— Тебе следует поостеречься, Дорис.

— Не понимаю. Кого поостеречься?

— Всяких дамских угодников. Эти волокиты повсюду высматривают одиноких состоятельных женщин.

— Ну, я далеко не состоятельная, — торопливо ответила Дорис. — Но мне перепали кое-какие деньги. Поэтому я хочу себя побаловать.

— Отлично. Ты собираешься остаться в Каустоне, когда вернешься?

— Да. У меня здесь немало друзей. — Миссис Уинстенли сама удивилась, сколько людей посетили ее за последние недели, выказывая искреннее участие и поддержку. Людей, которые при Гарольде даже на порог не показывались. — Когда вернусь, я собираюсь сдавать две свободные комнаты студентам. Я уже связалась с Брунелом. Приятно будет снова оказаться в окружении молодежи. Мои собственные дети так далеко.

Дорис говорила еще несколько минут. Она ничуть не возражала против расспросов и советов Китти, какими бы бестактными они ни были. Дорис было приятно, что вдова Эсслина разговаривает с ней вполне доброжелательно. Китти выглядела очень привлекательно, а одета была совсем не по погоде. На ней был черный костюм с юбкой и под облегающим жакетом не было ни кофты, ни джемпера. Она была умело накрашена, а ее волосы украшала шляпка с доходившей до переносицы черной вуалью, сквозь которую проглядывала перламутровая кожа. Наконец Дорис спросила, что Китти делает в «Новых горизонтах».

— Я пришла выкупить билеты на самолет. Во вторник я улетаю в Оттаву. Навестить деверя. — Она поправила вуаль кончиками пальцев. — Он такой добрый. Так искренне меня утешал.

— Вот как, — сказала Дорис. Больше говорить явно было не о чем. — Хорошего путешествия.

— Тебе тоже. И держись подальше от дамских угодников. — Китти убрала билет в сумку. — Мне надо бежать. В семь ко мне заглянет один знакомый, и я хочу успеть принять ванну. Увидимся.

Дорис подумала, что это маловероятно, потом забрала стопку брошюр и направилась в кафе «Мягкая туфелька», где заказала чай с пирожными. Здесь было гораздо уютнее, чем дома. Дома сейчас почти не было мебели. Все надоевшее, грязное, ненавистное старое барахло из прошлой жизни забрал скупщик, а чтобы обзавестись чем-то другим, нужно время. Она купит новую мебель, а в антикварных магазинах поищет то, что ее порадует. Времени будет достаточно. И средств у нее будет достаточно. Она выручила неплохие деньги за «морган», а на удивление умелый адвокат, которого порекомендовал Том Барнаби, помог продать бизнес за огромную, как показалось Дорис, сумму. Разумеется, дом перешел в ее собственность.

Принесли пирожные. Дорис остановила свой выбор на ореховом шу с кофейной глазурью и свежими сливками и открыла первую брошюру. Она была посвящена морскому круизу на Канарские острова, и Дорис сразу же поняла, что это для нее. Она словно бы почувствовала теплый ветерок, колышущий ее волосы, увидела летучих рыб, выпрыгивающих из морских волн, и услышала крики чаек над головой. Она проведет там зиму, а весной поплывет домой и подоспеет как раз к тому времени, когда ей доставят розовые кусты, которые она заказала на прошлой неделе. А еще она заведет теплицу. Дорис представила себе, сколько вместится в нее всевозможных комнатных растений, томатов и прочет, и взяла серебряную вилочку, сама не своя от счастья.



Эйвери готовил ужин. Ели они на кухне, поскольку стол в гостиной занимал великолепный большой макет декораций к «Дяде Ване». Тим целый час провозился с фонариком и цветным целлофаном, экспериментируя с освещением и делая заметки. Лично ему казалось, что макет больше напоминает виллу в Новом Орлеане, а не русскую усадьбу рубежа веков, но, когда свет просачивался сквозь закрытые жалюзи и падал на запыленную мебель, не оставалось никакого сомнения, что душная и гнетущая атмосфера создана безукоризненно.

— Надеюсь, ты понимаешь, что это лишь предварительные прикидки.

— Ты всегда так говоришь.

Тим переключил внимание на сад, светлый и просторный, живописно раскинувшийся под ярко-синим небом. Потом направился в кладовку, достал бутылку «Кло де Руа» и откупорил.

— Что ты готовишь?

— Ската.

Тим наполнил два бокала и поставил один рядом с плитой. Потом взял «Флойда о рыбе».

— Я думал, ты скажешь, что он не разбирается в кулинарии.

— В таких вопросах проявление пуризма будет излишним. Джойси не хотела оставлять книгу у себя — что при подобных обстоятельствах вполне понятно, — поэтому я ее забрал. Более того, — он попробовал подливу, — думаю, она окажется вполне неплохой.

Эйвери мысленно обругал самого себя за то, что оставил книгу на виду (обычно она лежала в глубине буфета под стопкой кухонных полотенец). Ему меньше всего хотелось напоминать Тиму об обстоятельствах смерти Эсслина. Ведь Тим признался Эйвери (и Барнаби тоже), что с самого начала знал о плане по низложению Гарольда, хотя и не участвовал в шантаже. Эсслин уверил его, что как только примет руководство театром, то не станет вмешиваться в вопросы освещения и сценографии, и Тим решил, что сможет запустить на премьере свой проект.

Теперь, конечно, он обвинял в случившемся себя. Если бы он не хранил тайну, если бы он рассказал ее Эйвери (то есть всей труппе), Эсслин мог бы остаться в живых. После ареста Гарольда Тим несколько недель просидел дома, мучимый угрызениями совести и чувством вины. Он почти не ел и совсем не занимался магазином, так что Николас даже бросил работу в супермаркете, чтобы помочь Эйвери, который из-за предрождественского ажиотажа совсем не справлялся в одиночку.

Кроме того, Эйвери предстояло разобраться в своих чувствах. Например, он испытал некоторое разочарование, поняв, что на первый взгляд смелое решение Тима использовать свое освещение на самом деле не заключало в себе никакого риска, поскольку он заранее знал, что Гарольд будет смещен. Но Эйвери доблестно смирился с тем, что его отношения со спутником жизни дали маленькую трещину, и по-прежнему готовил восхитительные блюда, если не был занят в магазине до самой полуночи, принимая заказы. Но Тим уже становится лучше. Почти таким же, как раньше. Эйвери осушил бокал и улыбнулся своему товарищу.

— Не заглатывай его так. Это же премьер крю.

— Кто бы говорил.

Эйвери переложил ската на овальное блюдо, и Райли, свернувшийся клубочком на венском стуле, похожий на пеструю подушку, спрыгнул (вернее, свалился) на пол. С тех пор как Лучик начал регулярно бывать в театре, Райли отказывался входить в здание и прятался, мокрый, дрожащий и несчастный, во дворе за мусорными баками. Эйвери не мог этого вынести, и теперь кот обосновался в их доме и зажил той жизнью, которую всегда представлял себе в самых заветных мечтах. Он добрел до тарелки и с упоением накинулся на рыбу. Конечно, это далеко не фазан по-перигорски, которого он ел прошлым вечером, но за свою сочность заслуживает восьми баллов из десяти.

— Я приготовил мороженое с шоколадной крошкой для пудинга.

— Мое любимое.

Эйвери посыпал овощи петрушкой.

— Но сегодня я не успел зайти в магазин, поэтому морковка, к сожалению, замороженная.

— Какой кошмар! — Тим внезапно опустил нож, которым нарезал багет. — А я думал, что здесь пятизвездочный отель.

— К кухне это не относится.

Тим засмеялся. Впервые за последние недели. Они принялись за еду.

— Ну как?

— Изумительно.

— Как ты думаешь… — пробормотал Тим.


— Не говори с набитым ртом.

Эйвери проглотил кусок и выпил еще вина.

— Вино божественное. Как ты думаешь, что нам подарить Нико на прощание?

— Мы уже подарили ему «Год короля»[96].

— Но это было несколько недель назад. Он остается на «Дядю Ваню», так что не должны ли мы подарить ему что-нибудь еще?

— Не понимаю зачем. Мы его почти не видим из-за всех этих репетиций. Вместе с Калли.

— У нее большой талант, кстати сказать.

— Огромный. Я считал Николаса одаренным парнем, но она — настоящая звезда.

— Тим… ты не жалеешь… что Китти ушла из труппы?

— Нет, конечно. Не начинай.

— Я не начинаю. Правда.

Он и правда не начинал. Эйвери выдержал первый поистине сокрушительный удар по отношениям, которые были смыслом его существования, и теперь где-то в глубине души ощущал незыблемое спокойствие. Он сам не вполне это понимал. Он отнюдь не был уверен, что Тим больше не собьется с пути. Или что он сам в будущем не собьется с пути (хотя это казалось ему чрезвычайно маловероятным). Его личность словно бы научилась существовать в каком-то дополнительном измерении, которое поглощало или сглаживало обиды и неприятности. В очередной раз Эйвери порадовался такому неожиданно благополучному исходу дела и тому факту, что он по-прежнему живет полной жизнью, и улыбнулся.

— Чего такой довольный?

— Ничего.

— На тебя смешно смотреть.

— Ну… Я просто подумал, как приятно, что для хороших все закончилось хорошо, а для плохих — плохо.

— Я думал, такое бывает только в книжках.

— Не только, — сказал Эйвери и налил еще вина.



— Подбросите меня?

Барнаби и Трой собирались уходить из отделения. Трой, туго затянув пояс на плаще, вынул блестящую пачку сигарет и уже предвкушал первую затяжку. Барнаби надел пальто и добавил:

— Вам как раз по пути.

Сержант ничего не ответил, и старший инспектор сказал:

— Можете курить, если хотите.

«Ничего себе. В собственной машине. В свободное время. Тысяча благодарностей».

Трой заметил, как брови начальника, сегодня больше обычного похожие на растрепанную щетку для мытья посуды, вопросительно поднялись.

— А где ваш «орион», сэр?

— Джойс отвезла его на техосмотр.

— Только я не сразу домой… я собираюсь завернуть в «Золотых лебедей».

Брови поднялись еще выше.

— Это пивная, — объяснил Трой. — На Аксбридж-роуд.

— Ну и отлично. В такой вечер я бы выпил чего-нибудь согревающего.

— Вообще-то… — Трой покраснел, взялся за ручку дверцы и продолжил объяснение: — На самом деле это не пивная… я пошутил… это что-то вроде сауны… понимаете?

Барнаби взглянул на сержанта. И все понял.

— Да. Извините, Трой. Я не всегда соображаю так медленно. Сегодня выдался долгий день.

— Да, сэр.

Молодой человек хотел было сесть в машину, но на полпути неуклюже и вместе с тем вызывающе повернулся к Барнаби.