* * *


Жизнь Нины Арнардоттир никак нельзя было назвать легкой. По причинам, которые она никогда не могла понять, ей никогда не удавалось идти в ногу со своими сверстниками, хотя, возможно, дело было не в ней, а в них. Теперь уже поздно было что-то менять, годы пролетели мимо нее, оставив ее одну в этой темной квартирке. Она часто задавалась вопросом: почему ей не удалось достичь никаких успехов в жизни — построить отношения, завести семью, жить, как жили другие люди? Однажды она влюбилась, только однажды, и это была платоническая любовь. Мужчина, который был старше, чем она, отверг ее; он очень мягко сказал, что испытывает к ней самые теплые дружеские чувства, но не более того. После этого она только сильнее полюбила его, но никогда больше не открывала никому своего сердца. А теперь она проводила дни дома, читала при свете лампы или смотрела телевизор. Дни проходили в однообразной рутине, и вдруг ей исполнилось шестьдесят.

У нее не было постоянного заработка, она жила в социальном жилье, получала небольшое пособие как инвалид; работала без оплаты в «Актерском содружестве» — это было легко и приятно, продавала в кассе билеты и выполняла мелкие поручения. Она очень не любила крутиться среди людей, но постепенно привыкла к этому, после того как получила возможность работать в «Актерском содружестве».

Нина была высокого роста и крупного телосложения, сильная и крепкая для своего возраста. Когда-то раньше, в школьные годы, ее фигура была излюбленной мишенью для шуток. Но в то же время она была не способна оказывать сопротивление. Когда отчим стал ее поколачивать, она лишь закрывала руками голову и терпела. Стало хуже, когда он перестал ее бить, именно тогда она испытала настоящий страх. Иногда он куда-то надолго уходил или заваливался на софе, забываясь в пьяном угаре. Иногда тихо к ней подбирался и, вместо ударов, щупал ее. Тогда она закрывала глаза и растворялась в собственной темноте. Это были годы, когда лучше всего она чувствовала себя в темноте, под кроватью или в шкафу, где до нее никто не мог добраться. Именно там она укрывалась, когда слышала приближение отчима, научившись распознавать запах выпивки или звон бутылки и стакана. У нее развилась мгновенная реакция, и она успевала спрятаться за считаные секунды. Она знала, что другие дети в школе играли в прятки, но никогда у них не было таких высоких ставок. Когда Нина выросла, она никак не могла понять, почему никто не пришел ей на помощь. Почему ее мать, тоже жертва, игнорировала насилие, которое совершалось над ее дочерью? Однажды Нина пожаловалась на отчима, но мать отвела взгляд и сказала, что лгать нехорошо. После этого Нина больше не разговаривала с ней об этом.

И почему учителя в школе не обращали внимания на то, что она приходила с синяками? Они верили, что она снова «упала»? Почему никто даже не заметил, когда она перестала разговаривать с одноклассниками, погрузившись в свой темный, одинокий, маленький мир?

Вместо этого учителя постоянно твердили, что у нее проблемы с концентрацией, полагая, что она не в состоянии учиться. Она плохо сдала экзамены. В течение долгого времени, под влиянием своих учителей, Нина считала, что у нее низкий интеллект и ни к какому обучению она не способна. Ее страх перед книгами рос, и вскоре стало ясно, что о колледже не может быть и речи, как и об университете. Ее подростковые годы были самыми тяжелыми: она оставалась в Сиглуфьордюре и наблюдала, как разъезжаются ее сверстники, — одни отправились в Акурейри, другие в Рейкьявик, в захватывающее будущее. Нина проводила долгие часы в своей комнате, одна, в темноте, даже после того, как из-за пьянства умер ее отчим.

В конце концов мать, глядя, как ее дочь часами сидит в темноте, не говоря ни слова, не выдержала. Нина была отправлена в лечебное заведение в Рейкьявик. Эти два года прошли как в тумане. Она запомнила одно: все дни были похожи друг на друга. Мать никогда ее не навещала. Когда Нина вернулась в Сиглуфьордюр, то узнала, что она два года «там, на юге, гостила у родственников», как объясняла ее отсутствие мать. Нина так никогда и не выяснила, знали горожане истинное положение вещей или нет, но ей, в общем-то, было все равно.

Детство и юность оставили в ее душе ощущение собственной ненужности, о настоящей любви в своей жизни она даже не мечтала. Но когда она наконец полюбила, то отдалась этому чувству всем сердцем. И даже после того, как объект ее привязанности мягко отверг ее, она продолжала любить его издалека, оставаясь рядом. Любить его.





* * *


— Об этой Нине ходят разные истории, — сказал Томас Ари перед похоронами. — Тебе надо поговорить с ней на поминках. В юности она на пару лет исчезла из города, ее отправили в Рейкьявик. Помню, моя мать и ее одноклассники обсуждали это в то время. Ее отчим был крепко пьющим человеком, и она всегда была очень замкнутой.

Ари подумал, какие истории рассказывали о нем, Преподобном Ари Торе, когда он вдруг объявился тут. А может быть, о нем и сейчас ходят всякие небылицы? О нем и Угле, например? И уж конечно, он будет последним, кто об этом узнает.

Нина сидела за маленьким столом на верхнем этаже церкви, наслаждаясь традиционными пончиками со стаканом апельсинового сока. Смотрела через весь зал в угол, где стояли Пальми и Ульвюр. Нина была поражена, когда Ари подошел к ней и сел рядом.

— Такая гололедица… — произнес он и показал на правую ногу Нины, которая была в гипсе.

Она ответила со всей серьезностью:

— Да, ужасно скользко.

— Надо ходить очень осторожно, — негромко сказал Ари, стараясь облегчить переход к разговору о Хрольвюре.

Ари окинул взглядом собравшихся гостей. Никто не уйдет сегодня домой голодным, столы были завалены пирожными со взбитыми сливками, жареными пончиками и блинами.

Нина не ответила и перевела взгляд на собравшихся в зале.

— Вы часто разговаривали с Хрольвюром?

— Что? Нет, иногда он давал мне какие-то поручения — вот, собственно, и все. — Она замолчала, ей явно было неловко отзываться плохо о покойном во время поминок.

— Он был властным человеком?

— Да. С ним бывало непросто. Особенно тем, кого он не любил.

— А как вам кажется, вы ему нравились?

— Думаю, он меня вообще никак не оценивал. Но ведь это теперь не важно, правда?

Было ясно, что она не ждала никакого ответа.

— Как я понимаю, Хрольвюр был достаточно любопытным. Мог ли он обнаружить какой-нибудь секрет, то, что ему не положено было знать? Например, о ком-то из «Актерского содружества»?

— О ком-то, кто столкнул его с лестницы?

Ее искренность поразила Ари. Это был единственный человек из тех, с кем он говорил о смерти Хрольвюра, который ничего не стал скрывать. Кроме Углы, конечно. Она тоже ничего не пыталась скрыть, хотя сам-то он всего ей не рассказывал. Например, о Кристине. Сейчас Угла сидела за соседним столом рядом с Лейвюром. Ари украдкой бросил на нее взгляд, стараясь не привлекать к себе внимания. Глаза у нее припухли от слез. Пожалуй, он был не прав, считая, что никто не оплакивал старого писателя.

— Да, не исключено, — ответил Ари, возвращаясь к разговору с Ниной.

— Нет, честно скажу, нет. Я думаю, он многим действовал на нервы, но я и представить себе не могу, чтобы кто-то захотел причинить ему вред, — сказала Нина.

Она не ответила на вопрос о тайне, которую, возможно, узнал Хрольвюр, поэтому Ари его повторил.

После небольшой паузы она коротко ответила:

— Нет.

И перевела взгляд на Пальми и Ульвюра, словно желая прекратить разговор. Взгляд был пустой, лицо невыразительное.


Ари встал и поблагодарил ее.

Томас и Хлинюр разговаривали с людьми, которых Ари не знал. Здесь все были знакомы, и лишь он тут заезжий гастролер. Он даже покойного не знал.

Ари огляделся, намереваясь поговорить с Анной, но ее не было видно. Карла тоже.





Глава 30




Сиглуфьордюр, суббота,

17 января 2009 года



Черный пиджак был ей не к лицу, она сняла его вместе с футболкой, стоя у кровати. Затем взглянула в окно, чтобы убедиться, что шторы задернуты, — хотя это не имело значения в такую метель, — и стянула брюки. Черный вообще не был ее цветом.

Они пришли к ней домой, в эту цокольную квартиру, как делали уже много раз. Снегопад был очень кстати, он все скрывал. Сиглуфьордюр, в принципе, не самое лучшее место для супружеских измен, здесь приходилось быть очень осмотрительными. У нее не было опыта любовных встреч в городах размером побольше — не говоря уже о заграничных мегаполисах, — но там, по-видимому, все было гораздо проще. Здесь же приходилось таиться под покровом тьмы, и все равно было небезопасно из-за внимательных глаз соседей. Отелей, где можно было бы зарегистрироваться под вымышленными именами, тоже не было — управляющий единственной гостиницей был старым другом ее родителей, а портье — ее одноклассником.

По большому счету, это было безумием. Но, собственно говоря, как раз это ее и привлекало. Волнение от тайных встреч в темноте и лихорадочных занятий любовью. Их участие в репетициях облегчало им жизнь, поскольку всегда была невинная причина, по которой их можно было бы увидеть гуляющими вместе, тем не менее они никогда не забывали об осторожности, когда шли к ней домой, — всегда по одному, всегда в темноте. К счастью, дверь в подвал была не с улицы, а сбоку, вне поля зрения соседей. Родители вообще не вмешивались в ее жизнь — не хотели лишний раз беспокоить, опасаясь, что она опять уедет на юг. Они знали, что она живет в подвале их дома, — и этого им было достаточно. Правда, им не приходило в голову, что у нее может быть любовник, к тому же женатый мужчина. Это было не просто нехорошо, это было непростительно. Она ненавидела себя за то, что делала, но не могла остановиться. Они встречались снова и снова — и когда он обнимал ее, то она забывала обо всем, в том числе и об угрызениях совести.

Даже сейчас, сразу после похорон, Анна не удержалась. Одного взгляда и нежного шепота на ухо было достаточно.

— Не среди бела дня, не сейчас… нас увидят… — сказала она.

Возражение было неубедительным. Какая разница когда? Не играло особой роли, будет это в середине дня или сразу после прощания с человеком, который никому из них не нравился. Но хуже всего было то, что она не могла сказать «нет», даже зная, что случилось с его женой.

— Ты хочешь здесь остаться? — спросил он; в его голосе была завораживающая властность, она таяла всякий раз, когда слышала его.

— А как же Линда? Это так… неправильно… она лежит без сознания… в больнице… в Рейкьявике.

— Забудь. Ты же понимаешь, что у нас с Линдой все давно закончилось.

— Но она твоя жена — и сейчас она на грани жизни и смерти.

— Я ничем не могу ей помочь. И полиция запретила мне ехать в Рейкьявик, — сказал он. — Я ее пальцем не тронул, — добавил Карл с вызовом.

Ей оставалось только верить его слову.

— Пальцем не тронул, — повторил Карл. — Понимаешь?

Анна посмотрела на него. Полной уверенности у нее не было, но он не должен был видеть, что она сомневается.

— Конечно, дорогой. Конечно…

Ситуация была настолько фантастической, настолько непозволительной и действовала на нее так возбуждающе, что Анна поддалась искушению и легла с ним рядом.

«Случилась бы настоящая катастрофа, если бы кто-то вошел сейчас», — подумала она. Что сказали бы ее родители? История распространилась бы по городу, как вирус. Для Карла это не имело большого значения, он мог бы просто уехать — в ту же Данию. А у нее на данный момент не было другого дома, кроме Сиглуфьордюра, тем более сейчас, когда появился реальный шанс получить работу в школе. И вот она ставила все под угрозу ради нескольких минут страсти с Карлом. При этом она не была даже уверена, что он в состоянии держать рот на замке.

А вообще говоря, знала ли она о нем хоть что-нибудь? Ей было известно лишь то, что он слишком стар для нее: летом ему будет сорок три, а ей только двадцать четыре. Двадцать четыре года — она отметила это, когда пастор упомянул в прощальной речи о Хрольвюре, что тот в двадцать четыре года опубликовал свой шедевр. А у нее в этом возрасте лишь два великих свершения — окончила колледж и вступила в связь с женатым мужчиной.

Да, Калли и в самом деле был слишком стар для нее. В то же время ее подруги на юге имели возлюбленных такого же возраста, а то и старше. Правда, Карл был женат — и это что-то да значило.

И как же, черт побери, она влипла в эту историю?

Позвонил телефон, мобильник Карла. Он даже не посмотрел на него.

— Может, это новости о Линде, ты не хочешь ответить?

— Сейчас нет, дорогая, мы заняты.

И как только она могла полюбить мужчину, который так холоден к своей жене?

Еще один телефонный звонок, на этот раз звонили ей.

Анна потянулась к телефону, лежавшему на ночном столике.

— Не отвечай, дорогая.