– Служит в больнице Святителя Николая Чудотворца.
Аполлон Григорьевич представил карту: больница умалишенных находится на Матисовом острове, как раз на «углу воды». Неужто цыганка угадала?
– Ну, уж там с ним ничего не могло случиться, – сказал Лебедев. – Наверное, зря поднял тревогу, загулял молодой человек, не иначе. Прошу извинить за беспокойство, полковник…
Пирамидов не мог понять, отчего вдруг так изменились намерения криминалиста. Тоже что-то недоговаривает господин статский советник. Он просил сразу дать знать, как только объявится Ванзаров.
Выйдя на Гороховую, Лебедев наткнулся на Раду. Цыганка смотрела так, что слова были не нужны. Аполлон Григорьевич кликнул извозчика и галантно помог мадам Штальберг сесть в пролетку. Сам устроился напротив нее, на узком сиденье за спиной извозчика. Он приказал ехать на Матисов остров.
67
Угол рек Мойки и Пряжки, 1
Доктор Садальский пребывал в полной растерянности. В больнице творится неизвестно что. И, как назло, в такой день, когда главный врач, доктор Чечотт в отъезде, а через несколько часов должен состояться сеанс гипноза для приглашенных господ-психиатров. Прибудет московская знаменитость и прочие светила. И что ему делать?
Началось с того, что утром не явился ординатор Охчинский. Самостоятельно Садальский не имел права делать врачебный обход. До сих пор ординатор ничего подобного себе не позволял, был пунктуален, как часы. Садальский послал санитара узнать, что случилось, благо ординатор проживал буквально поблизости, на Заводской улице. Санитар вернулся и сообщил: супруга уверена, что Константин Владимирович остался на ночное дежурство.
Время шло, врачебные предписания на день не выданы. Садальский был вынужден провести обход в одиночку. В мужском отделении для буйных обнаружился новый сюрприз: в палате находился больной, о котором ничего не было известно. Садальский проверил записи: вчера никто в отделение не поступал. Кто же это такой? Больной лежал на голом матраце в смирительной рубашке. На голове у него виднелись свежие шрамы от грубого бритья. Похожий шрам был над верхней губой. Мужчина крепкого сложения, с бычьей шеей спал в глубоком забытьи, но дыхание ровное…
От старшего медбрата Садальский потребовал объяснений. Тот тоже не знал, кто это такой. Только сообщил, что вчера господин ординатор напоил этого господина сильным успокоительным, подмешанным в чай, вызвал четырех санитаров и приказал отправить в отделение. Даже под действием лекарства мужчина так сопротивлялся, что вчетвером с ним еле управились. Еще медбрат добавил, что к Охчинскому приходил какой-то гость, с которым тот поднимался к буйным. Он еще слышал, как ординатор называл гостя «профессор». Санитары больше не потребовались.
То, что устроил Охчинский, вызывало недоумение. Садальский понял, что расхлебывать придется ему. Не зная, кого ординатор наметил для сеанса гипноза, он приказал посадить неизвестного на каталку и отправить в комнату рядом с залом врачебных конференций, где держали больных перед тем, как вывести на врачебный синклит.
Он только зашел в свой крохотный кабинет, как понадобился гостям, которым требовался старший по больнице. Выйдя в холл, Садальский наткнулся на роскошного господина с желтым саквояжем, который величественно и грозно посматривал на доктора с высоты гренадерского роста. Рядом с ним держалась красивая женщина с огненным взглядом, который слегка обжег Садальского.
Незнакомый господин представился. Доктор узнал, что перед ним не просто посетитель, а статский советник Министерства внутренних дел, что совсем не радовало. Перед высокими чинами он робел. Женщина с угольно-черными волосами помалкивала.
– Очень рад… Чем могу помочь, господин Лебедев?
– Будьте любезны проводить нас к доктору Охчинскому…
– Ординатор Охчинский, – все же поправил доктор, – к сожалению, отсутствует.
– А что так, прихворнул головой? – участливо спросил Лебедев. – Узнает психиатрию с обратной стороны?
Как ни трудно было, но Садальский ответил улыбкой на милую шуточку статского советника.
– Ну, что вы… Константин Владимирович сильно простудился… Лечится дома.
– Бедняга, так не вовремя свалился. Сегодня у вас тут сеанс публичного гипноза моего друга, доктора Токарского…
– Так точно, – пробормотал доктор. Врать ему давалось тяжело.
– Где он живет? Мы его навестим.
– Это невозможно… То есть он сейчас очень далеко, – ответил Садальсикй, чувствуя, что краснеет. – Уехал на дачу где-то под Гатчиной.
– На даче в ноябре лечить простуду? – выразительно спросил Аполлон Григорьевич. – Ну, ну… Вам, психиатрам, виднее… Я бы его с одной рюмки вылечил.
Доктору осталось только развести руками. Не мог же сказать правду, что понятия не имеет, куда подевался старший коллега.
– В таком случае к вам вопрос: вчера вечером у вашего ординатора был посетитель, чиновник сыскной полиции.
– Сожалею, но господин Охчинский мне не докладывает о своих встречах, – искренно ответил доктор.
Лебедев покосился на Раду.
– Родион здесь, – тихо сказала он. – Проверь, где-то близко. Здесь его прячут.
«Сделал шаг – иди до конца», – сам себе приказал Аполлон Григорьевич. Да и докторишка сильно не нравился: юлит, как все жулики, которые считают себя психиатрами.
– Господин Садальский, – начал он тоном, от которого вздрагивал директор Зволянский, а приставы покрывались холодным потом. – Извольте показать мне палаты. Все. И процедурные комнаты. И душевые. Вам ясно?
– З-зачем? – кое-как проговорил доктор, на которого напал мерзкий страх.
– Хочу проверить: не держите ли случайно чиновника полиции среди больных. Может, у вас тут революцию затеяли, хотите нанести вред полиции. А что, очень возможно: главный врач у вас из поляков, значит, тайный бунтовщик. Да и вообще, осиное гнездо… Или мне вернуться с жандармами охранного отделения?
При упоминании жандармов у Садальского перехватило горло. Непонятно почему, жандармов он боялся хуже смерти. Ничего не мог с собой поделать.
– Извольте, господин статский советник, – сказал он, делая жест плохо слушающейся рукой. – Мадам должна остаться здесь.
Рада рвалась, но Лебедев попросил дожидаться. Докторишка, конечно, пугливый, но даме в мужском отделении делать нечего.
Аполлон Григорьевич вернулся почти через час. Он был тих и сумрачен и только покачал головой.
– Он здесь, здесь, поверь мне, Аполлон! – налетела Рада.
– Хотел бы поверить, милая, но… Я ведь и мертвецкую осмотрел… Нет его здесь.
– Иди в женское! – потребовала она. – Или меня пусти!
– Как доктор ни упирался, но заглянул и туда. Был у буйных. Тяжелое зрелище… Как говорится, не дай мне Бог сойти с ума…
И хоть Рада с жаром доказывала, что Ванзаров рядом, она чувствует его присутствие, Лебедев ничего больше не мог сделать. Подхватив ее за талию, как пушинку, вынес цыганку на свежий воздух, не обращая внимания на ругань и мольбы, и только там отпустил.
– Ты не друг ему! – бросила Рада и побежала в глубину больничного сада.
На душе Аполлона Григорьевича скреблись кошки размером с добрых тигров. Он искренно хотел помочь Ванзарову. Но, если нет его в доме на углу воды, что тут поделаешь? И цыганское сердце ошибается.
Взглянув на часы, он прикинул, что имеет смысл дожидаться Токарского тут. Достав сигарилью, Лебедев затянулся без всякого удовольствия. Время убить, а больным хуже не будет. Он курил и думал: куда же мог запропаститься Ванзаров, в самом деле. Думал, и смутная тревога овладевала им…
68
Петропавловская крепость
Неприятности обрушились лавиной. Мало того что Ванзаров внезапно исчез, так еще и арестованная полька решила показать характер. Еще вчера дала согласие на сеанс с Янеком Гузиком. Пирамидов был приятно удивлен, что не пришлось использовать угрозы и прочие методы. Но сегодня утром она передала условие: откажется быть магнетизером, если не будут исполнены ее желания.
Оставалось только скрипнуть зубами, что полковник и сделал в бесполезной злобе. Он сразу понял, что девица поймала его крепко, и не ошибся. Стоя в тюремной камере, Пирамидов выслушал, что мадемуазель Крашевская не может отправиться на сеанс в таком виде. Она женщина и должна выглядеть достойно, особенно перед знаменитым земляком. В требованиях была большая доля здравого смысла: дни, проведенные в каземате на матраце, набитом гнилым сеном, никого не красят. И запашок имелся. Пирамидов должен был сам додуматься: высшему начальству нельзя являть барышню в таком виде, будто ее выпустили из тюрьмы. Он распорядился исполнить пожелания арестованной.
Для начала Крашевская захотела в баню.
В крепости имелась своя, тюремная. Из парной выгнали арестантов, которым подошел срок на помывку. В баню Крашевскую сопровождали две надзирательницы, которые ее парили. Она появилась посвежевшей, в широком балахоне и ночной сорочке, которую одолжили у жены коменданта крепости.
Желания разрастались.
Крашевская потребовала обед из «Донона» и лучшее новое черное платье (для сеанса нужен глухой ворот, никакого декольте) и ботиночки. В старом платье, подранном, со следами крови, из камеры она не выйдет.
Что тут поделать?
Пирамидов отправил Мочалова за обедом на Мойку, а сам поехал в салон мадам Живанши, известный каждому женатому мужчине столицы, и не женатому тоже.
Мадам оказалась столь любезной, что нашла в запасах черное платье, которое полковник принял на глаз, и готова была послать свою модистку, чтобы подогнать по фигуре. Полковник отказался: не хватало, чтоб модистка разболтала, где и кому она подшивала платье, и заплатил из своего кармана. Скромный черный туалет обошелся ему, как бальный. Не зря салон называют «Смерть мужьям», но разве будешь экономить ради такого великого шанса…
Обновка пришлась впору. Крашевская надела и преобразилась, как любая женщина преображается в красивом наряде. Черный цвет немного скрывал ее в темноте камеры.
Сев за стол, принесенный из караульного отделения, она принялась за обед, доставленный прямиком из кухни «Донона». Ела с благородным удовольствием, досуха вытерев тарелки. Когда еще придется так поесть… Промокнув губы, Крашевская бросила салфетку.
– Ну а теперь, пан жандарм, мое самое главное желание…
Полковник приготовился к худшему.
69
Угол рек Мойки и Пряжки, 1
Событие вызвало небывалый интерес. Не слишком просторный зал врачебных конференций был уже полон, а зрители прибывали. Свободных мест практически не осталось. Увидеть сеанс желали и частные врачи, и врачи больниц.
Садиться Лебедев не захотел, стоял у рядов деревянных скамеек, которые поднимались над ним амфитеатром. Если бы не обещание, которое дал Токарскому, давно бы уехал. Обилие докторов, которые лезут в мозги, плохо зная, что в них находится, наводило на Аполлона Григорьевича тоску. Однако какой спрос на лекарей душевных болезней! Кто бы мог подумать, что в Петербурге столько людей страдают от самих себя. Хотя чего ожидать от города, построенного на болоте. Климат не способствует трезвости ума…
Аполлон Григорьевич представил карту: больница умалишенных находится на Матисовом острове, как раз на «углу воды». Неужто цыганка угадала?
– Ну, уж там с ним ничего не могло случиться, – сказал Лебедев. – Наверное, зря поднял тревогу, загулял молодой человек, не иначе. Прошу извинить за беспокойство, полковник…
Пирамидов не мог понять, отчего вдруг так изменились намерения криминалиста. Тоже что-то недоговаривает господин статский советник. Он просил сразу дать знать, как только объявится Ванзаров.
Выйдя на Гороховую, Лебедев наткнулся на Раду. Цыганка смотрела так, что слова были не нужны. Аполлон Григорьевич кликнул извозчика и галантно помог мадам Штальберг сесть в пролетку. Сам устроился напротив нее, на узком сиденье за спиной извозчика. Он приказал ехать на Матисов остров.
67
Угол рек Мойки и Пряжки, 1
Доктор Садальский пребывал в полной растерянности. В больнице творится неизвестно что. И, как назло, в такой день, когда главный врач, доктор Чечотт в отъезде, а через несколько часов должен состояться сеанс гипноза для приглашенных господ-психиатров. Прибудет московская знаменитость и прочие светила. И что ему делать?
Началось с того, что утром не явился ординатор Охчинский. Самостоятельно Садальский не имел права делать врачебный обход. До сих пор ординатор ничего подобного себе не позволял, был пунктуален, как часы. Садальский послал санитара узнать, что случилось, благо ординатор проживал буквально поблизости, на Заводской улице. Санитар вернулся и сообщил: супруга уверена, что Константин Владимирович остался на ночное дежурство.
Время шло, врачебные предписания на день не выданы. Садальский был вынужден провести обход в одиночку. В мужском отделении для буйных обнаружился новый сюрприз: в палате находился больной, о котором ничего не было известно. Садальский проверил записи: вчера никто в отделение не поступал. Кто же это такой? Больной лежал на голом матраце в смирительной рубашке. На голове у него виднелись свежие шрамы от грубого бритья. Похожий шрам был над верхней губой. Мужчина крепкого сложения, с бычьей шеей спал в глубоком забытьи, но дыхание ровное…
От старшего медбрата Садальский потребовал объяснений. Тот тоже не знал, кто это такой. Только сообщил, что вчера господин ординатор напоил этого господина сильным успокоительным, подмешанным в чай, вызвал четырех санитаров и приказал отправить в отделение. Даже под действием лекарства мужчина так сопротивлялся, что вчетвером с ним еле управились. Еще медбрат добавил, что к Охчинскому приходил какой-то гость, с которым тот поднимался к буйным. Он еще слышал, как ординатор называл гостя «профессор». Санитары больше не потребовались.
То, что устроил Охчинский, вызывало недоумение. Садальский понял, что расхлебывать придется ему. Не зная, кого ординатор наметил для сеанса гипноза, он приказал посадить неизвестного на каталку и отправить в комнату рядом с залом врачебных конференций, где держали больных перед тем, как вывести на врачебный синклит.
Он только зашел в свой крохотный кабинет, как понадобился гостям, которым требовался старший по больнице. Выйдя в холл, Садальский наткнулся на роскошного господина с желтым саквояжем, который величественно и грозно посматривал на доктора с высоты гренадерского роста. Рядом с ним держалась красивая женщина с огненным взглядом, который слегка обжег Садальского.
Незнакомый господин представился. Доктор узнал, что перед ним не просто посетитель, а статский советник Министерства внутренних дел, что совсем не радовало. Перед высокими чинами он робел. Женщина с угольно-черными волосами помалкивала.
– Очень рад… Чем могу помочь, господин Лебедев?
– Будьте любезны проводить нас к доктору Охчинскому…
– Ординатор Охчинский, – все же поправил доктор, – к сожалению, отсутствует.
– А что так, прихворнул головой? – участливо спросил Лебедев. – Узнает психиатрию с обратной стороны?
Как ни трудно было, но Садальский ответил улыбкой на милую шуточку статского советника.
– Ну, что вы… Константин Владимирович сильно простудился… Лечится дома.
– Бедняга, так не вовремя свалился. Сегодня у вас тут сеанс публичного гипноза моего друга, доктора Токарского…
– Так точно, – пробормотал доктор. Врать ему давалось тяжело.
– Где он живет? Мы его навестим.
– Это невозможно… То есть он сейчас очень далеко, – ответил Садальсикй, чувствуя, что краснеет. – Уехал на дачу где-то под Гатчиной.
– На даче в ноябре лечить простуду? – выразительно спросил Аполлон Григорьевич. – Ну, ну… Вам, психиатрам, виднее… Я бы его с одной рюмки вылечил.
Доктору осталось только развести руками. Не мог же сказать правду, что понятия не имеет, куда подевался старший коллега.
– В таком случае к вам вопрос: вчера вечером у вашего ординатора был посетитель, чиновник сыскной полиции.
– Сожалею, но господин Охчинский мне не докладывает о своих встречах, – искренно ответил доктор.
Лебедев покосился на Раду.
– Родион здесь, – тихо сказала он. – Проверь, где-то близко. Здесь его прячут.
«Сделал шаг – иди до конца», – сам себе приказал Аполлон Григорьевич. Да и докторишка сильно не нравился: юлит, как все жулики, которые считают себя психиатрами.
– Господин Садальский, – начал он тоном, от которого вздрагивал директор Зволянский, а приставы покрывались холодным потом. – Извольте показать мне палаты. Все. И процедурные комнаты. И душевые. Вам ясно?
– З-зачем? – кое-как проговорил доктор, на которого напал мерзкий страх.
– Хочу проверить: не держите ли случайно чиновника полиции среди больных. Может, у вас тут революцию затеяли, хотите нанести вред полиции. А что, очень возможно: главный врач у вас из поляков, значит, тайный бунтовщик. Да и вообще, осиное гнездо… Или мне вернуться с жандармами охранного отделения?
При упоминании жандармов у Садальского перехватило горло. Непонятно почему, жандармов он боялся хуже смерти. Ничего не мог с собой поделать.
– Извольте, господин статский советник, – сказал он, делая жест плохо слушающейся рукой. – Мадам должна остаться здесь.
Рада рвалась, но Лебедев попросил дожидаться. Докторишка, конечно, пугливый, но даме в мужском отделении делать нечего.
Аполлон Григорьевич вернулся почти через час. Он был тих и сумрачен и только покачал головой.
– Он здесь, здесь, поверь мне, Аполлон! – налетела Рада.
– Хотел бы поверить, милая, но… Я ведь и мертвецкую осмотрел… Нет его здесь.
– Иди в женское! – потребовала она. – Или меня пусти!
– Как доктор ни упирался, но заглянул и туда. Был у буйных. Тяжелое зрелище… Как говорится, не дай мне Бог сойти с ума…
И хоть Рада с жаром доказывала, что Ванзаров рядом, она чувствует его присутствие, Лебедев ничего больше не мог сделать. Подхватив ее за талию, как пушинку, вынес цыганку на свежий воздух, не обращая внимания на ругань и мольбы, и только там отпустил.
– Ты не друг ему! – бросила Рада и побежала в глубину больничного сада.
На душе Аполлона Григорьевича скреблись кошки размером с добрых тигров. Он искренно хотел помочь Ванзарову. Но, если нет его в доме на углу воды, что тут поделаешь? И цыганское сердце ошибается.
Взглянув на часы, он прикинул, что имеет смысл дожидаться Токарского тут. Достав сигарилью, Лебедев затянулся без всякого удовольствия. Время убить, а больным хуже не будет. Он курил и думал: куда же мог запропаститься Ванзаров, в самом деле. Думал, и смутная тревога овладевала им…
68
Петропавловская крепость
Неприятности обрушились лавиной. Мало того что Ванзаров внезапно исчез, так еще и арестованная полька решила показать характер. Еще вчера дала согласие на сеанс с Янеком Гузиком. Пирамидов был приятно удивлен, что не пришлось использовать угрозы и прочие методы. Но сегодня утром она передала условие: откажется быть магнетизером, если не будут исполнены ее желания.
Оставалось только скрипнуть зубами, что полковник и сделал в бесполезной злобе. Он сразу понял, что девица поймала его крепко, и не ошибся. Стоя в тюремной камере, Пирамидов выслушал, что мадемуазель Крашевская не может отправиться на сеанс в таком виде. Она женщина и должна выглядеть достойно, особенно перед знаменитым земляком. В требованиях была большая доля здравого смысла: дни, проведенные в каземате на матраце, набитом гнилым сеном, никого не красят. И запашок имелся. Пирамидов должен был сам додуматься: высшему начальству нельзя являть барышню в таком виде, будто ее выпустили из тюрьмы. Он распорядился исполнить пожелания арестованной.
Для начала Крашевская захотела в баню.
В крепости имелась своя, тюремная. Из парной выгнали арестантов, которым подошел срок на помывку. В баню Крашевскую сопровождали две надзирательницы, которые ее парили. Она появилась посвежевшей, в широком балахоне и ночной сорочке, которую одолжили у жены коменданта крепости.
Желания разрастались.
Крашевская потребовала обед из «Донона» и лучшее новое черное платье (для сеанса нужен глухой ворот, никакого декольте) и ботиночки. В старом платье, подранном, со следами крови, из камеры она не выйдет.
Что тут поделать?
Пирамидов отправил Мочалова за обедом на Мойку, а сам поехал в салон мадам Живанши, известный каждому женатому мужчине столицы, и не женатому тоже.
Мадам оказалась столь любезной, что нашла в запасах черное платье, которое полковник принял на глаз, и готова была послать свою модистку, чтобы подогнать по фигуре. Полковник отказался: не хватало, чтоб модистка разболтала, где и кому она подшивала платье, и заплатил из своего кармана. Скромный черный туалет обошелся ему, как бальный. Не зря салон называют «Смерть мужьям», но разве будешь экономить ради такого великого шанса…
Обновка пришлась впору. Крашевская надела и преобразилась, как любая женщина преображается в красивом наряде. Черный цвет немного скрывал ее в темноте камеры.
Сев за стол, принесенный из караульного отделения, она принялась за обед, доставленный прямиком из кухни «Донона». Ела с благородным удовольствием, досуха вытерев тарелки. Когда еще придется так поесть… Промокнув губы, Крашевская бросила салфетку.
– Ну а теперь, пан жандарм, мое самое главное желание…
Полковник приготовился к худшему.
69
Угол рек Мойки и Пряжки, 1
Событие вызвало небывалый интерес. Не слишком просторный зал врачебных конференций был уже полон, а зрители прибывали. Свободных мест практически не осталось. Увидеть сеанс желали и частные врачи, и врачи больниц.
Садиться Лебедев не захотел, стоял у рядов деревянных скамеек, которые поднимались над ним амфитеатром. Если бы не обещание, которое дал Токарскому, давно бы уехал. Обилие докторов, которые лезут в мозги, плохо зная, что в них находится, наводило на Аполлона Григорьевича тоску. Однако какой спрос на лекарей душевных болезней! Кто бы мог подумать, что в Петербурге столько людей страдают от самих себя. Хотя чего ожидать от города, построенного на болоте. Климат не способствует трезвости ума…