– Петро?

Вельяминов и Кропоткин разглядывали друг друга, будто давно потерянную вещь, отыскавшуюся в самом неожиданном месте, когда про нее все и думать забыли.

– Ты все-таки решил вернуться в немытую Россию из просвещенной Европы?

– Ты тоже решил вернуться в безбожную Москву из добровольной ссылки, из тмутаракани?

– Меня пригласили, Петя.

– Так и меня, Петро, тоже пригласили… Сказали, что время собирать камни…

– И ты готов их собирать?

– Как только встретил здесь тебя – буду считать это своим долгом…

– Господа, вы знакомы? – с удивлением произнес Врангель.

– Более, чем… – странно улыбнулся Кропоткин, – мы делили походный котелок и палатку во время Олёкминско-Витимской экспедиции Восточно-Сибирского отделения Императорского Русского географического общества…

– …во время которой ты заклеймил меня, как ретрограда и религиозного фанатика…

– А ты меня, как карбонария и разрушителя устоев…

– Господа, – решил вмешаться Ипатьев, – предлагаю обмен воспоминаниями старых знакомцев перенести на более позднее время, тем более, что в нашем управлении император, словно специально, собирает политических противников, которым всегда есть что сказать друг другу. Но мы хотели услышать сегодня другое…

– Да, будьте добры, – обратился Врангель к Вельяминову, – расскажите, пожалуйста, про реформу государственного управления, в которой Вы принимаете такое непосредственное и деятельное участие.

– Вообще-то я буду подробно говорить о ней в своем докладе, – проговорил Вельяминов, не отрывая взгляд от Кропоткина.

– Не беда, – вставил свое слово Менделеев, – это настолько важный вопрос, что мы готовы выслушать Вас дважды…

– А для Вас это будет что-то вроде репетиции, – добавил Ипатьев.

– Ты вот что, Петро, не тушуйся и не жди от меня никакого подвоха, – абсолютно серьезным тоном вдруг произнес Кропоткин, – я же прекрасно понимаю, что Его Величество собрал нас вместе не для выяснения, кто прав, а для того, чтобы такие как мы, разойдясь по разные стороны баррикад, в запале не разорвали на куски Россию.

– И то верно, – натужно улыбнулся Вельяминов, – Отечество и его благополучие поважнее наших амбиций. А с реформой всё просто и сложно одновременно. Император уверен, что право законодательной инициативы могут иметь только те, кто готов нести уголовную ответственность за свои предвыборные обещания. Не уверен – не обещай. Пообещал – расшибись в лепешку, но сделай. Не смог – посиди, подумай, почему не получилось.

– И сколько надо сидеть и думать, в случае провала?

– Были различные предложения, пока остановились на зеркальном варианте – время, проведенное в кресле законодателя в случае невыполнения предвыборных обещаний, должно соответствовать времени последующего заключения …

– Кхм… Предполагаю некоторые трудности в формировании законодательного собрания…

– Россия – слишком бедная страна, чтобы позволить себе парламент из сказочников и прохиндеев. Нам не подойдут традиции западного парламентаризма с безбожным надувательством избирателей и безудержным грабежом колоний…

– Мне даже страшно предположить, что же тогда вы собираетесь делать с прохиндеями-столоначальниками?

– Исполнительная власть, начиная с губернатора и выше, должна формироваться из тех, кто физически не сможет наживаться, используя служебное положение. Чиновнику на время службы не будет принадлежать никакого собственного имущества. Ни ему, ни членам семьи. Казённый человек должен быть таковым полностью. Как монах, взявший на себя обет нестяжательства. Раз уж взялся служить – всё личное на время службы становится государственным. Не навсегда. По окончанию ревизоры подсчитают результат службы. Если государство приросло, всё личное вернётся приумноженным… И наоборот.

– И что должно прирасти в государстве, чтобы личное благосостояние чиновника за время службы выросло?

– Народ. Количество подданных и продолжительность их жизни.

– Лихо… А почему ж только начиная с губернаторов? А как же земства?

– Они за все государство отвечать просто не в состоянии. Но и там предусмотрена обратная связь с населением. Любого чиновника народ может в любой момент уволить, просто собрав определенное число подписей избирателей. Оно же будет и защитой от произвола. Ни одного земского чиновника нельзя будет снять приказом свыше без одобрения большинства жителей…

– Боюсь, что присутственные места с таким подходом обезлюдят.

– Древлеправославная церковь готова предоставить прямо сейчас не менее десяти тысяч кандидатов для работы в государственных учреждениях именно на этих условиях…

– Не знаю, не знаю, Петро, – покачал головой Кропоткин, – меня тут за глаза называют фантазёром, но ты всех переплюнул… В любом случае, для таких масштабных изменений с возложением совершенно непривычной ответственности на людей, привыкших смотреть в рот вышестоящему начальству, потребуется едва ли не больше времени, чем Моисею, водившему 40 лет евреев по пустыне. Есть у Его Величества столько времени?

– Нет, – раздался твердый голос собеседника, сохранявшего до сих пор молчание.

Все обернулись на человека в мундире военного медика с умным открытым лицом, проницательным взглядом и непокорным ежиком коротко остриженных волос.

– Евгений Сергеевич? – удивленно протянул Ипатьев, – что вы имеете ввиду?

Доктор Боткин потер переносицу, на которой отпечатался след пенсне, поиграл желваками на выбритых до синевы щеках и продолжил. – Я хотел сказать только то, что сказал. Боюсь, что у Его Величества, как и у нас с вами, нет сорока лет в запасе…

Произнося эти слова, Евгений Сергеевич уже корил себя за несдержанность. Но, с другой стороны, носить в себе тяжкий груз, ощущая собственное бессилие, тоже было невыносимо. Вот и прорывалось оно наружу отвратительным настроением, периодическими срывами и такими репликами, за которые потом было стыдно. Но заслуженный доктор не врал. Времени действительно оставалось всё меньше, а может его и вовсе уже не было. Неделю назад он обнаружил, что император не спит… Абсолютно… Инсомния… Какое-то системное нарушение функционирования организма… Контузия… Нервное перенапряжение… Может быть, комплекс всего вышеназванного… Стандартный набор терапевтических средств не помогал. И Боткин прекрасно понимал – без сна человек долго не протянет, но сделать ничего не мог, а император… Такое впечатление, что даже и не стремился…




В ставке Верховного главнокомандующего.

Император сидел, расслабившись в кресле, и молча наблюдал, как на его столе росла стопка прошений об отставке. Не испытывал ни сожаления, ни радости. Адмиралы, честно отстоявшие свою вахту во время последних битв на море, генералы, не покинувшие пост в битвах за Маньчжурию и Забайкалье, к сожалению, были солдатами тех войн, каких в ХХ столетии уже не будет. Битвы моторов, скорострельного оружия и боеприпасов огромной разрушительной силы диктуют принципиально новые требования к морально-волевым качествам командиров. Крейсер, потопивший военный корабль врага и занимающийся спасением экипажа, немыслим в новой жестокой действительности, как и освобождение из плена под честное слово не брать больше в руки оружия. А эти генералы воевать по-другому, цинично и жестоко, уже не смогут. Пусть уходят с миром, с высоко поднятой головой, с чувством выполненного долга и обиды за лишение их права принять победный парад в столице поверженного врага. Это пройдет со временем…

Важно, что мучительно-рискованная военная кампания окончена, дело сделано неплохо. Британия ослаблена настолько, что ни о каких геополитических проектах типа Антанты не помышляет, но не так сильно, чтобы стать лёгкой добычей для тех же тевтонов. Сунется Вилли на остров – дадут по зубам англичане, изрядно ощипанные, но непобежденные, получившие хороший опыт войны нового типа. И тем, и другим предстоит долгая утомительная возня вокруг британских колоний. А в той избушке свои погремушки. Один на один, кайзер с королем, пожалуй, справился бы, да только на то же наследство претендует Америка, Япония и с десяток игроков рангом пониже. И этого занятия им всем на 10–15 лет, не меньше…

А мы за это время будем строить и учиться. Превращать аграрную архаику в промышленную технократию. А еще снабжать воюющие стороны оружием и боеприпасами. И экспансия наша будет носить точечно-сырьевой характер. В Маньчжурии это аграрные Кирин и Барга, позволяющие не ломать голову над продовольственной безопасностью Сибири и Дальнего Востока, это железо Аньшаня, алюминий Ляонина и нефть Фушуня. Нефть – приоритет! На этот раз он дотянулся до всего, о чем знал – Месопотамия, Аравия, Персия и даже Борнео. Везде эксклюзивные концессии Российских компаний, повсеместно присутствуют горные инженеры империи, имеющие вторую, не гражданскую специальность и числящиеся на службе по военному ведомству. Осваиваются, врастают неприступными бастионами в неприветливые пески внешне частные, а на деле – глубоко интегрированные в государственное тело нефтедобывающие компании. Вот тут Гучков на своём месте и занят так, что ему на революционные глупости времени уже не хватает.

Нефть, алюминий, железо – это то, что будет иметь решающее значение в ХХ столетии. Поэтому он сам предложил Швеции обмен – Финляндское княжество, грубо поправшее унию, на железнорудную продукцию Кируны. Шведский властитель пытался возражать, но броненосцы на рейде Стокгольма – серьезный аргумент. Договорились поменяться по-свойски, на 50 лет, а там посмотрим… Рудники отгружают первое сырьё в экстренно отстраивающийся Мурманск, а шведские драбанты наводят порядок в Гельсингфорсе, вдумчиво развешивая по фонарям финских националистов. Завтра “сумрачный тевтонский гений”, потолкавшись по европейскому железнорудному безрыбью, вольно-невольно обратится за сырьём к своему восточному соседу. Тут мы его и будем ждать с чрезвычайно выгодными и единственно возможными для него условиями – сталь и нефть в обмен на заводы и технологии.

Франция ничего не может предложить на этом празднике жизни и она продвигает свои иезуитские хитрости – инициативы, из которых во все стороны торчат уши “Опус Деи” – собрать “Лигу наций” и передать ей все права по урегулированию спорных международных вопросов. С этими хитрованами он церемониться не стал – в лоб заявил: “Россия будет участвовать в работе тех международных организаций, где имеет право вето.” Французы удалились озадаченными. Русская миссия в Ватикане доложила, что вместе с ними озадачился и сам Папа.

Впрочем, папское изумление не идет ни в какое сравнение с ротшильдовским. Пока главный дипломат клана выяснял отношения с самодержавием в Кремле, практически всё молодое поколение его семьи по личному приглашению русского царя и императорского географического общества со всем возможным комфортом было перемещено из Европы в Азию и путешествовало под надежной охраной по Сибири, Памиру и Тибету в компании с Ионовым, Корниловым, Громбчевским и Маннергеймом. Эдмон – умница, сразу смекнул, что таким оригинальным образом были замечены и оценены попытки Ротшильдов влезть во внутреннюю политику России с черного хода… Обязательно надо наградить старого Канкрина. Полтора года тщательной подготовки, больше тысячи задействованных агентов, даже не подозревающих о конечной цели операции. Филигранная работа. Ну а молодые Ротшильды будут путешествовать, пока старшее поколение не выполнит взятые на себя обязательства. Возвратить в Россию украденные при их участии бюджетные средства, прекратить финансировать революционно-террористические организации и сепаратистов. В качестве штрафных санкций – налоги в Англии и Америке. Они должны быть минимум в два раза выше российских. Ведь новый флот стоит дорого!

Всё перечисленное – только благоприятный фон для решения Главной Задачи, ради которой он так старательно разжигал весь сыр-бор. На краю стола лежит подписанный манифест о новом порядке управления страной, ставящий жирный крест на самодержавном правлении. Сегодня его зачитают на собрании Главного Политического Управления, завтра опубликуют газеты и уже никто не сможет развернуть этот океанский лайнер.

Его личное изобретение – двухпалатный Государственный совет с разделенными полномочиями. Законодательное собрание из выборных депутатов. Приходят со своими пятилетними программами, одобренными избирателями и обязаны их реализовать, иначе – суд – приговор – Сибирь на следующую пятилетку. Там народные стройки только разворачиваются.

А вот в сенат, ведающий исполнением законов и назначениями чиновников, никого не избирают и не назначают. Это – представительство тех, кто является становым хребтом государства. Здесь собираются лучшие организаторы производства. Семь постоянных мест забронированы за отраслями-интеграторами, связывающими страну в единое целое государственными монополиями – образование, наука, оборона, продовольствие, медицина, энергетика, пути сообщения. Остальные отданы предприятиям, ставшим мировыми лидерами в своей отрасли. Чем таких будет больше, тем лучше. Чтобы управлять страной не потребуется выслуживаться и интриговать, достаточно хорошо строить и производить. И если делаешь это лучше других – добро пожаловать в ареопаг избранных.

Для самого императора такой способ формирования высших государственных органов был непривычен, но личный неудовлетворительный опыт участия в различных представительных организациях просто вопил о необходимости нестандартных решений. Если вы хотите получить то, чего у вас никогда не было, вы должны сделать то, что никогда не делали. А не было никогда в России одновременно независимости и преемственности политики. В Великобритании её обеспечивал долгосрочный консенсус лэндлордов и банкиров Сити, в Америке – негласные соглашения финансистов Уолл-стрит. Ну а в России, с ее традиционными патерналистскими отношениями и отсталой архаичной экономикой, логика обстоятельств требует отдать бразды правления строителям-промышленникам. В Англии и в САСШ им в горло уже вцепились финансисты и сожрут, рано или поздно. Вот тогда и окажется, что Россия – единственная страна, управляемая инженерами и учёными, а не спекулянтами и ростовщиками. Тихая пристань для желающих что-то создавать своими руками, а не стричь купоны… Да, технократия! Но что такого страшного в этом слове? Технари создают рабочие места и выпускают необходимую народу продукцию, куют плуги и оружие победы. Они же – смертельные враги ростовщиков, спекулянтов и прочих паразитов, традиционно прячущих за государственной вывеской свой корыстный интерес. Паразитов – к ногтю!

Запрет на ростовщичество и вывоз капитала, государственные инвестиции и монополия на внешнюю торговлю принесла за прошедший год больше денег, чем “пьяные бюджеты” господина Витте. Кстати, надо бы его уже отпустить. Опасности не представляет… Витте отпустить, а в манифесте указать про категорический запрет для государственных служащих иметь зарубежные долги, ценные бумаги, векселя, недвижимость и прочие материальные капиталы…

Император вспомнил, как он сатанел на посту генсека, когда следователи НКВД докладывали о вскрытых тайных счетах, расписках, драгоценностях и акциях “ленинской гвардии”, обнаруженных в ходе расследования весьма плодотворной в финансовом смысле заграничной деятельности Бухарина, Зиновьева, Каменева, Рыкова и прочих “несгибаемых профессиональных революционеров”. Чего стоит один сейф товарища Яши Свердлова с килограммами драгоценностей и заграничными паспортами для всей семьи! Повторения столь вопиющей продажи Родины оптом и в розницу допустить нельзя, поэтому обязательно нужен запрет и сразу же отдельной строкой оговорка, что отмена его, а равно ликвидация государственных монополий, снятие запрета на ростовщичество могут быть осуществлены только всенародным волеизъявлением – референдумом…

Он еще раз взглянул на стопку прошений. Как же хорошо, что он с первых дней своей работы начал перекраивать чиновничий аппарат. В старые меха новое вино лить бесполезно – все благие пожелания так и остались бы на бумаге. А сейчас, когда чиновников на три четверти сменили “птенцы гнезда Вельяминова”, такие указы и меморандумы – новая метла им в руки, чтобы было чем по-новому мести. Сами утвердятся и столыпинскому правительству не дадут забронзоветь…





* * *


Тень следующего посетителя легла на стол совершенно неожиданно. “Какие мягкие тут все-таки ковры. Совершенно не слышно шагов,” – успел подумать император…

– Здравия желаю, товарищ генералиссимус, – раздался над ухом тихий вкрадчивый голос.

Хозяин кабинета удивленно вскинул глаза на моложавого военного в тёмно-зеленом кителе пограничной стражи. На его смуглом лице удивительным образом уживались по-детски припухлые губы, точёный нос с еле заметной горбинкой и тяжёлые надбровные дуги, из-под которых смотрели внимательно и неподвижно огромные совиные глаза. Император прищурился, пытаясь сообразить, где он раньше видел это лицо, и какая неправильность его так смутила и заставила вздрогнуть…

– Николай… Виссарионович, позвольте засвидетельствовать моё почтение и высказать искреннюю радость, что на этот раз между нами состоялся не только вербальный, но и визуальный контакт. И всё благодаря Вам… Не признаёте? А Вы ведь после последней нашей встречи так настойчиво пытались угадать по голосу и даже набросать в своём блокноте мой образ.

– Айтон?

– Не совсем. Скорее твоё представление обо мне…

Император осторожно, боясь головокружения, мучающего беспрерывно последнее время, поднялся, вплотную подошел к гостю, глядя в его бездонные глаза, словно в колодец, погладил плотную ткань кителя и вышивку погон, коснулся рукой лица…

– Однако ты совсем не похож на плод моего воображения…

– Всё правильно. Воображение – это те образы, которые ты, фантазируя, перебираешь в голове, как картинки в книге. А то, что видишь сейчас – это жёстко структурированная реальность, продукт однозначной и твёрдо проявленной воли. С фантазиями она имеет такое же сходство, как игрушечная детская деревянная лошадка с настоящим скакуном. Ты – один из немногих, способных так скрупулёзно и доходчиво конструировать действительность, поэтому всё, что вокруг тебя, можно осязать всеми доступными органами чувств…

– Твои ответы, как всегда, порождают еще больше вопросов… Но главный я задам немедленно. Ты что припёрся, страж границы?

Губы Айтона тронула улыбка, выдавая еще больший диссонанс с серьёзным и даже зловещим немигающим взглядом ночного хищника.

– Неправильно поставленный вопрос не даёт возможность дать правильный ответ. У меня нет возможности припереться куда-либо к кому-либо. Приходят ко мне, даже если для этого требуется сделать всего три шага, – почти прошептал Айтон, показав глазами в сторону только что покинутого кресла.

Монарх резко обернулся. За столом, уронив голову на рассыпавшиеся бумаги, застыло тело последнего царя Российской империи.

– Это несправедливо, – просевшим от волнения голосом, произнес император, – я ничего не успел… Я только начал…

– Всё успеть невозможно, – в голосе Айтона проскользнула нотка сочувствия, – ты хотел исправить ошибки – создать условия, исключающие узурпацию власти партийными функционерами, мечтал, чтобы идеология стояла на службе народа, а не наоборот. Ты сделал свой ход, – совиный взгляд “пограничника” перетёк на папку с подписанными манифестами и указами, – дал своим подданным новый инструмент. Формирование управляющих органов по объективным, измеряемым критериям, а не по наследству, рекомендациям товарищей и не по родственной протекции. Это действительно что-то новое. Ты сам не представляешь, какой девятый вал поднял, предложив такой вариант работы социальных лифтов… Твоим апологетам и противникам на десятки, а то и на сотни лет хватит споров – что справедливее при продвижении претендента на командную должность – бездушный механистический подсчет его “добрых дел” или экспертная оценка уважаемых людей.

– Это требуется проверить на практике, настроить, устранить ошибки… Я не могу вот так всё бросить на полпути…

Взгляд Айтона сверкнул в сантиметре от глаза императора.

– Нам обоим хорошо известен тот, кто стремился исправить допущенные ошибки… Его ресурс был еще более ограничен. Фактически, он успел подготовить только 12 учеников, один из которых оказался предателем… Так почему ты требуешь для себя большего?

Почувствовав, что взгляд Айтона будто проходит сквозь него, император инстинктивно обернулся. За спиной стоял складной деревянный иконостас походной церкви Императора Александра I, надо сказать, примечательный. Николай II, осматривая его в 1899 году, «изволил обратить внимание, что некоторые из имеющихся на иконостасе походной церкви надписей на церковно-славянском языке заключают орфографические ошибки». Речь шла об отсутствии титла, ударений, а также ударения, поставленного с наклоном не в ту сторону. Художнику было дано повеление исправить ошибки, на которые с давних пор никто не обращал внимания.[68] Как и когда он попал в Кремль, император не помнил, да это сейчас было не очень важно.