Усталость вдруг накрыла, он встряхнул головой.

Усталость укутывала, веки тяжелели…

– Да, вы правы, Квицинский… Убит, значит… Как это ужасно…

– Что он хотел от вас? – спросил Ванзаров и не смог удержать чашку.

Рука стала тяжелой, глаза окончательно слипались. Он еще попытался встать, но тело обросло чугуном, тянуло назад.

– Сейчас я вам все расскажу. – Охчинский снова позвонил в колокольчик. – Как вы себя чувствуете, Родион Георгиевич?

Он понял, что упустил из-за бутербродов, как же упустил…

– Откуда вам… Известно мое имя и отчество… я вам не говорил…

– Не волнуйтесь так, все хорошо.

Дверь скрипнула.

С трудом Ванзаров повернул голову, которая не хотела слушаться. И сам он как будто превратился в плюшевую игрушку, которую приятно мять, такая она теплая и домашняя. В дверном проеме виднелись люди, одетые в белые одежды санитаров.

Ванзаров боролся, Ванзаров пытался встать, но было поздно.

– Я… чинов…ник… сыс…кной… поли…ции… – все-таки выговорил он.

– Разумеется, мне известно, – ответил доктор и сделал знак санитарам.





64



Офицерская, 28


– Куда ты, шалая! – только и успел крикнуть старик Марко.

Рады и след простыл.

Выскочила из «Аркадии» нараспашку, успела сбросить монисто и цыганское платье, нацепила свое серенькое, неприхваченные волосы разлетались черными крыльями. Извозчики, поджидавшие богатых клиентов ресторана, везти отказывались. Рада пугать не стала, показала трешку. До Офицерской – тройная цена. Один «ванька» соблазнился…

Полетели с ветерком по пустому городу.

Пристав только собрался отметить наступление вечера, который нес покой его измученной душе, когда в кабинет ворвался вихрь. От неожиданности Вильчевский дернул рукой, выплеснув особый чаек на форменный кафтан.

– Да что ж ты будешь делать! – вскричал он, затирая носовым платком пятно. – Кто впустил?

– Кто же меня остановит? – сказала Рада, приближаясь к столу. – Не бойся, дело к тебе важное…

Не сказать, чтобы пристав сильно испугался явления цыганки темной порой. Так, в самую малость, защемило сердечко. Все-таки детский страх не репей, запросто не вырвешь.

– Чего тебе? – буркнул он, невольно любуясь обжигающей красотой, при этом вспоминая, кто в дежурной части поддался на цыганские чары, за что получит в свой черед.

– Друг твой в беду попал…

Друзей у Вильчевского было не слишком много, если не считать купцов участка, которые несли из лавок обильные поздравления на праздники. Но это не друзья, а, так сказать, неизбежность полицейской службы.

– Ишь, что выдумала, – отвечал пристав, бросив бесполезную борьбу с пятном. – И кто же такой?

– Родион…

Тут пристав не удивился. Ему было известно, что Ванзаров все время умудрялся попадать в неприятные истории, вечно вызывал недовольство начальника сыска и презрительные усмешки коллег-чиновников, но каждый раз выходил сухим из воды. Да и что с ним станется, когда у него не только ум, да еще сила такая, что быка на лопатки положит. В этот раз выкрутится…

– А что стряслось-то? – все-таки спросил он.

– Беда с ним. Попался он, живым может не уйти.

– Тебе откуда ведомо?

– Сердце подсказало, – ответила Рада, не отводя от Вильчевского чернющие глазища. Так сказала, что поверил Петр Людвигович вопреки здравому смыслу и правилам полицейской службы, а также поговорке: «Цыган соврет – недорого возьмет». – Спасать его надо, не справится он… На его силу сила нашлась…


«Как с языка сняла», – невольно подумал пристав, отчего стало совсем тошно. Лучше бы ничего не знал. А теперь что делать? Поднять городовых, броситься спасать чиновника сыска только потому, что у цыганки сердце что-то наболтало? А если нет ничего, обман или шутка? Будет почтенный пристав, полковник по армейской пехоте, между прочим, выглядеть круглым глупцом. Если же с Родионом в самом деле беда случится, потом себе не простит… И как тут быть?

– Скажи хоть, что с ним? – колебался Вильчевский.

– Держат его… Мучают… Больно ему… Страдает он сильно… Рвется изо всех сил, но не пускают… Силы его не хватит… Спасай друга…

Переводя с цыганского на полицейский, можно сделать вывод, что Ванзарова похитили и пытают, что выглядело невозможным бредом. Где это видано, чтобы чиновника сыскной полиции похитили? Да кто посмеет? Никто не посмеет. Так и есть: ошиблась цыганка, только зря волнение устроила. Сказать такое в глаза Вильчевский не решился. Сделал вид, что обдумывает, даже кулаком подбородок подпер.

– Вот что, красавица, – весомо сказал он. – Дело такое мне не по плечу…

Рада метнула в него бурную цыганскую фразу. Пристав понял, что его обругали, и даже догадался, какими словами. Красивой женщине порыв спустил.

– У тебя городовых нет?

– Есть, но…

– У них револьверов, шашек нет?

– Мадам! – повысил голос пристав, прерывая возмутительный допрос. – Все у нас имеется, что положено по распорядку. Главный вопрос: где Ванзарова держат?

Она схватилась за волосы и мотнула головой.

– Не знаю… Не вижу… Искать надо…

– Ну, так бы сразу и сказала, – с некоторым облегчением подхватил пристав. – Я распоряжаюсь на территории 3-го участка Казанской части. Родиона в нашей части держат?

Рада застонала… С такой болью и надрывным горем, что Вильчевский чуть было не поддался и не совершил глупость, но вовремя взял себя в руки.

– Тут слезы лить бесполезно, – разумно заметил он. – Надо тебе в другое место обратиться.

Она вскочила, готовая бежать хоть на край Петербурга.

– Говори, куда?

– На Фонтанку, в департамент полиции. Найдешь там господина Лебедева, Аполлона Григорьевича. Он всяко поможет… Большой друг Родиона…

Цыганка выбежала так быстро, будто ее и не было.

Вильчевский мог с облегчением вздохнуть. Но облегчение не наступало. Он не сомневался, что Рада пройдет в любое место, куда захочет: заворожит и глаза отведет. Другое сильно тревожило: уж не совершил ли он подлость или даже предательство по отношению к человеку, дружбой с которым дорожил? Хотя если посмотреть с другой стороны, разумно и вдумчиво, – ничего страшного. Вскоре пристав убедил себя, что поступил совершенно верно, то есть правильно.

Только в этот вечер что-то не брал его чаек. Сколько ни доливал коньяку. Даже когда в чашке чая не осталось совсем.





65



Перед глазами стоял свет


Ванзаров не видел ничего, кроме света. Он хотел закрыть глаза, но не мог. Веки держали стальные подпорки.

Дурман в голове прошел.

Зато свет слепил. Белым пятном.

Глаза застилали слезы.

Он не мог шевельнуться.

Голову не повернуть. Лоб стягивал ремень, вдавливая затылок во что-то твердое. Руки и ноги стреножили намертво, бесполезно напрягать мышцы. Только зря тратить силы. Ванзаров перестал делать попытки разорвать путы.

И слово нельзя произнести. Во рту торчал кляп.

Рядом кто-то был, свет прятал лица и фигуры.

– Больного остричь?

Ответа он не услышал, ощутил на лбу прикосновение лезвия. Тот, кто стоял у него за спиной, водил по голове бритвой.

– Усы оставить?