрикссон. Мы чистили зубы бок о бок в туалете на девятом этаже.

— Йоссан… кончай стёб. Что с беременностью?

— Прервала.

Эмили сжала бокал и тут же отпустила: побоялась раздавить.

— Знаю, что буду реветь, — тихо сказала она. — А может, и раскаиваться. Но я не могу рожать этого ребенка.

— Что я тебе могу сказать? Что бы ты ни решила, я тебя поддержу, — Йоссан неожиданно прыснула. — Помнишь, как я заставила тебя купить приличную сумку?

В этом дурацком сравнении было что-то успокаивающее. Если Йосефин что-то-решила, остановить невозможно. Если она будет ее поддерживать так же упрямо и терпеливо, как подводила к покупке сумки, можно пережить. Самое страшное — одиночество.



Акушерка провела ее в отдельную комнату

Поставила на тумбочку пластмассовый подносик. На подносике — одинокая таблетка. Мифегин. Препарат для прерывания беременности. Йосефин села рядом — ради такого торжественного дня надела тайтсы, хайтек сникерсы и тонкий кашемировый свитерок.

Рядом с подносиком — одноразовый стаканчик с водой.