Барнаби произнес фразу на французском языке, и Китти подтвердила:

— Именно ее.

— Вы уверены?

Китти огляделась. Что-то было не так. Все смотрели на нее. Внезапно ее обдало холодом. Что такого она сказала?

— Да, Том, уверена. В чем дело?

— В том, что я произнес другую фразу, хотя и похожую. — Старшему инспектору понадобилось два дня, чтобы разобраться в этом вопросе. — Я повторил сейчас то же, что сказал Эсслин: «coup d’etat». Государственный переворот.

— Боже… — вырвалось у Дирдре, и Дэвид, передав пса своему отцу, взял ее за руку.

— Две его фразы были неверно поняты. И в обоих случаях правильное толкование дает нам ключи к разгадке.

— А какая другая фраза, Том? — спросил Борис, единственный из всей труппы сохранивший спокойствие.

— Перед самой смертью Эсслин пытался рассказать нам, что именно его погубило. Он произнес лишь одно слово. Слово «спятил». Но сегодня днем я провел нехитрый эксперимент и теперь уверен, что на самом деле это было слово «дядя». И что если бы у него хватило времени произнести следующее слово, то это было бы слово «Ваня». Верно, Гарольд?

Гарольд снова принялся кивать головой.

— А вы, проходя за кулисами, взяли бритву, в антракте отклеили ленту, протерли ручку своим желтым носовым платком и положили бритву обратно на поднос?

Он достал из кармана старомодную опасную бритву и высоко поднял.

— Да, верно, Том, — любезно промолвил Гарольд.

— А поскольку все зрители могли бы присягнуть, что режиссер не покидал своего кресла, то вы были вне подозрений.

— Разумеется, так оно и задумывалось. И все, казалось бы, получилось очень хорошо. Не могу представить, как вы заметили подмену.

Барнаби рассказал.

— Подумать только! — удрученно продолжал Гарольд. — А я всегда считал Дэвида весьма недалеким пареньком.

Дэвид не подал виду, что оскорблен, но его отец гневно взглянул в сторону Гарольда, а Дирдре побагровела от негодования.

— Мне придется серьезно поговорить с Дорис, которая позволила вам рыться в моих личных вещах.

— У нее не было выбора. Мы получили ордер на обыск.

— Хм. Еще посмотрим… Ладно, Том, теперь, когда вы знаете, как я это сделал, полагаю, вы хотели бы узнать, зачем я это сделал?

Барнаби утвердительно кивнул, Гарольд поднялся с кресла и принялся расхаживать взад-вперед, заложив руки в карманы жилета, словно окружной прокурор, произносящий обвинительную речь.

— Чтобы прояснить это весьма щекотливое дело, мы должны вернуться назад на довольно значительное время. А именно — на пятнадцать лет, когда строился театр Лэтимера и образовывалась моя нынешняя труппа. Денег не хватало. У нас была субсидия от городского совета, но ее было недостаточно, чтобы создать нечто достойное, сделаться лучшей жемчужиной в короне Каустона. А когда помер старый пропойца Лэтимер, его преемник отнесся к нам не столь сочувственно — полагаю, из-за своих левацких наклонностей — и урезал субсидию. Несомненно, ему был бы милее зал для игры в бинго. Поэтому почти с самого начала мы испытывали денежные трудности. При этом, естественно, надо было поддерживать определенный образ жизни. Руководитель театра не может ездить в «форде-эскорте» и одеваться, как продавец из магазина.

Гарольд прервал речь, дошел до верхней ступеньки, драматично развернулся, глубоко вздохнул и продолжил:

— У меня, как вам известно, есть бизнес по импорту-экспорту, и я тешил себя мыслью, что моя работа приносит неплохую прибыль. Я свел к минимуму свои домашние траты и стал вкладывать свои средства туда, где они были нужнее всего, — то есть в самого себя и в свои театральные постановки. Однако какими бы крупными ни были мои доходы, значительный процент, уходивший на выплату НДС и импортного сбора, доставался таможенным и акцизным акулам, а другой большой кусок — Службе внутренних доходов. Конечно, меня это возмущало, особенно когда нам урезали и без того скромные субсидии. Поэтому я решил немного уравновесить положение. Разумеется, я собирался выплачивать некоторые налоги и определенную часть НДС, ведь я не преступник, но разумные числовые перестановки в первый год сберегли мне несколько сотен фунтов — большая часть которых пошла на «Волшебника из страны Оз», наш премьерный спектакль. Не знаю, помните ли вы его, Том?

— Великолепное зрелище.

— Конечно, когда Эсслин подготавливал отчетность, я ожидал, что он заметит мои проделки, но, будучи ведущим актером труппы, признает это необходимым. Однако, к моему удивлению, он ничего не сказал. Просто представил отчетность в обычном порядке. Естественно, это вызвало у меня смешанные чувства. С одной стороны, никому не нужен некомпетентный бухгалтер, который не может заметить одну-две махинации, пусть и необходимые. С другой стороны, это предвещало хорошее будущее. Так оно и оказалось. Каждый год я утаивал небольшую часть доходов — накопил несколько тысяч, купил себе «морган» — и не слышал никаких замечаний по этому поводу. Но знаете ли, Том?..

Гарольд остановился рядом с Барнаби. Его голова уже не покачивалась в такт движениям, а устрашающе тряслась.

— Он всегда знал, что я делаю. Знал и ничего не говорил. Можете ли вообразить что-нибудь более вероломное?

Барнаби, оказавшись лицом к лицу с убийцей Эсслина Кармайкла, про себя ответил, что может вообразить кое-что еще более вероломное, однако вслух спросил:

— Когда вы это выяснили?

— В субботу днем. Я как раз вернулся домой из театра после интервью. Он позвонил и спросил, можно ли ему заглянуть ко мне. Дорис отправилась по магазинам, и мы могли побеседовать наедине. Он не стал ходить вокруг да около. Просто сказал, что начиная с «Дяди Вани» берет на себя руководство театром Лэтимера и объявит об этом в понедельник после поклонов. Я ответил, что об этом не может быть и речи, а он представил мне все бухгалтерские выкладки и сказал, что или я отказываюсь от полномочий, или отправляюсь за решетку. У меня сразу возникло третье решение, которое я не преминул воплотить в жизнь. Утром в понедельник из магазина в Аксбридже мне прислали вторую бритву. Дирдре всегда проверяет все гораздо раньше, чем за пять минут до спектакля, а Эсслин никогда не трогает реквизит, поэтому я знал, что никто, скорее всего, не заметит подмену. Я просто взял бритву, когда проходил за кулисами, а в антракте отклеил ленту…

— Где это было?

— Сначала я сунулся в актерский туалет, но там был Эсслин со своими дружками. Поэтому я на минутку вышел на улицу через служебную дверь, когда направлялся в гримерную, чтобы подбодрить актеров. На обратном пути я снова заменил бритву. Это заняло не больше секунды. Я использовал цветочный нож Дорис, очень острый. Вот и все.

Гарольд одарил присутствующих лучезарной улыбкой, по очереди обвел все лица взглядом прищуренных глаз и самодовольно ухмыльнулся. Его борода утратила свои ровные скульптурные очертания и выглядела неряшливо, как сухая трава.

— Конечно, я сообразил, что Эсслин все это не сам придумал, особенно когда узнал, что это он прислал мне ту дурацкую книгу. Он пояснил, что это был такой намек. Ведь я оказался замешан в мутные дела. А в мутной воде, как известно, хорошо рыбу ловить. Однако даже для спасения своей жизни он не смог бы придумать ничего такого хитроумного. Поэтому я сразу понял, откуда ветер дует. А вся эта «подрывная деятельность» на репетициях должна была выставить напоказ мою некомпетентность, чтобы передача власти Эсслину выглядела более естественной.


Эверарды попытались изобразить самоуверенность и высокомерную отстраненность, но выглядели так, будто хотели оказаться за тысячу миль отсюда. На лицах у прочих отображались внезапное отвращение, беспокойство, насмешливость, а у двоих (у Дирдре и Джойс Барнаби) — едва заметная жалость. Трой поднялся со ступенек и вышел на сцену. Гарольд снова заговорил:

— Вы же понимаете, что у меня не оставалось выбора? Это, — он широким взмахом руки обвел актеров и театр, — моя жизнь.

— Да, — сказал Барнаби, — я понимаю.

— Что же, поздравляю вас, Том. — Гарольд энергично протянул ему руку. — Могу только пожалеть, что все это раскрылось. Конечно, рано или поздно это все равно раскрылось бы, но приятно начинать новую работу с чистого листа. Уверяю вас, что я не испытываю никакого чувства уязвленного самолюбия. Но теперь, боюсь, я должен попросить вас удалиться. — Рука, которая так и не удостоилась пожатия, вернулась в прежнее положение. — Мне нужно продолжать. Сегодня у нас очень много работы. Поторопись, Дирдре! Поживее!

Никто не сдвинулся с места. Том Барнаби замер в нерешительности, открыл рот, чтобы заговорить, потом снова закрыл. На своем веку он арестовал много преступников, в том числе и убийц, но никогда еще не встречал убийцу, который сам признавался в своем преступлении, протягивал руку для рукопожатия, а потом спокойно возвращался к своим делам. Он никогда еще не встречал такого откровенного безумца.

— Гарольд…

Тот обернулся и нахмурился:

— Вы не видите, что я занят, Барнаби? Думаю, вы согласитесь, что до сих пор я проявлял ангельское терпение.

— Я хочу, чтобы вы пошли с нами.

— Прямо сейчас?

— Именно, Гарольд.

— Боюсь, об этом не может быть и речи. Сегодня я должен распределить роли в новом спектакле.

Барнаби заметил, как Трой пошевелился, и дал ему знак стоять на месте. Старший инспектор понимал, что ему будет очень трудно выводить из театра и сажать в машину умалишенного, который, вероятно, начнет буйствовать. К тому же будет крайне неприятно делать все это в присутствии собственной жены и дочери. Не говоря уже о Дирдре, которая вдоволь насмотрелась подобных сцен. Гарольд вышел на середину сцены и принялся размахивать руками. Никто не засмеялся. Барнаби взмолился, и на него снизошло озарение.

— Гарольд, — повторил он, подойдя к режиссеру и коснувшись его руки. — Пресса ожидает.

— Пресса… — режиссер повторил это сладкое слово, потом насупился. — Этот пузатый идиот из «Эха»?

— Нет, нет. Настоящая пресса. «Таймс», «Индепендент», «Гардиан». Майкл Биллингтон[94].

— Майкл Биллингтон. — Глаза Гарольда заблестели от удовольствия. — О Том… — Он положил руку на плечо старшему инспектору, и Барнаби почувствовал всю силу его ликования. — Это правда?

— Да, — отрывисто ответил старший инспектор.

— Наконец-то! Я знал, что это когда-нибудь произойдет… я знал, что они меня вспомнят… — Гарольд дико огляделся по сторонам. Его лицо побледнело от волнения, с нижней губы свисала слюна.

Он позволил Барнаби взять его под руку и вместе с ним спустился со сцены. На середине прохода он остановился.

— А фотографировать будут, Том?

— Полагаю, будут.

— Я хорошо выгляжу?

Барнаби отвел взгляд от сияющего лица, искаженного безумием.

— Великолепно.

— Мне нужно надеть шапку.

Эйвери поднялся, взял «Гарольдова суккуба» и молча протянул ему. Гарольд криво нахлобучил шапку, так что хвост свесился ему на ухо, и довольный направился к выходу.

Трой, шедший немного впереди, открыл одну створку двери и придержал тяжелую темно-красную занавеску. Гарольд остановился на пороге, обернулся и на мгновение замер, чтобы в последний раз окинуть взором свое королевство. Он наклонил голову немного набок, как будто сосредоточенно прислушиваясь. На его лице теснились воспоминания, а в безумном взгляде сквозила глубокая тоска. Он словно бы слышал откуда-то издалека трубный глас. Потом, все еще взволнованный гибельными и чудесными видениями, вышел из зала. Тяжелая темно-красная занавеска опустилась, а дальше была тишина[95].





Новый сезон, новая премьера




Миновало Рождество, и погода стояла отнюдь не теплая. Из блестящего синего «остина» вылезла женщина, одетая в длинную цигейковую шубу с меховым капюшоном на шелковой подкладке. По мокрому тротуару она дошла до туристического агентства «Новые горизонты» и радостно нырнула внутрь, в теплое помещение. Женщина остановилась у стойки, откинула капюшон, показав пышные локоны, и сняла перчатки. Она попросила показать брошюры о морских круизах, и при звуках ее голоса другая посетительница агентства, худенькая девушка в черном, обернулась и удивленно спросила:

— Дорис?

— Привет, Китти.

Дорис Уинстенли непроизвольно улыбнулась ей, а потом, вспомнив о недавнем событии, смущенно замолчала. Китти же отнюдь не смутилась. Она улыбнулась в ответ и спросила Дорис, куда это она собралась отплыть.

— Еще не знаю. Просто я всю жизнь мечтала о морском круизе. Конечно, я никогда не думала, что такая возможность представится.