– Ответ на вопрос «почему русские бросили все силы на укрепление Моонзунда». Вы просто не в состоянии пройти от Либавы до Финского залива за один световой день. А ночью или даже в июньских сумерках эти парни выскочат из лабиринта, благо они всегда будут в курсе вашего местоположения. Уверен, как минимум один такой отряд прячется в шхерах Финляндии. Русские построили на Балтике три новых крейсера-скаута с турбинным ходом и германскими орудиями – «Жемчуг», «Изумруд» и «Боярин». А сегодня ночью нас посетили только два…
– Коварные твари, – тяжело вздохнул адмирал. – Теперь у нас нет иного выхода, кроме как занять эти острова и Рижский залив.
– Быстрой победы не будет, Эшетон, – печально вздохнул Алан.
Все трое, вместе с младшим из моряков, задумались, будет ли победа вообще.
У Короля, конечно, много… Но уже не столь много, как всего ночь назад.
Глава 14. Либава-Харбин
02 мая на рейде Либавы.
Темная вода за пределами действия прожекторов британских катеров и миноносок взбурлила, из нее показались сразу две рубки, выкрашенных в темно-серый, почти черный цвет. Наблюдатель с хорошим ночным зрением наверняка заметил бы в тени второй из них две человеческие фигуры с огромными круглыми головами. Они из последних сил цеплялись за скобы ведущего на кормовую площадку трапа. Скрежетнул люк, на площадку вскарабкались матросы и кинулись к темным фигурам, явно стремясь оторвать, точнее – открутить медные головы, тускло отражающие сияние темно-алой полосы.
– Быстрее, – приказал негромкий, властный голос, напоминавший некоего «Дона Серджио» с «Князя Боргезе», – быстрее, черти! Шлемы, галоши – все в воду, и баллоны туда же!
– Н-нет необхо-хо-ходимости, господин ка-капитан первого ранга! Бал-лоны-то л-ладно, но шле-шлемы хотя бы оставьте, хо-хорошие! – зубы говорившего постукивали от холода.
– Поговори мне тут, Степаныч. Обоих внутрь, чаю с коньяком и погружение! Доклады позже! Тут миноносок, как блох на барбоске. Потопят и фамилии не спросят!
Через пять минут ничто не выдавало внезапное появление и столь же стремительное исчезновение потаенного судна. Внутри оно ни капли не напоминало известный из сочинений господина Верна «Наутилус» капитана Немо. Все потроха лодки состояли фактически из единственного коридора, по его бортам высились стеллажи с ящиками свинцовых аккумуляторов и стальными баллонами с воздухом. Два втиснутых среди них на грубо склепанных рамах трехцилиндровых дизеля Нобеля, присоединенные одним концом вала к генератору кустарного вида, а другим – к не менее кустарному воздушному насосу, питались из дубовых бочек с нефтью. Такой безобразный вид мог заставить благородного принца Дакара зардеться от стыда. Только в самом носу, под рубкой «Аз», коридор расширялся, превращаясь в круглый пятачок, где на ящиках со снаряжением сидели двое могучих флотских унтера, молодой лейтенант, подозрительно похожий на итальянца по имени Пьетро, и обладатель тихого, но грозного голоса.
– Докладывай, Степаныч, – приказал капитан, когда старший из унтеров поставил на импровизированный столик циклопических размеров кружку, остро и приятно пахнущую коньяком.
– Не извольте беспокоиться, Ваше высо…
– Без чинов, – припечатал офицер.
– … не извольте беспокоиться, Сергей Захарыч, – выдохнул унтер, подхватывая и прижимая к животу медный водолазный шлем, который он так и не дал выкинуть за борт. – Там всего-то саженей с полста было до крайнего. Но крайний, он какой-то неказистый, с заплаткой прямо посередине днища, да и поменьше, чем прочие.
– «Нил», – промолвил лейтенант. – У него еще в апреле взорвались котлы. Корабль старый и ограниченно боеспособный.
– Ну так мы и поняли, что ограниченно, – кивнул унтер. – Тот, что рядом, со дна поновее смотрелся, да и побольше он был. Благо, воздуха до него хватало. Прикинули мы, где у него погреба, да и валы рядышком, прицелились хорошенько, дали воздух в мешки, ну бонбочка-то и всплыла, перемычкой поперек киля мы ее и пристроили. Чека вот, – он нагнулся к сваленному в кучу прорезиненному комбинезону и вытащил из валявшейся поверх него сбруи увенчанный кольцом стержень.
– Так-к точ-ч-но, оп-пе чеки выт-тащили! – второй унтер продемонстрировал точно такой же стержень от резервного запала.
– Через два с половиною часа точно рванет, не сумлевайтесь, Сергей Захарыч!
– Добро, – кивнул каперанг. – Самочувствие как? Декомпрессия не мучает?
– Дык, мы ж час на семи-восьми саженях шли, пока за скобы держались, – удивился унтер. – Какая ж тут, ради святых угодников, декомпрессия? Все в лучшем виде! А что померзли, так благодарствуем за чаек с коньячком, душистый и сугревистый!
– Хорошо, – вздохнул каперанг и обернулся к лейтенанту. – Петр Генрихович, попросите командира лодки идти еще два часа и только потом лечь на грунт. Все-таки заряд серьезный, как бы не потек наш корабль, если слишком близко окажемся.
– Слушаюсь, господин капитан первого ранга! – вскинулся лейтенант и испарился.
– Ложитесь отдыхать, братцы, – приказал «Дон Серджио». – И за шлем не беспокойся, Степаныч, я его вместе с чеками сначала государю представлю, а потом в музей сдадим.
Лодку качнуло, глухой звук взрыва донесся, словно бы со всех сторон сразу. Все трое завертели головами, выискивая течи, но вроде бы на этот раз обошлось.
– Пят-тичас-совые замедлит-тели срабат-тывают обыч-чно черес-с три час-са-а, – произнес второй унтер, белобрысый и молчаливый.
10 мая 1902 года. Харбин
Плохие новости перемещаются во времени и пространстве быстрее хороших, иногда опережая даже сами события. Этот удивительный закон искривления временного континуума ждет своего пытливого исследователя. Парадокс “ещё ничего не случилось, а уже все знают, что произошло” имеет место быть, осталось только научиться использовать это явление с толком для дела.
Именно это постарался сделать Рома́н Иси́дорович Кондрате́нко[29], уловив первые слухи о капитуляции Мукдена. Военный инженер, произведенный в генералы с назначением окружным дежурным генералом штаба Приамурского военного округа и лично назначенный месяц назад императором ответственным за полевую фортификацию города Харбина, отменил все совещания в штабе и выехал с неплановой инспекцией на позиции.
Оборона Харбина была категорически не похожа на всё, что ранее он видел и создавал. План ее родился всего за шесть ночных часов. Четыре пятых всех линий и отметок на этом плане были сделаны лично рукой императора. Целая ночь вдвоем с монархом над картами и планами города. Роман Исидорович ещё неделю ходил больной, никак не мог восстановиться – столько душевных и физических сил отняла эта работа. Но зато по количеству новой, свежей, нестандартной, уникальной информации о полевой фортификации эта ночь стоила академического года!
Главный вопрос, бившийся беспомощной птицей в голове генерала “откуда ОН всё это знает”, находил только один, абсолютно не соответствующий воинствующему материализму ответ – “Помазанник ведь божий – даровано свыше!”…
План, разработанный вместе с императором, хотя честнее – разработанный императором, ибо Кондратенко чувствовал себя рядом с ним школяром на экзамене у профессора, был прост только в одном – девять десятых всех работ по его реализации заключались в примитивной выемке огромного количества грунта на огромной территории. Харбин и подступы к нему – равнина, и в эту плоскую местность предстояло буквально вкопать две дивизии, превратив их в подобие кротов-землероек. Ничего, хотя бы отдаленно напоминающего знакомые люнеты и редуты, никаких внешних признаков оборонительных сооружений! Пологие скаты, небольшие холмики, выступающие над поверхностью на одну-две сажени, все остальное – на уровне земли и под землей.
За новое дело Роман Исидорович взялся с молодежным энтузиазмом. На 1902 год общая численность инженерных войск и служб составляла сорок тысяч человек в 54 батальонах, четверть из них была передана Кондратенко. Но сил и времени все равно не хватало. Три линии обороны, больше трехсот вёрст непривычно изломанных окопов. Последние ходы сообщений упирались в самую границу города, и всё это за какие-то две недели…
Первые две линии обороны и западную часть третьей, прилегающей к Сунгари, заняла самая многочисленная дивизия, сформированная по старым штатам генерал-майора Ренненкампфа. С тыла и с фланга ее подпирала кадрированная дивизия генерала Гернгросса[30] – офицерские выжимки двух Сибирских корпусов. Она занимала восточную часть третьей линии обороны и центр города. Только здесь, строго по плану императора, успели возвести долговременные земляные огневые точки, благо их было чем насыщать.
Дивизия Гернгросса получила на вооружение невиданное для старой армии количество пулеметов – на каждый взвод по два новейших ручника “Федорова-Рощепея”, внешне похожих на располневшие трехлинейки, и один солидный, элегантный, как рояль, станковый “Браунинг”. Пулеметчики быстро осваивали отданное им на откуп “подземное царство”, деля его с артиллерийскими корректировщиками подполковника Бржозовского[31], чьи шестидюймовки стояли ближе всех к Владивостоку за речкой Модягой, или по-маньчжурски – Модягоу.
Скрежетал о грунт шанцевый инструмент, в мастерских на Пристани грохотал паровой молот, шлепали по речной воде древние пароходики и над всей этой рабочей деловой суетой незримо витал тревожный дух прифронтового города, так знакомый многим харбинцам по недавнему восстанию ихэтуаней.
– Поручик! Узнайте, что там за суета у причалов Сунгари? – распорядился Кондратенко.
Исполнительный адъютант, даже забыв отдать честь, растворился в суете Железнодорожного проспекта среди обладателей военных мундиров и партикулярных костюмов, торопящихся на посадку в поезд, отбывающий во Владивосток. Петербургское направление уже неделю как было перекрыто.
“Не успеваем, ах как не успеваем!” – подумал Кондратенко, придирчиво осматривая тянущиеся вперед – вбок ходы сообщений, над которыми мелькали кирки и лопаты, как вдруг раздался такой знакомый еще с русско-турецкой войны свист и около железнодорожной насыпи вздыбилась земля, хлестнув по стоящему на путях поезду каменной крошкой и чугунными осколками. Первые заполошные крики раненых, женский визг и разноязычную ругань перекрыл еще один взрыв, сверкнувший на этот раз прямо на перроне и превративший пёструю толпу в орущую, обезумевшую человеческую массу, ломившуюся в разные стороны от внезапно и неизвестно откуда прилетающей смерти.
Всё дальнейшее Кондратенко помнил смутно. Он куда-то бежал, что-то кричал, отдавал распоряжения, ему отвечали, отрывками в ушах звучали чьи-то доклады, пока перед глазами земля не встала на дыбы и душная, грязная волна горячего воздуха не бросила его безжалостно на землю.
Начальник штаба Приамурского округа пришёл в себя в просторном блиндаже, куда набилось множество народа, вообще не относящегося к гарнизону укрепрайона. Штатские, спрятанные от обстрела, причудливо перемешались с постоянными обитателями блиндажа, превратив строгое армейское обиталище в подобие цыганского табора. Среди этой штатской публики абсолютно чужеродным телом возвышался у амбразуры вороненый “Браунинг”, да безумной трелью надрывался полевой телефон, ожидая внимания связиста, кричавшего что-то в другую трубку.
– Доложить обстановку, – почти шёпотом приказал Кондратенко адъютанту, заметив его сидящим у топчана и занятым перевязкой какого-то тучного мужчины с окровавленной головой и пенсне, скособоченном так нелепо, что оно, как увеличительное стекло, демонстрировало плотные усы, забитые песком и каким-то мусором.
– Гренадёры Рененкампфа прошляпили вооруженные пароходы англичан, – не прекращая санитарные манипуляции, вполголоса доложил адъютант, – те подошли вплотную к берегу под видом купцов, выбросили десант прямо на пристань и сразу начали обстрел города. Одновременно японцы начали фронтальную атаку со стороны Мукдена. Первую линию обороны прорвали с ходу, сейчас бои идут у второй. Бржозовский одной батареей поставил заградительный огонь по фронту, второй пытается нащупать английские пароходы. Осторожничает – боится задеть мост и жилые кварталы – там же семьи, дети…
– Что с десантом?
– Неизвестно. Сначала стреляли шибко, теперь тихо. Телефонная связь нарушена. Вестовые не вернулись. Есть подозрения, что штаб Ренненкампфа в результате неожиданной атаки десанта уничтожен или пленен. Гернгросс приказал полк Лечицкого перебросить на правый фланг и организовать дополнительную линию обороны вдоль железной дороги. Фактически Харбин уже разрезан на две части…
– То есть дивизия Ренненкампфа обезглавлена, – прошептал Кондратенко, опуская голову на жесткую, набитую травой, подушку. – Тогда нет ничего удивительного в том, что первая линия не удержалась, да и вторая вряд ли долго протянет… Вот что, голубчик! Закончите с перевязкой – обеспечьте перемещение меня на КП Александра Алексеевича – будем думать, как воевать в создавшихся условиях.
* * *
В то время, когда генерал Кондратенко ломал голову, что стало со штабом правофланговой дивизии, а посланные им вестовые успешно пополнили список военнопленных, генерал Ренненкампф, вполне живой и здоровый, сидел в своем штабе за одним столом с генералом Артамоновым и командиром английского речного десанта майором Драйком, чьи головорезы из Роял марин сейчас добивали каких-то непонятливых интендантов, засевших вместе с караулом на одном из складов и не понявших, что при встрече с британской морской пехотой полагается покорно поднимать руки, а не пытаться оказать сопротивление.
Несмотря на то, что майор Драйк был за столом самым младшим по званию, он чувствовал себя главным на этом “празднике жизни”, что, в общем-то, признавали и “эти варварские генералы”, преданно глядя в рот представителю самой цивилизованной нации в Европе.
– Ну что ж, господа, – барабаня пальцами по краешку стола, небрежно произнес командир морских пехотинцев с непередаваемым аристократическим прононсом Received Pronunciation, как показателем образованности, влиятельности, социального статуса и экономической власти его владельца, – первая фаза операции прошла успешно и требуется ее такое же завершение. Благодаря мистеру Артамонофф, мы смогли беспрепятственно высадиться на берег и разоружить охрану, а благодаря мистеру Ренненкампф – ликвидировать две линии обороны и свести к минимуму потери при разоружении штаба и комендантской роты. Это прекрасно, но недостаточно! У нас нет времени любоваться на местный ландшафт, но есть приказ – взять узловую станцию и пропустить на Запад эшелоны британской и японской армии. Поэтому, пока наши японские союзники, – губы майора тронула презрительная усмешка, – бьются лбом о русские позиции, мы должны придумать то, что позволит, не проливая драгоценную британскую кровь на китайскую землю, выполнить поставленную задачу. У Вас есть предложения, господа?
* * *
– Ваше превосходительство! Платон Алексеевич! Смотрите! – голос юного адъютанта, только-только получившего погоны подпоручика, был настолько встревоженным и возбужденным, что полковник Лечицкий[32] пропустил мимо ушей неуставное обращение и скорым шагом подошел к амбразуре блиндажа, служившего ему временным командным пунктом.
Со стороны православной миссии на позиции надвигались густые цепи английских красных мундиров, а перед ними, полностью закрывая морскую пехоту своими телами, брели ремесленники харбинских мастерских, купцы, захваченные на Пристани, крестьяне, привозившие свой немудреный товар на городской рынок, околоточные, застигнутые врасплох оккупантами на своих рабочих местах и даже служители православной миссии, оказавшейся в руках красномундирников. Вместе с мужчинами по изрытому воронками полю робко семенили женщины, держа на руках или ведя за собой детишек, а одна из курносых, заплаканных девчонок из последних сил тащила на себе огромного, безумно вращающего глазищами и жалобно мяукающего котяру…
Гренадеры Лечицкого, застыв каменными изваяниями, с ужасом глядели на атакующих. Новые, джентльменские способы ведения боевых действий с использованием гражданских заложников, дебютировавшие в англо-бурской войне, для русских солдат и офицеров стали тем деморализующим шоком, которого бывает достаточно для поражения.
– Командира дивизии, быстро! – охрипшим голосом, срывающимся на фальцет, крикнул Лечицкий, – хотя… отставить! По-о-олк! Слушай команду! Оставить занимаемые позиции! Отступить в городскую черту! Занять дома от Бульварного до Большого проспекта! Не стрелять! Брать в штыки!..
Полковник тяжело осел на стул и грязно, как извозчик, выругался…
– В городской застройке они вынужденно разорвутся на небольшие отряды и не смогут одной толпой гнать перед собой гражданских…
Надежды Лечицкого не оправдались. Джентльмены из королевской морской пехоты прекрасно знали свое дело и, разделившись повзводно, споро распределили между собой заложников, продолжая их телами вытеснять защитников на восток, прижимая к реке и оттесняя от железной дороги, по которой покатили в сторону Читы основные силы британского и японского экспедиционных корпусов.
Отчаянные штыковые атаки защитников слегка притормаживали, но не могли остановить надвигающийся вал красных мундиров ввиду почти четырехкратного численного преимущества атакующих. Единственное, чего удалось добиться – отвлечь на себя силы и внимание, что позволило большинству заложников разбежаться. Спасся и диковинных размеров кот. Его вместе с хозяйкой на руках перенес на другой берег речки Модяги адъютант полковника Лечицкого. Первый, бесконечный, такой неудачный для русских, день битвы за Харбин, заканчивался…
– Коварные твари, – тяжело вздохнул адмирал. – Теперь у нас нет иного выхода, кроме как занять эти острова и Рижский залив.
– Быстрой победы не будет, Эшетон, – печально вздохнул Алан.
Все трое, вместе с младшим из моряков, задумались, будет ли победа вообще.
У Короля, конечно, много… Но уже не столь много, как всего ночь назад.
Глава 14. Либава-Харбин
02 мая на рейде Либавы.
Темная вода за пределами действия прожекторов британских катеров и миноносок взбурлила, из нее показались сразу две рубки, выкрашенных в темно-серый, почти черный цвет. Наблюдатель с хорошим ночным зрением наверняка заметил бы в тени второй из них две человеческие фигуры с огромными круглыми головами. Они из последних сил цеплялись за скобы ведущего на кормовую площадку трапа. Скрежетнул люк, на площадку вскарабкались матросы и кинулись к темным фигурам, явно стремясь оторвать, точнее – открутить медные головы, тускло отражающие сияние темно-алой полосы.
– Быстрее, – приказал негромкий, властный голос, напоминавший некоего «Дона Серджио» с «Князя Боргезе», – быстрее, черти! Шлемы, галоши – все в воду, и баллоны туда же!
– Н-нет необхо-хо-ходимости, господин ка-капитан первого ранга! Бал-лоны-то л-ладно, но шле-шлемы хотя бы оставьте, хо-хорошие! – зубы говорившего постукивали от холода.
– Поговори мне тут, Степаныч. Обоих внутрь, чаю с коньяком и погружение! Доклады позже! Тут миноносок, как блох на барбоске. Потопят и фамилии не спросят!
Через пять минут ничто не выдавало внезапное появление и столь же стремительное исчезновение потаенного судна. Внутри оно ни капли не напоминало известный из сочинений господина Верна «Наутилус» капитана Немо. Все потроха лодки состояли фактически из единственного коридора, по его бортам высились стеллажи с ящиками свинцовых аккумуляторов и стальными баллонами с воздухом. Два втиснутых среди них на грубо склепанных рамах трехцилиндровых дизеля Нобеля, присоединенные одним концом вала к генератору кустарного вида, а другим – к не менее кустарному воздушному насосу, питались из дубовых бочек с нефтью. Такой безобразный вид мог заставить благородного принца Дакара зардеться от стыда. Только в самом носу, под рубкой «Аз», коридор расширялся, превращаясь в круглый пятачок, где на ящиках со снаряжением сидели двое могучих флотских унтера, молодой лейтенант, подозрительно похожий на итальянца по имени Пьетро, и обладатель тихого, но грозного голоса.
– Докладывай, Степаныч, – приказал капитан, когда старший из унтеров поставил на импровизированный столик циклопических размеров кружку, остро и приятно пахнущую коньяком.
– Не извольте беспокоиться, Ваше высо…
– Без чинов, – припечатал офицер.
– … не извольте беспокоиться, Сергей Захарыч, – выдохнул унтер, подхватывая и прижимая к животу медный водолазный шлем, который он так и не дал выкинуть за борт. – Там всего-то саженей с полста было до крайнего. Но крайний, он какой-то неказистый, с заплаткой прямо посередине днища, да и поменьше, чем прочие.
– «Нил», – промолвил лейтенант. – У него еще в апреле взорвались котлы. Корабль старый и ограниченно боеспособный.
– Ну так мы и поняли, что ограниченно, – кивнул унтер. – Тот, что рядом, со дна поновее смотрелся, да и побольше он был. Благо, воздуха до него хватало. Прикинули мы, где у него погреба, да и валы рядышком, прицелились хорошенько, дали воздух в мешки, ну бонбочка-то и всплыла, перемычкой поперек киля мы ее и пристроили. Чека вот, – он нагнулся к сваленному в кучу прорезиненному комбинезону и вытащил из валявшейся поверх него сбруи увенчанный кольцом стержень.
– Так-к точ-ч-но, оп-пе чеки выт-тащили! – второй унтер продемонстрировал точно такой же стержень от резервного запала.
– Через два с половиною часа точно рванет, не сумлевайтесь, Сергей Захарыч!
– Добро, – кивнул каперанг. – Самочувствие как? Декомпрессия не мучает?
– Дык, мы ж час на семи-восьми саженях шли, пока за скобы держались, – удивился унтер. – Какая ж тут, ради святых угодников, декомпрессия? Все в лучшем виде! А что померзли, так благодарствуем за чаек с коньячком, душистый и сугревистый!
– Хорошо, – вздохнул каперанг и обернулся к лейтенанту. – Петр Генрихович, попросите командира лодки идти еще два часа и только потом лечь на грунт. Все-таки заряд серьезный, как бы не потек наш корабль, если слишком близко окажемся.
– Слушаюсь, господин капитан первого ранга! – вскинулся лейтенант и испарился.
– Ложитесь отдыхать, братцы, – приказал «Дон Серджио». – И за шлем не беспокойся, Степаныч, я его вместе с чеками сначала государю представлю, а потом в музей сдадим.
Лодку качнуло, глухой звук взрыва донесся, словно бы со всех сторон сразу. Все трое завертели головами, выискивая течи, но вроде бы на этот раз обошлось.
– Пят-тичас-совые замедлит-тели срабат-тывают обыч-чно черес-с три час-са-а, – произнес второй унтер, белобрысый и молчаливый.
10 мая 1902 года. Харбин
Плохие новости перемещаются во времени и пространстве быстрее хороших, иногда опережая даже сами события. Этот удивительный закон искривления временного континуума ждет своего пытливого исследователя. Парадокс “ещё ничего не случилось, а уже все знают, что произошло” имеет место быть, осталось только научиться использовать это явление с толком для дела.
Именно это постарался сделать Рома́н Иси́дорович Кондрате́нко[29], уловив первые слухи о капитуляции Мукдена. Военный инженер, произведенный в генералы с назначением окружным дежурным генералом штаба Приамурского военного округа и лично назначенный месяц назад императором ответственным за полевую фортификацию города Харбина, отменил все совещания в штабе и выехал с неплановой инспекцией на позиции.
Оборона Харбина была категорически не похожа на всё, что ранее он видел и создавал. План ее родился всего за шесть ночных часов. Четыре пятых всех линий и отметок на этом плане были сделаны лично рукой императора. Целая ночь вдвоем с монархом над картами и планами города. Роман Исидорович ещё неделю ходил больной, никак не мог восстановиться – столько душевных и физических сил отняла эта работа. Но зато по количеству новой, свежей, нестандартной, уникальной информации о полевой фортификации эта ночь стоила академического года!
Главный вопрос, бившийся беспомощной птицей в голове генерала “откуда ОН всё это знает”, находил только один, абсолютно не соответствующий воинствующему материализму ответ – “Помазанник ведь божий – даровано свыше!”…
План, разработанный вместе с императором, хотя честнее – разработанный императором, ибо Кондратенко чувствовал себя рядом с ним школяром на экзамене у профессора, был прост только в одном – девять десятых всех работ по его реализации заключались в примитивной выемке огромного количества грунта на огромной территории. Харбин и подступы к нему – равнина, и в эту плоскую местность предстояло буквально вкопать две дивизии, превратив их в подобие кротов-землероек. Ничего, хотя бы отдаленно напоминающего знакомые люнеты и редуты, никаких внешних признаков оборонительных сооружений! Пологие скаты, небольшие холмики, выступающие над поверхностью на одну-две сажени, все остальное – на уровне земли и под землей.
За новое дело Роман Исидорович взялся с молодежным энтузиазмом. На 1902 год общая численность инженерных войск и служб составляла сорок тысяч человек в 54 батальонах, четверть из них была передана Кондратенко. Но сил и времени все равно не хватало. Три линии обороны, больше трехсот вёрст непривычно изломанных окопов. Последние ходы сообщений упирались в самую границу города, и всё это за какие-то две недели…
Первые две линии обороны и западную часть третьей, прилегающей к Сунгари, заняла самая многочисленная дивизия, сформированная по старым штатам генерал-майора Ренненкампфа. С тыла и с фланга ее подпирала кадрированная дивизия генерала Гернгросса[30] – офицерские выжимки двух Сибирских корпусов. Она занимала восточную часть третьей линии обороны и центр города. Только здесь, строго по плану императора, успели возвести долговременные земляные огневые точки, благо их было чем насыщать.
Дивизия Гернгросса получила на вооружение невиданное для старой армии количество пулеметов – на каждый взвод по два новейших ручника “Федорова-Рощепея”, внешне похожих на располневшие трехлинейки, и один солидный, элегантный, как рояль, станковый “Браунинг”. Пулеметчики быстро осваивали отданное им на откуп “подземное царство”, деля его с артиллерийскими корректировщиками подполковника Бржозовского[31], чьи шестидюймовки стояли ближе всех к Владивостоку за речкой Модягой, или по-маньчжурски – Модягоу.
Скрежетал о грунт шанцевый инструмент, в мастерских на Пристани грохотал паровой молот, шлепали по речной воде древние пароходики и над всей этой рабочей деловой суетой незримо витал тревожный дух прифронтового города, так знакомый многим харбинцам по недавнему восстанию ихэтуаней.
– Поручик! Узнайте, что там за суета у причалов Сунгари? – распорядился Кондратенко.
Исполнительный адъютант, даже забыв отдать честь, растворился в суете Железнодорожного проспекта среди обладателей военных мундиров и партикулярных костюмов, торопящихся на посадку в поезд, отбывающий во Владивосток. Петербургское направление уже неделю как было перекрыто.
“Не успеваем, ах как не успеваем!” – подумал Кондратенко, придирчиво осматривая тянущиеся вперед – вбок ходы сообщений, над которыми мелькали кирки и лопаты, как вдруг раздался такой знакомый еще с русско-турецкой войны свист и около железнодорожной насыпи вздыбилась земля, хлестнув по стоящему на путях поезду каменной крошкой и чугунными осколками. Первые заполошные крики раненых, женский визг и разноязычную ругань перекрыл еще один взрыв, сверкнувший на этот раз прямо на перроне и превративший пёструю толпу в орущую, обезумевшую человеческую массу, ломившуюся в разные стороны от внезапно и неизвестно откуда прилетающей смерти.
Всё дальнейшее Кондратенко помнил смутно. Он куда-то бежал, что-то кричал, отдавал распоряжения, ему отвечали, отрывками в ушах звучали чьи-то доклады, пока перед глазами земля не встала на дыбы и душная, грязная волна горячего воздуха не бросила его безжалостно на землю.
Начальник штаба Приамурского округа пришёл в себя в просторном блиндаже, куда набилось множество народа, вообще не относящегося к гарнизону укрепрайона. Штатские, спрятанные от обстрела, причудливо перемешались с постоянными обитателями блиндажа, превратив строгое армейское обиталище в подобие цыганского табора. Среди этой штатской публики абсолютно чужеродным телом возвышался у амбразуры вороненый “Браунинг”, да безумной трелью надрывался полевой телефон, ожидая внимания связиста, кричавшего что-то в другую трубку.
– Доложить обстановку, – почти шёпотом приказал Кондратенко адъютанту, заметив его сидящим у топчана и занятым перевязкой какого-то тучного мужчины с окровавленной головой и пенсне, скособоченном так нелепо, что оно, как увеличительное стекло, демонстрировало плотные усы, забитые песком и каким-то мусором.
– Гренадёры Рененкампфа прошляпили вооруженные пароходы англичан, – не прекращая санитарные манипуляции, вполголоса доложил адъютант, – те подошли вплотную к берегу под видом купцов, выбросили десант прямо на пристань и сразу начали обстрел города. Одновременно японцы начали фронтальную атаку со стороны Мукдена. Первую линию обороны прорвали с ходу, сейчас бои идут у второй. Бржозовский одной батареей поставил заградительный огонь по фронту, второй пытается нащупать английские пароходы. Осторожничает – боится задеть мост и жилые кварталы – там же семьи, дети…
– Что с десантом?
– Неизвестно. Сначала стреляли шибко, теперь тихо. Телефонная связь нарушена. Вестовые не вернулись. Есть подозрения, что штаб Ренненкампфа в результате неожиданной атаки десанта уничтожен или пленен. Гернгросс приказал полк Лечицкого перебросить на правый фланг и организовать дополнительную линию обороны вдоль железной дороги. Фактически Харбин уже разрезан на две части…
– То есть дивизия Ренненкампфа обезглавлена, – прошептал Кондратенко, опуская голову на жесткую, набитую травой, подушку. – Тогда нет ничего удивительного в том, что первая линия не удержалась, да и вторая вряд ли долго протянет… Вот что, голубчик! Закончите с перевязкой – обеспечьте перемещение меня на КП Александра Алексеевича – будем думать, как воевать в создавшихся условиях.
* * *
В то время, когда генерал Кондратенко ломал голову, что стало со штабом правофланговой дивизии, а посланные им вестовые успешно пополнили список военнопленных, генерал Ренненкампф, вполне живой и здоровый, сидел в своем штабе за одним столом с генералом Артамоновым и командиром английского речного десанта майором Драйком, чьи головорезы из Роял марин сейчас добивали каких-то непонятливых интендантов, засевших вместе с караулом на одном из складов и не понявших, что при встрече с британской морской пехотой полагается покорно поднимать руки, а не пытаться оказать сопротивление.
Несмотря на то, что майор Драйк был за столом самым младшим по званию, он чувствовал себя главным на этом “празднике жизни”, что, в общем-то, признавали и “эти варварские генералы”, преданно глядя в рот представителю самой цивилизованной нации в Европе.
– Ну что ж, господа, – барабаня пальцами по краешку стола, небрежно произнес командир морских пехотинцев с непередаваемым аристократическим прононсом Received Pronunciation, как показателем образованности, влиятельности, социального статуса и экономической власти его владельца, – первая фаза операции прошла успешно и требуется ее такое же завершение. Благодаря мистеру Артамонофф, мы смогли беспрепятственно высадиться на берег и разоружить охрану, а благодаря мистеру Ренненкампф – ликвидировать две линии обороны и свести к минимуму потери при разоружении штаба и комендантской роты. Это прекрасно, но недостаточно! У нас нет времени любоваться на местный ландшафт, но есть приказ – взять узловую станцию и пропустить на Запад эшелоны британской и японской армии. Поэтому, пока наши японские союзники, – губы майора тронула презрительная усмешка, – бьются лбом о русские позиции, мы должны придумать то, что позволит, не проливая драгоценную британскую кровь на китайскую землю, выполнить поставленную задачу. У Вас есть предложения, господа?
* * *
– Ваше превосходительство! Платон Алексеевич! Смотрите! – голос юного адъютанта, только-только получившего погоны подпоручика, был настолько встревоженным и возбужденным, что полковник Лечицкий[32] пропустил мимо ушей неуставное обращение и скорым шагом подошел к амбразуре блиндажа, служившего ему временным командным пунктом.
Со стороны православной миссии на позиции надвигались густые цепи английских красных мундиров, а перед ними, полностью закрывая морскую пехоту своими телами, брели ремесленники харбинских мастерских, купцы, захваченные на Пристани, крестьяне, привозившие свой немудреный товар на городской рынок, околоточные, застигнутые врасплох оккупантами на своих рабочих местах и даже служители православной миссии, оказавшейся в руках красномундирников. Вместе с мужчинами по изрытому воронками полю робко семенили женщины, держа на руках или ведя за собой детишек, а одна из курносых, заплаканных девчонок из последних сил тащила на себе огромного, безумно вращающего глазищами и жалобно мяукающего котяру…
Гренадеры Лечицкого, застыв каменными изваяниями, с ужасом глядели на атакующих. Новые, джентльменские способы ведения боевых действий с использованием гражданских заложников, дебютировавшие в англо-бурской войне, для русских солдат и офицеров стали тем деморализующим шоком, которого бывает достаточно для поражения.
– Командира дивизии, быстро! – охрипшим голосом, срывающимся на фальцет, крикнул Лечицкий, – хотя… отставить! По-о-олк! Слушай команду! Оставить занимаемые позиции! Отступить в городскую черту! Занять дома от Бульварного до Большого проспекта! Не стрелять! Брать в штыки!..
Полковник тяжело осел на стул и грязно, как извозчик, выругался…
– В городской застройке они вынужденно разорвутся на небольшие отряды и не смогут одной толпой гнать перед собой гражданских…
Надежды Лечицкого не оправдались. Джентльмены из королевской морской пехоты прекрасно знали свое дело и, разделившись повзводно, споро распределили между собой заложников, продолжая их телами вытеснять защитников на восток, прижимая к реке и оттесняя от железной дороги, по которой покатили в сторону Читы основные силы британского и японского экспедиционных корпусов.
Отчаянные штыковые атаки защитников слегка притормаживали, но не могли остановить надвигающийся вал красных мундиров ввиду почти четырехкратного численного преимущества атакующих. Единственное, чего удалось добиться – отвлечь на себя силы и внимание, что позволило большинству заложников разбежаться. Спасся и диковинных размеров кот. Его вместе с хозяйкой на руках перенес на другой берег речки Модяги адъютант полковника Лечицкого. Первый, бесконечный, такой неудачный для русских, день битвы за Харбин, заканчивался…