Ванзаров скорее угадал, чем заметил, как филер окончательно растаял. Сам он направился к парадному дома и поднялся на третий этаж. В квартире, еще недавно принадлежавшей господину Иртемьеву, случилось столь многое, что Ванзаров невольно ощущал возвращение в знакомые места и был готов ко всему. Логика сделала равные ставки на каждый из возможных вариантов. Оставалось узнать, какой окажется выигрышным.
В нагрудном кармане у него имелась железка с хитро завернутым концом. В умелых руках – универсальный ключ для любой двери. Железка была подарена известным вором Шконей в знак глубокого уважения, но более – за человеческое отношение чиновника сыска к пойманному. Вдобавок вор обучил нехитрым приемам, как пользоваться отмычкой.
Дверной замок был хорошо знаком. Стараясь не шуметь, Ванзаров вставил железку, нащупал язычок замка и тихонько нажал. Со стороны могло показаться, что он прижался, ничего не сделал, а дверь открылась сама. В сущности, так и было.
Прежде чем войти в прихожую, Ванзаров прислушался и принюхался. Нос в темноте полезнее глаз. К знакомому аромату квартиры примешивалась вонь горелых спичек и свечного дыма. Было тихо. Если в квартире кто-то находился, он затаился.
Беззвучно ступая, Ванзаров прошел в гостиную. Включать электрическое освещение нельзя. Незадернутые окна давали слишком мало света, приходилось скорее угадывать, чем видеть. Во мраке можно было разобрать: ничего не изменилось, даже осколки на полу лежат, где и были. Мягкая мебель не разрезана, большой ковер не сдвинут, стол там, где его оставили шесть дней назад. Пробираясь мимо окон, выходивших на Екатерининский, Ванзаров глянул на дом с той стороны канала. В окнах мадам Рейсторм было темно. Старушка наверняка дремала под каплями, а мадемуазель Муртазина не зажигала свечей. Показалось, что к стене дома жмется неясная фигура в пальто с поднятым воротником. Поведение человека сильно смахивало на привычки не слишком ловкого филера. Ванзаров не стал тратить на него время.
В кабинете Иртемьева, в его спальне, в спальне жены, в столовой, в малой гостиной, в каморке для прислуги царил порядок, как будто хозяева уехали ненадолго с визитом. Ничего похожего на грубый обыск в редакции журнала и конторе нотариуса, ящики не раскрыты и не выпотрошены. Логика говорила, что полковник Пирамидов, как бы ни желал, не посмеет провести обыск этой квартиры, которая теперь принадлежала жене его высокого начальника. Но и те, кто искал машину страха, могли заглянуть. Муртазина видела таинственные огни, которые оставили после себя запах спичек и свечей. Ни единая вещь не тронута, как будто зашли, посмотрели и ушли. Призракам спички не нужны. Кто же проявил такую сдержанность?
На кухне кастрюли и сковороды висели по местам. Комод горничной закрыт, как и дверь в кладовую. Ванзаров не поленился открыть ее: в глухой темноте бруски льда отметились белесыми бликами. Он бесшумно подобрался к двери черной лестницы и прислушался. Наверняка Курочкин уже там. Кончиком указательного пальца Ванзаров чуть слышно постучал. Ему ответил условленный сигнал. Легким движением отмычка вскрыла хлипкий замок. На пороге обозначилась фигура призрака.
– Зажгите потайной фонарь, – сказал Ванзаров.
Курочкин чиркнул сырой спичкой и поджег фитилек, спрятанный в черной жестянке, у которой было одно отверстие в виде широкого и короткого рупора. Свет шел узким лучом.
– Посветите сюда…
Филер пристроил потайной фонарь так, чтобы пятно света падало на дверь. Присев на корточки, Ванзаров стал разглядывать замок.
– Видите? – спросил он.
– Следы заметные, – согласился Курочкин.
Действительно, на замке и вокруг него остались отметины. Вскрывали грубо, не церемонясь, как будто не опасаясь, но почему-то закрывали опять. Воры были настойчивы, но нерешительны.
– Афанасий, посветите на пол кухни.
Пятно света упало на крашеные доски. На них остались размазанные отпечатки грязных сапог, как бывает, когда вор, не слишком стараясь, затирает подметки. Среди разводов виднелись горелые спички и огарки свечей. На кухне кто-то побывал несколько раз. Пройдя с фонарем до гостиной, Ванзаров нашел, где отпечатки подошв заканчивались. Наверное, незваным гостям стало стыдно.
Заперев дверь черной лестницы, Ванзаров приказал Курочкину взять ее под наблюдение. Сам же сел в гостиной так, чтобы не попасть в поле зрения ночного гостя, который мог войти в парадную дверь квартиры. Кресло было мягким и уютным. Постепенно Ванзаров стал уходить по тропинкам мысленных дебрей. Где-то там, в конце неведомой тропинки, находились ответы, только добраться до них непросто.
За дело взялась психологика.
Что мог сделать сотрудник охранки, находясь не в самом лучшем настроении? Выйдя от Муртазиной, Квицинский видит дом, который мог хранить тайну, за которой он охотился. Если Леонид Антонович что-то утаивал от полковника Пирамидова, то в нетрезвую голову могла прийти мысль: проникнуть в квартиру Иртемьева и тщательно обыскать, если до сих пор он не решался этого сделать. Даже если Квицинский сразу не двинулся через Кокушкин мост, ничто не мешало ему вернуться. Открывать двери без ключа сотрудник охранки умеет не хуже чиновника сыска. Квицинский мог войти с черного входа и оставить отметины. Все-таки вор такого себе не позволил бы. Возможно, Квицинский зашел и столкнулся с кем-то, кого не ожидал встретить, после чего написал записку и отправился в канал… Тот, кто поймал Квицинского, не вернулся в квартиру.
Тропинка закончилась тупиком. Ванзаров убедился, что она не ведет никуда. Даже если Квицинского подвергли гипнозу здесь, проще было засунуть его в кладовую, а не вести вниз. В леднике тело исчезнет куда надежней, чем в канале: Адель Ионовна не скоро найдет в себе силы заняться квартирой.
В проеме возник Курочкин и знаками показал, что за дверью кто-то есть. Пожаловали гости. Оставив размышления, Ванзаров указал Курочкину на кладовую, чтобы отрезать путь к отступлению. Сам же размял плечи и подвигал корпусом, чтобы разогнать кровь в мышцах.
Раздался лязг замка. Скрипнула и затворилась дверь. Кто-то тяжело дышал у порога, не решаясь идти вперед. Чиркнула спичка, вспыхнул огонек и поджег фитиль огарка. Рука приподняла свечку, высматривая, куда двигаться. Ночной гость был одет в черное, сливаясь с тьмой. Рука выдала его: свечка дрожала, огонек выплясывал кренделя. Робкий попался вор. Наконец он набрался смелости и сделал несколько шагов, дойдя до дровяной плиты, занимавшей четверть кухни, как раз, чтобы Курочкин отрезал путь к побегу.
Тянуть не имело смысла. Ванзаров нащупал рычажок электрического света. Окна кухни выходят во двор, свет заметит только дворник, если уже не спит. Раздался щелчок, полыхнуло солнце – таким ярким казался свет двадцатисвечовой лампочки. Гость закрылся локтем, все еще держа свечку над головой.
– Обе руки вверх, – ласково предложил Ванзаров.
Мужик в потертых сапогах и тужурке повел себя не слишком любезно. Бросив огарок, метнулся к выходу. И наткнулся на невидимую стену. Он был скручен так ловко, что согнулся пополам. В таком согбенном виде и был подведен к чиновнику полиции.
– Ой, граблюху[16] сломали, звери-изверги! Совсем сломали! Не пожалели бедного человека… Куда я теперь с культей… Совсем погиб… Пощадите… Обознался… За что терзаете душу невинную…
Поток слезливых жалоб не помог. Ванзаров прекрасно знал, с кем имеет дело. А пойманную руку Курочкин держал штатным захватом, какому обучен каждый филер, чтобы боль пресекла сопротивление.
– Доброй ночи, Федор, – сказал Ванзаров.
Как ни больно, «душа невинная» изловчился повернуть голову.
– Родион Георгиевич? Вот уж приятная встреча. И вам самой доброй, значит, ночки… Ой, больно! Да отпусти же, не сбегу…
Ванзаров дал знак. Курочкин отпустил захват, мужик, кряхтя, охая и растирая потянутую мышцу, выпрямился и улыбнулся чиновнику сыска простодушной улыбкой. Оба прекрасно знали друг друга. Вор по кличке Сямка был известен на всю Казанскую часть и прочие полицейские участки столицы за то, что был домушником высокого класса. Его ловили и сажали, запрещали проживание в столицах, он возвращался и продолжал заниматься воровским промыслом. Ничего иного Сямка не умел, такой уж талант у человека. Ванзаров заслужил уважение вора тем, что не злобствовал на допросе, а общался так, что хотелось излить ему настрадавшуюся воровскую душу.
– Дышал ночным, решил согреться? – спросил Ванзаров.
Сямка знал, что этому зухеру[17] бесполезно врать, дескать, ошибся квартирой, обознался и тому подобное. Но и выкладывать вот так, сразу, – не по чести воровской.
– Отпусти, Родион Георгиевич… Ничего не тронул, так, баловство, – с невинной улыбочкой сказал вор.
– Ты, Федор, умный человек. Зачем же полез в квартиру, от которой твои дружки отказались?
Вор только хмыкнул. В мiре[18] поговаривали, что Ванзаров не иначе колдун, а то и с бесами знается, раз ему наперед все известно. Уж сколько раз убеждались.
– А коли расскажу, отпустите? – Сямка подмигнул.
– Не отпущу. Попрошу пристава Вильчевского, чтобы составил на тебя мелкое хулиганство: сломал дверь. Согласен?
Следовало соображать. Впереди – зима, время для домушников тяжкое, голодное. Господа по квартирам сидят, за границы и на дачи не уезжают. Прокормиться тяжко. А в тюрьме – тепло и сытно. Много не дадут, получит полгодика с выселением из столицы, как раз к летнему сезону вернется.
– Слово варнацкое?[19] – спросил вор.
– Слово полицейского, – ответил чиновник сыска.
Можно было не скрытничать. Сямка и рассказал.
…С неделю назад воры узнали, что пустует квартира в «Версале». Дом грубый[20], взять можно хорошо. Да только не подобраться: горничные, лакеи, прислуга. И тут такая удача. Бросили жребий, квартира досталась Угрю. Ну, тот и пошел. Да только вернулся, от страха трясется. Говорит, вошел, как полагается, да только дальше кухни не сунулся. Такой страх напал, что с места не мог сдвинуться. Будто смотрит на него кто-то, и мороз по коже. Раз такое дело, вызвался Щепа квартиру взять. Да и он вернулся ни с чем: тоже, говорит, страх напал, убег, и больше туда ни ногой. Что за чудо? Квартира пустая, а пострелять[21] нельзя. Вчера взялся Жмудь. Пошел ночью, да так ни с чем воротился. Говорит: страх обуял до дрожи, еще какие-то тени бродят. В общем, сбежал. Больше охотников не нашлось. Ну тут Сямка вызвался. Ему терять нечего… И вот как вышло…
– Страх сильный? – спросил Ванзаров.
– Уж такой, что и передать нельзя… У меня у самого сердце в пятки ушло…
Вор обещание выполнил. Ванзаров приказал Курочкину вести его в участок и не возвращаться, он справится сам. На прощание Сямка отвесил поклон и пожелал здравствовать.
Ванзаров запер дверь, выключил свет на кухне и остался в темноте. Сидя так, чтобы слышать обе двери, он снова отправился в мыслительные дебри, что было лучшей защитой от темных сил.
Ночные часы тянулись в медленной тишине.
И вскоре истекли.
Новых гостей не случилось.
Ванзаров потянулся в кресле. Путешествие по тропинкам мыслей оказалось полезным – он набрел на идею. Настолько простую, насколько и очевидную. Идею следовало проверить немедленно, пожертвовав завтраком и чистой сорочкой, он вышел из дома.
27
Фонтанка, 16
Открылось страшное: Лебедев оплошал. Не то чтобы не замечал, но относился без должного внимания к гипнозу. И вот расплата. После общения с Токарским в душе и мыслях Аполлона Григорьевича расцвел букет ядовитых цветочков. Одни источали укоризну. Лебедев долгие годы следил за всем, что выходило не только по судебной медицине, но и смежным направлениям медицинских знаний, которые можно применять к криминалистике. Статьи по гипнозу перелистывал, считая пустой тратой времени, а книжки, получаемые по подписке, бросал в нижнюю секцию книжного шкафа, не читая. И вот оказался в глупейшей ситуации: доктор Токарский научает уму-разуму. Лебедев не прочь был получать новые знания, но выглядеть в собственных глазах гимназистом-недотепой неприемлемо.
Другие цветочки пахли завистью. Аполлон Григорьевич всегда был непререкаемым авторитетом и не мог допустить мысль, что кто-то может быть лучше его. И вот на тебе: такой субъект имеется. Мало того, субъект провинциальный, то есть московский. Чего доброго, будет плести байки, как читал Лебедеву лекции по гипнозу, потом стыда не оберешься.
Среди цветочков виднелись мелкие бутончики, которые подзуживали и нашептывали: «Неужто ты, Аполлоша, не сможешь освоить приемы гипноза лучше докторишки? Да быть такого не может! С твоими-то талантами, дорогуша!»
Где цветочки, там жди ягодки. Аполлон Григорьевич привык добиваться своего. О сне нечего было думать. Он заглянул в книжный угол кабинета и, разгребая завалы читаных, получитаных и нечитаных книг, набрал стопку публикаций по гипнозу. Укрепив силы и дух «Слезой жандарма», Лебедев до поздней октябрьской зари изучал переводы и тексты русских авторов. В очередной раз ему открылось коварство докторов: ничего более простого, чем гипноз, придумать нельзя. Надо иметь волю и желание загипнотизировать человека. Всего этого у Аполлона Григорьевича было в избытке. К девяти утра, когда департамент полиции наполнился чиновниками, явившимися в присутствие, он стал знатоком гипноза, в чем не сомневался ни секунды. Оставалось проверить способности.
Надо сказать, что знаменитые судебные медики, особенно немецкие, не стесняли себя условностями, проводя эксперименты. Так, чтобы изучить признаки асфиксии при повешении и других удушениях, они вешали собак, закручивали им горло веревками в лежачем положении или надевали на морду мешок, чтобы узнать, насколько густеет кровь при таком способе убийства. Ну а про такую мелочь, как труп человека, который плавал в ванне для наблюдения за раздутием и гниением, и говорить не приходится. Что поделать, криминалистика развивается на жертвах. Лебедеву тоже требовалась жертва для своего эксперимента. Собаки и трупы не годились. Недолго думая, Аполлон Григорьевич отправился туда, где можно было раздобыть подопытную мышь. То есть в канцелярию.
При его появлении самые умные чиновники постарались как можно скорее сбежать, помня недавний эксперимент фотографирования мыслей. А вот чиновник Войтов замешкался. Да и то сказать, путь к отступлению был отрезан. Его поманили пальчиком. Формально Войтов мог отказаться, сославшись на занятость и невозможность оставить дежурство. Однако, зная непредсказуемый характер криминалиста, чиновник выбрал меньшее из зол.
На плечо ему упала тяжелая ладонь. Вскоре Войтов обнаружил, что уже находится в преддверии ада, то есть в лаборатории Лебедева. Захотелось сбежать, но было поздно. Аполлон Григорьевич указал на табурет с высокими ножками и круглым сиденьем. Войтов напомнил, что у него масса дел и вообще директор департамента может потребовать, на что получил краткий ответ: «Зволянский подождет». Спорить с наглостью невозможно. Мысленно испросив помощи и спасения, чиновник забрался на лабораторный табурет. Сидеть на нем было чуть удобнее, чем на колу.
– Ничего не бойтесь, – сказал Лебедев, снимая пиджак, закатывая рукава и разминая пальцы.
Чем вогнал Войтова в оцепенение.
Из методик гипноза, которые сегодня ночью были изучены, Аполлон Григорьевич выбрал месмерические пассы. Метод казался простым, надежным и действенным. Цель эксперимента была практическая: при помощи гипноза заставить человека не дышать или ненадолго остановить сердце. Что будет, если гипноз удастся, Лебедева не слишком беспокоило. Страницы, где описывалось пробуждение от гипноза, он пролистывал.
– Сидите спокойно, дышите ровно, смотрите на меня, – последовало приказание.
И без того Войтов почти не дышал, боясь шелохнуться.
Собрав волю, Аполлон Григорьевич стал медленно водить перед лицом чиновника растопыренной пятерней.
– Спокойно… Спокойно… Смотрите только на меня… Слушайте мой голос… Только мой голос… Вам хорошо… Вам тепло… Вам хочется спать… Веки тяжелеют… Спать… Спать… Хорошо… Дышите медленно… Медленно… Еще медленней… Дышите еле-еле… Пульс медленный… Еще медленней… Дыхание останавливается… – говорил он замогильным голосом, крутя пассы вокруг головы жертвы гипноза, то есть гипнота.
Войтов боялся вздохнуть. Сердце его билось, как заячий хвостик, в глазах прыгали черные кляксы, но сказать правду не решался. Когда Аполлон Григорьевич потребовал не дышать, Войтов решился на крайность: набрал в легкие воздух, сколько мог, и задержал дыхание.
Гипноз удался. Было чем гордиться. Подопытный сидел, не шевелясь. Глаза широко раскрыты, сердце бьется учащенно, но это пустяки. Главное – он не дышал. Лебедев нарочно проверил: грудная клетка не двигается, из носа и губ нет даже слабого дуновения. Эксперимент наглядно доказал: нет такой науки, которую бы Лебедев не освоил за ночь… Ерунда хваленый гипноз…
Не в силах терпеть удушье, Войтов жадно схватил воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег. Кислород ударил в голову, в глазах потемнело, он покачнулся и ничком свалился с табурета.
– Ах ты ж… – проговорил Лебедев, добавив веское словцо.
– Что вы наделали! – раздался за спиной строгий окрик.
В нагрудном кармане у него имелась железка с хитро завернутым концом. В умелых руках – универсальный ключ для любой двери. Железка была подарена известным вором Шконей в знак глубокого уважения, но более – за человеческое отношение чиновника сыска к пойманному. Вдобавок вор обучил нехитрым приемам, как пользоваться отмычкой.
Дверной замок был хорошо знаком. Стараясь не шуметь, Ванзаров вставил железку, нащупал язычок замка и тихонько нажал. Со стороны могло показаться, что он прижался, ничего не сделал, а дверь открылась сама. В сущности, так и было.
Прежде чем войти в прихожую, Ванзаров прислушался и принюхался. Нос в темноте полезнее глаз. К знакомому аромату квартиры примешивалась вонь горелых спичек и свечного дыма. Было тихо. Если в квартире кто-то находился, он затаился.
Беззвучно ступая, Ванзаров прошел в гостиную. Включать электрическое освещение нельзя. Незадернутые окна давали слишком мало света, приходилось скорее угадывать, чем видеть. Во мраке можно было разобрать: ничего не изменилось, даже осколки на полу лежат, где и были. Мягкая мебель не разрезана, большой ковер не сдвинут, стол там, где его оставили шесть дней назад. Пробираясь мимо окон, выходивших на Екатерининский, Ванзаров глянул на дом с той стороны канала. В окнах мадам Рейсторм было темно. Старушка наверняка дремала под каплями, а мадемуазель Муртазина не зажигала свечей. Показалось, что к стене дома жмется неясная фигура в пальто с поднятым воротником. Поведение человека сильно смахивало на привычки не слишком ловкого филера. Ванзаров не стал тратить на него время.
В кабинете Иртемьева, в его спальне, в спальне жены, в столовой, в малой гостиной, в каморке для прислуги царил порядок, как будто хозяева уехали ненадолго с визитом. Ничего похожего на грубый обыск в редакции журнала и конторе нотариуса, ящики не раскрыты и не выпотрошены. Логика говорила, что полковник Пирамидов, как бы ни желал, не посмеет провести обыск этой квартиры, которая теперь принадлежала жене его высокого начальника. Но и те, кто искал машину страха, могли заглянуть. Муртазина видела таинственные огни, которые оставили после себя запах спичек и свечей. Ни единая вещь не тронута, как будто зашли, посмотрели и ушли. Призракам спички не нужны. Кто же проявил такую сдержанность?
На кухне кастрюли и сковороды висели по местам. Комод горничной закрыт, как и дверь в кладовую. Ванзаров не поленился открыть ее: в глухой темноте бруски льда отметились белесыми бликами. Он бесшумно подобрался к двери черной лестницы и прислушался. Наверняка Курочкин уже там. Кончиком указательного пальца Ванзаров чуть слышно постучал. Ему ответил условленный сигнал. Легким движением отмычка вскрыла хлипкий замок. На пороге обозначилась фигура призрака.
– Зажгите потайной фонарь, – сказал Ванзаров.
Курочкин чиркнул сырой спичкой и поджег фитилек, спрятанный в черной жестянке, у которой было одно отверстие в виде широкого и короткого рупора. Свет шел узким лучом.
– Посветите сюда…
Филер пристроил потайной фонарь так, чтобы пятно света падало на дверь. Присев на корточки, Ванзаров стал разглядывать замок.
– Видите? – спросил он.
– Следы заметные, – согласился Курочкин.
Действительно, на замке и вокруг него остались отметины. Вскрывали грубо, не церемонясь, как будто не опасаясь, но почему-то закрывали опять. Воры были настойчивы, но нерешительны.
– Афанасий, посветите на пол кухни.
Пятно света упало на крашеные доски. На них остались размазанные отпечатки грязных сапог, как бывает, когда вор, не слишком стараясь, затирает подметки. Среди разводов виднелись горелые спички и огарки свечей. На кухне кто-то побывал несколько раз. Пройдя с фонарем до гостиной, Ванзаров нашел, где отпечатки подошв заканчивались. Наверное, незваным гостям стало стыдно.
Заперев дверь черной лестницы, Ванзаров приказал Курочкину взять ее под наблюдение. Сам же сел в гостиной так, чтобы не попасть в поле зрения ночного гостя, который мог войти в парадную дверь квартиры. Кресло было мягким и уютным. Постепенно Ванзаров стал уходить по тропинкам мысленных дебрей. Где-то там, в конце неведомой тропинки, находились ответы, только добраться до них непросто.
За дело взялась психологика.
Что мог сделать сотрудник охранки, находясь не в самом лучшем настроении? Выйдя от Муртазиной, Квицинский видит дом, который мог хранить тайну, за которой он охотился. Если Леонид Антонович что-то утаивал от полковника Пирамидова, то в нетрезвую голову могла прийти мысль: проникнуть в квартиру Иртемьева и тщательно обыскать, если до сих пор он не решался этого сделать. Даже если Квицинский сразу не двинулся через Кокушкин мост, ничто не мешало ему вернуться. Открывать двери без ключа сотрудник охранки умеет не хуже чиновника сыска. Квицинский мог войти с черного входа и оставить отметины. Все-таки вор такого себе не позволил бы. Возможно, Квицинский зашел и столкнулся с кем-то, кого не ожидал встретить, после чего написал записку и отправился в канал… Тот, кто поймал Квицинского, не вернулся в квартиру.
Тропинка закончилась тупиком. Ванзаров убедился, что она не ведет никуда. Даже если Квицинского подвергли гипнозу здесь, проще было засунуть его в кладовую, а не вести вниз. В леднике тело исчезнет куда надежней, чем в канале: Адель Ионовна не скоро найдет в себе силы заняться квартирой.
В проеме возник Курочкин и знаками показал, что за дверью кто-то есть. Пожаловали гости. Оставив размышления, Ванзаров указал Курочкину на кладовую, чтобы отрезать путь к отступлению. Сам же размял плечи и подвигал корпусом, чтобы разогнать кровь в мышцах.
Раздался лязг замка. Скрипнула и затворилась дверь. Кто-то тяжело дышал у порога, не решаясь идти вперед. Чиркнула спичка, вспыхнул огонек и поджег фитиль огарка. Рука приподняла свечку, высматривая, куда двигаться. Ночной гость был одет в черное, сливаясь с тьмой. Рука выдала его: свечка дрожала, огонек выплясывал кренделя. Робкий попался вор. Наконец он набрался смелости и сделал несколько шагов, дойдя до дровяной плиты, занимавшей четверть кухни, как раз, чтобы Курочкин отрезал путь к побегу.
Тянуть не имело смысла. Ванзаров нащупал рычажок электрического света. Окна кухни выходят во двор, свет заметит только дворник, если уже не спит. Раздался щелчок, полыхнуло солнце – таким ярким казался свет двадцатисвечовой лампочки. Гость закрылся локтем, все еще держа свечку над головой.
– Обе руки вверх, – ласково предложил Ванзаров.
Мужик в потертых сапогах и тужурке повел себя не слишком любезно. Бросив огарок, метнулся к выходу. И наткнулся на невидимую стену. Он был скручен так ловко, что согнулся пополам. В таком согбенном виде и был подведен к чиновнику полиции.
– Ой, граблюху[16] сломали, звери-изверги! Совсем сломали! Не пожалели бедного человека… Куда я теперь с культей… Совсем погиб… Пощадите… Обознался… За что терзаете душу невинную…
Поток слезливых жалоб не помог. Ванзаров прекрасно знал, с кем имеет дело. А пойманную руку Курочкин держал штатным захватом, какому обучен каждый филер, чтобы боль пресекла сопротивление.
– Доброй ночи, Федор, – сказал Ванзаров.
Как ни больно, «душа невинная» изловчился повернуть голову.
– Родион Георгиевич? Вот уж приятная встреча. И вам самой доброй, значит, ночки… Ой, больно! Да отпусти же, не сбегу…
Ванзаров дал знак. Курочкин отпустил захват, мужик, кряхтя, охая и растирая потянутую мышцу, выпрямился и улыбнулся чиновнику сыска простодушной улыбкой. Оба прекрасно знали друг друга. Вор по кличке Сямка был известен на всю Казанскую часть и прочие полицейские участки столицы за то, что был домушником высокого класса. Его ловили и сажали, запрещали проживание в столицах, он возвращался и продолжал заниматься воровским промыслом. Ничего иного Сямка не умел, такой уж талант у человека. Ванзаров заслужил уважение вора тем, что не злобствовал на допросе, а общался так, что хотелось излить ему настрадавшуюся воровскую душу.
– Дышал ночным, решил согреться? – спросил Ванзаров.
Сямка знал, что этому зухеру[17] бесполезно врать, дескать, ошибся квартирой, обознался и тому подобное. Но и выкладывать вот так, сразу, – не по чести воровской.
– Отпусти, Родион Георгиевич… Ничего не тронул, так, баловство, – с невинной улыбочкой сказал вор.
– Ты, Федор, умный человек. Зачем же полез в квартиру, от которой твои дружки отказались?
Вор только хмыкнул. В мiре[18] поговаривали, что Ванзаров не иначе колдун, а то и с бесами знается, раз ему наперед все известно. Уж сколько раз убеждались.
– А коли расскажу, отпустите? – Сямка подмигнул.
– Не отпущу. Попрошу пристава Вильчевского, чтобы составил на тебя мелкое хулиганство: сломал дверь. Согласен?
Следовало соображать. Впереди – зима, время для домушников тяжкое, голодное. Господа по квартирам сидят, за границы и на дачи не уезжают. Прокормиться тяжко. А в тюрьме – тепло и сытно. Много не дадут, получит полгодика с выселением из столицы, как раз к летнему сезону вернется.
– Слово варнацкое?[19] – спросил вор.
– Слово полицейского, – ответил чиновник сыска.
Можно было не скрытничать. Сямка и рассказал.
…С неделю назад воры узнали, что пустует квартира в «Версале». Дом грубый[20], взять можно хорошо. Да только не подобраться: горничные, лакеи, прислуга. И тут такая удача. Бросили жребий, квартира досталась Угрю. Ну, тот и пошел. Да только вернулся, от страха трясется. Говорит, вошел, как полагается, да только дальше кухни не сунулся. Такой страх напал, что с места не мог сдвинуться. Будто смотрит на него кто-то, и мороз по коже. Раз такое дело, вызвался Щепа квартиру взять. Да и он вернулся ни с чем: тоже, говорит, страх напал, убег, и больше туда ни ногой. Что за чудо? Квартира пустая, а пострелять[21] нельзя. Вчера взялся Жмудь. Пошел ночью, да так ни с чем воротился. Говорит: страх обуял до дрожи, еще какие-то тени бродят. В общем, сбежал. Больше охотников не нашлось. Ну тут Сямка вызвался. Ему терять нечего… И вот как вышло…
– Страх сильный? – спросил Ванзаров.
– Уж такой, что и передать нельзя… У меня у самого сердце в пятки ушло…
Вор обещание выполнил. Ванзаров приказал Курочкину вести его в участок и не возвращаться, он справится сам. На прощание Сямка отвесил поклон и пожелал здравствовать.
Ванзаров запер дверь, выключил свет на кухне и остался в темноте. Сидя так, чтобы слышать обе двери, он снова отправился в мыслительные дебри, что было лучшей защитой от темных сил.
Ночные часы тянулись в медленной тишине.
И вскоре истекли.
Новых гостей не случилось.
Ванзаров потянулся в кресле. Путешествие по тропинкам мыслей оказалось полезным – он набрел на идею. Настолько простую, насколько и очевидную. Идею следовало проверить немедленно, пожертвовав завтраком и чистой сорочкой, он вышел из дома.
27
Фонтанка, 16
Открылось страшное: Лебедев оплошал. Не то чтобы не замечал, но относился без должного внимания к гипнозу. И вот расплата. После общения с Токарским в душе и мыслях Аполлона Григорьевича расцвел букет ядовитых цветочков. Одни источали укоризну. Лебедев долгие годы следил за всем, что выходило не только по судебной медицине, но и смежным направлениям медицинских знаний, которые можно применять к криминалистике. Статьи по гипнозу перелистывал, считая пустой тратой времени, а книжки, получаемые по подписке, бросал в нижнюю секцию книжного шкафа, не читая. И вот оказался в глупейшей ситуации: доктор Токарский научает уму-разуму. Лебедев не прочь был получать новые знания, но выглядеть в собственных глазах гимназистом-недотепой неприемлемо.
Другие цветочки пахли завистью. Аполлон Григорьевич всегда был непререкаемым авторитетом и не мог допустить мысль, что кто-то может быть лучше его. И вот на тебе: такой субъект имеется. Мало того, субъект провинциальный, то есть московский. Чего доброго, будет плести байки, как читал Лебедеву лекции по гипнозу, потом стыда не оберешься.
Среди цветочков виднелись мелкие бутончики, которые подзуживали и нашептывали: «Неужто ты, Аполлоша, не сможешь освоить приемы гипноза лучше докторишки? Да быть такого не может! С твоими-то талантами, дорогуша!»
Где цветочки, там жди ягодки. Аполлон Григорьевич привык добиваться своего. О сне нечего было думать. Он заглянул в книжный угол кабинета и, разгребая завалы читаных, получитаных и нечитаных книг, набрал стопку публикаций по гипнозу. Укрепив силы и дух «Слезой жандарма», Лебедев до поздней октябрьской зари изучал переводы и тексты русских авторов. В очередной раз ему открылось коварство докторов: ничего более простого, чем гипноз, придумать нельзя. Надо иметь волю и желание загипнотизировать человека. Всего этого у Аполлона Григорьевича было в избытке. К девяти утра, когда департамент полиции наполнился чиновниками, явившимися в присутствие, он стал знатоком гипноза, в чем не сомневался ни секунды. Оставалось проверить способности.
Надо сказать, что знаменитые судебные медики, особенно немецкие, не стесняли себя условностями, проводя эксперименты. Так, чтобы изучить признаки асфиксии при повешении и других удушениях, они вешали собак, закручивали им горло веревками в лежачем положении или надевали на морду мешок, чтобы узнать, насколько густеет кровь при таком способе убийства. Ну а про такую мелочь, как труп человека, который плавал в ванне для наблюдения за раздутием и гниением, и говорить не приходится. Что поделать, криминалистика развивается на жертвах. Лебедеву тоже требовалась жертва для своего эксперимента. Собаки и трупы не годились. Недолго думая, Аполлон Григорьевич отправился туда, где можно было раздобыть подопытную мышь. То есть в канцелярию.
При его появлении самые умные чиновники постарались как можно скорее сбежать, помня недавний эксперимент фотографирования мыслей. А вот чиновник Войтов замешкался. Да и то сказать, путь к отступлению был отрезан. Его поманили пальчиком. Формально Войтов мог отказаться, сославшись на занятость и невозможность оставить дежурство. Однако, зная непредсказуемый характер криминалиста, чиновник выбрал меньшее из зол.
На плечо ему упала тяжелая ладонь. Вскоре Войтов обнаружил, что уже находится в преддверии ада, то есть в лаборатории Лебедева. Захотелось сбежать, но было поздно. Аполлон Григорьевич указал на табурет с высокими ножками и круглым сиденьем. Войтов напомнил, что у него масса дел и вообще директор департамента может потребовать, на что получил краткий ответ: «Зволянский подождет». Спорить с наглостью невозможно. Мысленно испросив помощи и спасения, чиновник забрался на лабораторный табурет. Сидеть на нем было чуть удобнее, чем на колу.
– Ничего не бойтесь, – сказал Лебедев, снимая пиджак, закатывая рукава и разминая пальцы.
Чем вогнал Войтова в оцепенение.
Из методик гипноза, которые сегодня ночью были изучены, Аполлон Григорьевич выбрал месмерические пассы. Метод казался простым, надежным и действенным. Цель эксперимента была практическая: при помощи гипноза заставить человека не дышать или ненадолго остановить сердце. Что будет, если гипноз удастся, Лебедева не слишком беспокоило. Страницы, где описывалось пробуждение от гипноза, он пролистывал.
– Сидите спокойно, дышите ровно, смотрите на меня, – последовало приказание.
И без того Войтов почти не дышал, боясь шелохнуться.
Собрав волю, Аполлон Григорьевич стал медленно водить перед лицом чиновника растопыренной пятерней.
– Спокойно… Спокойно… Смотрите только на меня… Слушайте мой голос… Только мой голос… Вам хорошо… Вам тепло… Вам хочется спать… Веки тяжелеют… Спать… Спать… Хорошо… Дышите медленно… Медленно… Еще медленней… Дышите еле-еле… Пульс медленный… Еще медленней… Дыхание останавливается… – говорил он замогильным голосом, крутя пассы вокруг головы жертвы гипноза, то есть гипнота.
Войтов боялся вздохнуть. Сердце его билось, как заячий хвостик, в глазах прыгали черные кляксы, но сказать правду не решался. Когда Аполлон Григорьевич потребовал не дышать, Войтов решился на крайность: набрал в легкие воздух, сколько мог, и задержал дыхание.
Гипноз удался. Было чем гордиться. Подопытный сидел, не шевелясь. Глаза широко раскрыты, сердце бьется учащенно, но это пустяки. Главное – он не дышал. Лебедев нарочно проверил: грудная клетка не двигается, из носа и губ нет даже слабого дуновения. Эксперимент наглядно доказал: нет такой науки, которую бы Лебедев не освоил за ночь… Ерунда хваленый гипноз…
Не в силах терпеть удушье, Войтов жадно схватил воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег. Кислород ударил в голову, в глазах потемнело, он покачнулся и ничком свалился с табурета.
– Ах ты ж… – проговорил Лебедев, добавив веское словцо.
– Что вы наделали! – раздался за спиной строгий окрик.